– Так, Генка, слушай мою команду. Сейчас вместе выйдем из машины, и ты поцелуешь меня.

– Что?! – обалдело уставился на нее Генка. – Куда я тебя поцелую?

– Ну, не в пачку же! Хотелось бы в губы, конечно… Ладно, обойдемся нежным поцелуем в щеку.

Гена недоуменно посмотрел на сестру.

– Да, еще за руку возьмешь, так, будто отпускать не хочешь! И в глаза посмотришь, знаешь, со страстью так. Со смаком. Будто ты меня съесть намереваешься.

– А зачем, Оль?

– А я что, не объяснила разве? Прости, увлеклась… Видишь, вон там, у машины, мужик стоит, голову задрал?

– Ну, вижу…

– Это мой муж. То есть теперь уже бывший. Почти. Я хочу, чтобы…

– А, понял! Действительно, предупреждать надо. Я уж испугался было… Ладно, выходи! Сейчас изображу все так – пальчики оближешь. А за талию тебя обнять можно?

– Валяй за талию. Только не увлекайся. Ну, пошли…

Генка первым выскочил из машины, лихо отпрыгал стрекозлом вокруг капота, распахнул перед ней дверь, галантно подал руку. Потом обнял за талию, глядя нежно в глаза, сунулся губами к уху:

– Оль… Тебя сейчас к подъезду вести или как? Или надо еще на месте потоптаться, пообниматься?

– Нет, будь около машины, к подъезду я сама пойду… Все, Генка, хватит, он увидел уже. О, господи, сюда идет… Все, уезжай! Уезжай быстро!

– Да я не боюсь, пусть идет!

– Уезжай! Слушай, что я говорю! Или фингал под глаз получить захотел? Ну же, быстро!

Оторвавшись от Генки, она медленно пошла навстречу Ивану. Даже издалека шел от него запах ярости – да, Иван был ревнив, этого добра за ним числилось навалом. И вдруг поймала себя на мысли – чего это ее понесло в такие игрища? Зачем? Глупо же все получилось. Шито белыми нитками. Не для Ивана, для себя шито. Иван-то как раз…

– Кто это, Ольга?

Услышала за спиной шум отъезжающей Генкиной машины, подняла в нарочитом удивлении плечи:

– Ой… Откуда в наш двор такого красивого дяденьку занесло? Вань, это ты, что ли?

Получилось хуже, чем в кино. И не смешно. Наоборот, по-дурацки как-то.

– Я спрашиваю – кто это, Ольга?

– А ты не спрашивай. Сам же все видел. Вот и не спрашивай.

– Я тебе не верю… Зачем этот спектакль, Оль? Давай лучше просто поговорим. Показала бы хоть, как устроилась, что за квартиру сняла.

– Обыкновенная квартира, меня устраивает. Дай пройти, я устала, как собака.

– Значит, на чашку чая я могу не рассчитывать?

– Нет, не можешь.

– Цветы хоть возьми…

– Не надо. И вообще ничего не надо, Вань. Я ведь объясняла тебе уже. Пусти.

Зайдя в квартиру, долго сидела на скамеечке в коридоре, прислонясь затылком к стене. И впрямь устала. И желудок болит после дяди-Митиной мутно-подозрительной самогонки. Ей такое вообще пить нельзя. Надо бы съесть чего-нибудь. Или просто горячего чаю выпить.

Притащилась на кухню, автоматически нажала сначала на кнопку чайника, потом на кнопку телевизионного пульта. И удивилась – надо же… Вот тебе и продолжение про «красивого дяденьку», которого «в наш двор занесло»…

На экране плясала Надя Кузякина, всенародная любимица из всенародно любимого фильма. Дефилировала по двору со своим сакраментальным «не пойду, не пойду!». Ольга сначала улыбнулась, а потом подумала с неожиданной злостью – расплясалась, дура… Все равно ведь пойдешь. Побежишь, как миленькая. И правильно сделаешь, в общем…

Налив себе чаю, подошла к окну. И тут же отпрянула, едва не поперхнувшись. Иван по-прежнему стоял у машины, смотрел на ее окна. Вот вытащил из кармана телефон, опустил голову…

Из кухни было слышно, как жалко заверещал из сумки, оставленной в прихожей, ее телефон знакомой песенкой. Даже слов песенки не разобрать. Но она-то знала, о чем поет звонок-вызов голосом Лепса. «…Я стану водопадом, падением с высоты… И все твои вина из винограда для меня уже слишком просты…»

Слышишь, Вань? Все твои вина из винограда меня больше не интересуют. И не звони мне, пожалуйста. Уезжай, Вань. Ну, не могу я, прости… И никогда не смогу, хоть и больно ужасно. Не добавляй боли, Вань.

