Въехали в Двуреченск. Городишко оказался серым и неказистым, с редкими топольками на узких улочках. Но со всеми атрибутами современной жизни – мелькнули за окнами вывески салонов и клубов, и даже один «супермаркет» из-за поворота выскочил. Нет, ну почему обязательно супермаркет? Судя по размерам, даже на минимаркет не тянет. Или охота, чтоб все как у «больших» было? Куда конь с копытом, туда и рак с клешней?

Долго ехали по улице частного сектора, проваливаясь в колдобины под аккомпанемент Генкиных «ё-моё» и «блин-зараза». Наконец, остановились у справного дома, двухэтажного, с островерхой крышей. Генка долго сигналил, потом выскочил из машины, пошел навстречу показавшемуся из калитки грузному небритому мужику в замызганной тельняшке.

– Здравствуй, дядь Мить! Принимай гостей со всех волостей!

– Здравствуй, племяш, здравствуй… Надо же, гость какой… Это ж какими ветрами тебя сюда занесло? Давай, давай, заходи… А это кто с тобой, что за краля? – оглядел с любопытством выскочившую вслед за Генкой из машины Ольгу.

– А это, дядь Мить, сестра моя, Ольга.

– Сестра? Кака така сестра? Откудова?

– Оттудова! – со смехом передразнил мужчину Генка. – Дай нам хоть водички попить с дороги, что ли… Потом все объясним…

– Да какой водички, племяш, бог с тобой! Сейчас мы стол накроем, самогонки из погреба достанем, все чин чинарём… Эвона, невидаль какая! Племяш в гости приехал, Васькин сынок! А я думал, уж и не свидимся никогда! Ну, проходите, гости дорогие, проходите!

Развернувшись тяжелым туловом, дядя Митя рыкнул куда-то в глубины усадьбы:

– Мария! Слышь, Мария! Гости у нас! Давай-ка, на стол накрывай! Все мечи, что в доме есть, племяш Генка приехал!

Мария оказалась маленькой улыбчивой женщиной, сунула Ольге для знакомства ручку-лопатку, предварительно обтерев ее фартуком. Потом спросила, ласково глядя в глаза:

– А может, вам на воздухе накрыть, а? У нас там, под грушей, стол есть, и скамеечки мягкие…

– Ага, давай лучше на воздухе, – распорядился дядя Митя, задумчиво оглаживая пивное пузо. – Денек вроде справный собирается, вот и посидим, с чувством, с толком, с расстановкой. Давай хозяйничай. Отведи гостью к столу, пусть посидит, отдохнет с дороги. А я пока племяшу хозяйство свое покажу…

Мария засуетилась туда-сюда, испуганно отказавшись от предложенной Ольгой помощи:

– Не, не, девонька, что ты, я сама… А ты и впрямь посиди пока, на цветочки полюбуйся. Ишь, какие у меня нынче пионы выросли, красоты необыкновенной, хоть на открытку фотографируй. Отдыхай, а я сейчас одним махом картошечки отварю, а для окрошки у меня уж все нарезано! Я на обед собиралась Мите окрошку подать, вишь, как хорошо пригодилось! И сальцо у нас есть, и огурчики, и грузди с зимы остались. Сиди, сиди, отдыхай… Я мигом…

Накрыв на стол, женщина исчезла из поля зрения. Вернувшиеся с «осмотра хозяйства» дядя с племянником чинно уселись напротив друг друга, Ольгу хозяин усадил в торце стола, как именинницу.

– Значит, сестра Генкина, говоришь? Ну-ну… Давай тогда с тобой выпьем за встречу, за знакомство. Генка-то пить отказывается, оно понятно, за рулем парень.

– А… Где Мария? Надо же ее подождать… – пожала плечами Ольга.

– Не, не надо. Она у меня баба стеснительная, все равно не сядет. Ей так удобнее. Да и дел по хозяйству полно.

– Да? Надо же, как интересно…

– А ничего интересного, потому как она у меня в строгости воспитанная. Мы люди прежней закалки, мы этих ваших демократий семейных не признаем и не понимаем. Такие вот мы…

– Ну ладно, дядь Мить! – нетерпеливо перебил его Генка. – Мы не за этим сюда приехали, чтобы взгляды на семейную жизнь обсуждать. Дело у нас к тебе, дядь Мить.

– Да это понятно, что дело… – со вздохом разлил дымчатый напиток в граненые рюмки дядя Митя. – Дело, конечно, делом, а за знакомство все равно надо сначала выпить. Давай, девушка… Как бишь тебя? Ольга… Если ты Генке родня, значит, и мне родня будешь. Давай, давай, не стесняйся.

Ольга, смирившись со своей участью, отпила полрюмки, передернулась от крепко сивушного духа, махнула перед глазами ладонью. Потом вдохнула с трудом, закашлялась, оглядела снедь на тарелках – чем бы закусить…

– А вот, соленым огурцом, – подставил ей глиняную миску дядя Митя. – Самое то после первой.

– А что, мы еще будем? Нет, я вторую уже не осилю… Очень крепкий у вас напиток…

– Да осилишь, куда денешься! – довольно засмеялся дядя Митя, глядя, как она смотрит на него, выпучив глаза. – Закусывай, закусывай… Вон, окрошку наяривай, сальцо с черным хлебом… Нигде такого сала не поешь, кабанчик-то свой был, доморощенный. Ишь, кака сестра у Генки выискалась, надо же… Прямо красавица писаная. Да, похожа на мать, есть что-то общее…

– Что? Что вы сказали?

– Да не гляди на меня так, дочка, не гляди! Я и без того знал, что у Генки сестра есть! Только не ждал, не гадал, что свидимся. Значит, вы с Генкой про мамку свою приехали у меня вызнать? Ну-ну…

Дядя Митя снова налил, придвинул ей рюмку:

– Пей. А то ничего рассказывать не буду. До дна пей.

Ольга выпила молча. Снова задержала дыхание, прислушиваясь к себе. Потом вдохнула-выдохнула… А ничего страшного – вторая-то рюмка лучше пошла! Будто ласковая рука шлепнула слегка по затылку – расслабься, не напрягайся так сильно. Сиди, ешь и слушай этого пузатого дядю Митю. Пусть говорит… Чего уж теперь, сама в это дело ввязалась, никто за шиворот не тянул…

– …Мать-то об тебе шибко переживала, помню, – проговорил дядя Митя, с ласковым прищуром глядя на Ольгу. – Все плакалась мне про тебя…

– Не поняла… О ком она переживала и плакалась? Обо мне?! – поперхнулась Ольга, надкусывая соленый огурец. – То есть так сильно переживала, что решила в роддоме оставить?

– А ты не суди мать-то. Не тебе ее судить. Поняла?

– Да я и не собираюсь. Меня вообще такие эмоции в данном контексте не интересуют.

– Ишь ты, эмоции в контексте… – осклабился дядя Митя. – Шибко умная, что ли?

– Да уж не дура, извините.

– Ну-ну… Судить, знаешь, всегда легко. Хоть в контексте, хоть без контекста. А то, что у человека иногда просто силенок на жизнь не хватает. Особливо у бабы.

– А что, баба не человек, по-вашему? Да и относительно силы… Она, знаете ли, у всех имеется, тут вопрос в другом. Вопрос в личном выборе. В слабости ведь проще жить, чем в силе. Слабость в одежки мудрости наряжаться любит, поэтому и прощать умеет. Удобная такая слабость, знаете ли.

– Да ну, Оль… – вступил в их странный с дядей Митей диалог Генка. – Ты, по-моему, ерунду какую-то говоришь. Я думаю, наоборот, сильный всегда прощает. А слабый – нет.

– Ну, допустим, это твоя версия жизни, Ген… Да, я понимаю, тебе так удобнее думать. Ты ведь потому так думаешь, что у тебя самого рыло в пуху. Что, разве не так?

Генка сопнул возмущенно, отвел от нее глаза. Дядя Митя глянул сначала на Генку, потом на нее, ухмыльнулся понимающе:

– Значит, не жалуешь слабых людей, да, девушка?

– Нет, не жалую. Более того, презираю, если хотите. И не зовите меня девушкой, какая я вам девушка? У меня имя есть. Меня Ольгой зовут.

– Хм, презираешь… А чего тогда мать ищешь? Чтобы свое презрение ей в лицо выплюнуть? Если так, то лучше не надо, не ищи. Она и сама свою вину перед тобой понимает.

– А я думаю, не понимает. Слабому всегда легче отказаться от поведенческого анализа. Ну, от понимания то есть… Слабый всегда оправдание себе найдет, а потом живет с этим оправданием в радости. Не виноватый, мол, я, не от меня зависело. И наплевать ему, что сзади выжженное поле осталось. А потом еще удивляется, отчего это те, которые сильные, его презирают…

– У-у-у… – снова коротко глянув на Генку, медленно протянул дядя Митя. – Ну и характерец у тебя, девушка по имени Ольга. Видать, в папаню своего пошла. Знаешь, кто у тебя был папаня?

– Знаю. Бандит.

– Во-во… Он, поди, так же об себе красиво рассуждал. Я сильный, а все кругом слабые, только моего презрения достойные. И мать твою всю жизнь у ноги держал, как собаку.

– Ну, дядя Митя, ты уж того… – испуганно проговорил Генка, поведя плечами. – Зачем уж так-то… Откуда ты вообще это взял…

– А ничего, Ген, я не обижаюсь, – с грустной, немного хмельной улыбкой произнесла Ольга, – чего обижаться-то, действительно? Как есть, так и есть. Тебе характер твоего отца достался, добрый да мягкий, а мне уж… Как говорится, я его слепила из того, что было. И вообще, мы как-то не в ту степь зарулили, тебе не кажется? Отвлеклись от цели нашего приезда.