Отошла от окна, села за кухонный стол, уставилась в телевизор. Надя Кузякина уже наплясалась, уже сидела на камушке с Васей, слезно предлагая ему «отрубить орган движения». Ольга улыбнулась через силу – наверное, потому, что в этом месте всем полагается улыбаться. Автоматически. Закрыла на секунду глаза…

Нет, почему, почему она не может, как Надя? Что в ней за проклятье такое, господи? Ведь все так просто, казалось бы. Проще некуда.

Телефон в прихожей долго звонил, снова и снова, потом замолчал. И кино кончилось. Все. Так тебе и надо. Живи дальше, как можешь.

* * *

Утро понедельника не задалось с первых минут пробуждения. Еще бы – за окном такая хмарь. Июнь, как всегда, выдает капризы с погодой – то жарой человеческие организмы испытывает, а потом – бац! – переменой жары на сырой ветреный холод. И какое тут может быть доброе пробуждение? Надо ж вскакивать, соображать на ходу, какую одежку на себя напяливать, чтобы новым погодным обстоятельствам соответствовать. И выясняется, что любимые брюки с блузкой после стирки не глажены, а на пиджаке, откуда ни возьмись, пятно выползло на самом видном месте. А утренние минуты бегут, бегут… Нет, оно не смертельно, конечно, можно и опоздать на полчасика. Но не хотелось бы… Работа есть работа, тем более, правило у Ольги такое – никогда и никуда не опаздывать. Она ж не профурсетка какая-нибудь, а серьезная женщина…

И все-таки опоздала. Хорошо, в это утро Маркуша с очередным совещанием не затеялся. Повезло. Можно нечаянно высвободившийся от совещания часок сразу на дело потратить, провести сверку по банковским документам. Еще в пятницу хотела с этой процедурой разобраться, но сразу как-то не пошло, явная нестыковка в глаза бросилась. Подумала – устала за неделю, голова уже не соображает… Вот, теперь голова отдохнувшая. Значит, вперед и с песней.

Последующие три часа пролетели в муках разбухающего в голове недоумения. Сначала она злилась на свою бестолковость, потом так же зло недоумевала, потом звонила в банк, уточняла, извинялась, начинала проверять все сначала, потом снова звонила и снова извинялась. Наконец, откинулась в кресле без сил, уставилась в серое дождевое окно. Нет, что за дела? Кому верить? Как жить? Кругом одно подлое и мерзкое вранье.

Подняв трубку телефона внутренней связи, спросила секретаршу:

– Лен, а где сегодня Татьяна Евгеньевна? Ее почему-то на месте нет.

– А у нее на всю неделю отгулы оформлены. Вот, заявление у меня на столе лежит с визой Марка Андреевича.

Точно. Татьяна же ее предупреждала, что собирается отгулы взять! Еще хвастала, для какой надобности ей эти отгулы… Оказывается, Анатоль салон открывает. Модный какой-то, цирюльня и спа-услуги в одном флаконе. Что ж, тем более все понятно. Чтобы открыть такой салон, первоначальный капитал нужен. Ах, Татьяна, Татьяна…

– …Да, Лен, я поняла. Татьяны Евгеньевны не будет. А Марк Андреевич на месте?

– Да.

– Один?

– Да. Но у него голова болит… Просил, чтобы его не беспокоили.

– Ну, вот и не беспокой, если просил. Спасибо, Лена.