– Оль, а откуда ты про отца…

– Мне бабушка рассказала, Ген. Это и есть та самая информация, которой я с тобой не поделилась, помнишь? Не обижайся. В конце концов, у нас с тобой другая цель.

– Да, дядь Мить… – встрепенулся Генка, – мы же хотели о маме узнать…

– Так узнавайте, мне-то что, – недовольно пробурчал дядя Митя, запихивая в рот большой груздь на вилке.

– Как – что? Вот ты только что сказал, что мама тебе про Ольгу рассказывала, что плакалась, мол.

– Ну да, рассказывала.

– Когда она это тебе рассказывала? Где?

– Так вот на этом месте и сидела, где ты сидишь. И про жизнь свою рассказывала горемычную, и про бандита, от которого сбежала беременная. Тот еще был сволочь… Жестокий, подлюка, до девчачьего тела охоч. Она ж совсем девчонкой была, когда он ее того… Ну, всяко-разно, сами понимаете. Как там эта хрень по науке называется, не знаю… В общем, она после этого и не человек уже была, а не пойми кто, изломанная вся. Хотя денег он на нее не жалел, и шмотки покупал, и золотишко. Чего ему не покупать-то? Он же этот был… Как его… Фу, забыл! Совсем памяти у меня не стало! Башка старая, ничего в себе не держит!

– Он был казначеем в банде, – тихо произнесла Ольга, скорее для Генки, чем для дяди Мити. – На нынешний манер – финансовый менеджер.

– А ты что, и такие подробности знаешь, Оль? – тихо спросил Генка. – Кем он был?

– Да, мне бабушка рассказывала. То, что от самой Анны услышала. Она к ней приходила, хотела меня забрать. Представляешь, Ген, какая у меня наследственность? Вот они, гены, где вылезли! Я ведь тоже, между прочим, финансами распоряжаюсь. И тоже чужими. Говорят, вполне успешно. Но мы опять отвлеклись…

– Да, дядь Мить! – снова встрепенулся Генка. – Когда это все было-то? Ну, когда мама вдруг у вас оказалась, я не понял?

Дядя Митя, будто не услышав конкретного Генкиного вопроса, повернулся к Ольге, заговорил с живостью:

– Да, Анна мне тоже рассказывала, что приходила за тобой, забрать хотела. Как узнала, что ее бандит на десять лет строгого режима загремел, так за тобой и побежала. А ей тебя, вишь, не отдали… А девке так хотелось новую жизнь начать.

– Хм… Можно подумать, без десяти лет строгого режима никак нельзя было новую жизнь начать… – пожала плечами Ольга, глядя в глаза дяде Мите.

– Да ты-то откуда знаешь, можно иль нельзя? – тихо, чуть раздраженно парировал дядя Митя. – Тоже, нашлась оценщица… Не понимаешь, что этот бандит ее уже своей собственностью считал? А если б нашел, что бы с тобой стало? Не понимаешь?

– Ну ладно, допустим… А потом что было? Меня бабушка не отдала, и она с Генкиным отцом сразу сошлась, да? Утешилась?

– Ну, не знаю, утешилась или нет… А только Васька влюбился в нее – страсть. Ни мать, ни отца слушать не стал, женюсь, говорит, и все тут. Нет, я не скажу, что Васю она не любила… Наверное, любила, раз Генку ему родила.

– Конечно, любила! – тихо, чуть обиженно встрял в разговор Генка. – И вообще, это не твое дело, дядь Мить…

– Ладно, Генк, прости! – быстро спохватился дядя Митя. – Конечно, любила, я разве спорю? Если б не тот гонец с весточкой… Может, так бы и любила до сих пор…

– Не понял… Какой гонец? С какой весточкой? – насторожился Генка, глянув на него мельком.

– Да я не знаю, как у них там, у бандитов, почта передается. Пришел однажды к ней человек, шепнул на ушко: жди, мол, придут за тобой скоро. А она-то, бедная, думала, еще бандиту сидеть и сидеть… Или, может, не найдет он ее. Или забудет… Вишь, не забыл. Гонца прислал. Как это им удается сроки свои до конца не досиживать, а? Деньгами, что ль, откупаются?

– Значит, она поэтому сбежала? – нетерпеливо перебил дядю Митю Генка.

– Ага. Поэтому. Поняла, что он ее вычислил, не захотела Васю под бандитский нож подставлять. А Вася, конечно, убивался, понять ничего не мог, искал ее долго… Ему и в голову не приходило, конечно, где ее надо искать… Я ведь тогда здесь, у себя ее прятал, Генка. Я тогда вдовствовал, моя первая жена Зинаида только преставилась, один жил, как сыч. Вот странно, Зинаида молодая баба была, а померла… И я молодой был. А она, Анна, пришла ночью, попросилась… Я не смог отказать.

– А почему ты отцу не сказал, что мама у тебя прячется? Ты же знал, как он ее ищет! – отчаянным фальцетом проговорил Генка, дернул кадыком, сглотнул тяжело. И добавил тихо: – Ты же брат ему был…