Грохнув трубку на рычаг, собрала документы, разложенные по столу, аккуратно сложила в папку. Ладно, Маркуша. Чтобы не беспокоили, говоришь? Извини, не выйдет. Покой, дорогой Маркуша, нам только снится. Тут такая картина нарисовалась, что, похоже, и во сне у тебя этого покоя не будет. Нет, как жить, а? Кому верить?

Секретарша Лена пугливо выглянула из-за монитора, когда Ольга, войдя в приемную, сразу направилась в кабинет к Марку. Пролепетала вслед:

– Ольга Викторовна, я ж вам говорила, что Марк Андреевич… У Марка Андреевича голова…

– Да, Лен, я помню, что у Марка Андреевича голова, – проговорила Ольга, открывая дверь. И, полуобернувшись, добавила: – Не волнуйтесь, я скажу Марку Андреевичу, что вы стояли на страже и палкой отгоняли меня от его головы. Не виноватая вы, я сама ворвалась.

Закрывая за собой дверь, услышала робкий Ленин смешок. Оценила, значит, сермяжный юмор. Хотя самой было не до смеха, разговор впереди предстоял трудный.

Марк бродил по кабинету, держа на весу чашку с чаем. Отпив глоток, глянул в ее сторону, бросил с явной досадой:

– Ну, что там у тебя? Если не срочно? Давай потом… Голова раскалывается.

– Марк, а когда она у тебя не раскалывается? Может, надо врачу показаться? А вдруг в одночасье и впрямь расколется пополам, что тогда делать будешь? Как идиот, с двумя половинками ходить?

– Не смешно, Оль. С юмором у тебя всегда плоховато было.

– Да, ты прав. В общем и целом я серьезная девушка. И сейчас тоже с серьезным вопросом пришла. Можно сказать, с трагическим.

– Ой, не пугай… Только трагедий нам не хватало. Давай выкладывай, что там у тебя.

Марк сел в кресло, красиво сложил на столе мягкие ухоженные ладони. Ольга положила перед ним папку, открыла на первой странице:

– Вот, смотри…

– Что это, Оль?

– Это моя справка по результатам проверки финансовых документов. И вывод из нее неутешительный. Даже язык не поворачивается такое говорить, если честно. Татьяна оказалась воровкой, Марк.

– Какая Татьяна? Яблонская?!

– Да, да. Тебе не послышалось. Твой главный бухгалтер тихонько подворовывает у тебя денежку, я бы даже сказала, талантливо подворовывает.

– Нет, Ольга, погоди… Этого же не может быть. Чтобы Татьяна… Нет, ты, наверное, ошиблась!

– Я не ошиблась, Марк. Сам посмотри. Вот сюда, в справку. Видишь, здесь цифра подчеркнута красным фломастером, а здесь желтым. А разница получается здесь… Именно эта разница от тебя и ушла… Посмотри, Марк.

– Да не буду я ничего смотреть! Это… Это же вообще черт знает что! Это уже ни в какие рамки не лезет!

– Так и я о том же, Марк. Ни в какие рамки…

– А ты с ней говорила? Что она сама-то, как объясняет?

– Она сегодня в отгуле, Марк. Ты ей на всю неделю отгулы подписал. Анатоль сегодня салон открывает, а она, наверное, на подхвате будет до конца недели. Чего ради любви не сделаешь, Марк.

– Ладно, не ерничай. Лучше позвони ей и спроси… Может, у нее какие-то объяснения есть?

– Не буду я никуда звонить. Зачем? И без того все очевидно. Татьяна – воровка. Надо в прокуратуру заявление оформлять, Марк. Зови начальника юридической службы.

– Постой, постой… Зачем сразу в прокуратуру-то? Может, как-нибудь сами… Между собой разберемся.

– Как – сами? То есть самосудом займемся, что ли? Нет, Марк. Это же воровство, ты пойми. Преступление. А вор, как известно, должен сидеть в тюрьме. И это правильная позиция, я считаю. Единственно верная. И справедливая.

– Оль… Ты это серьезно?

– Вполне.

Марк откинулся на спинку кресла, моргнул, уставился на нее во все глаза. Потом с силой потер ладонями кожаные подлокотники, напрягся внутренней эмоцией, даже порозовел слегка. Молчал долго. Она сидела, ждала, внутренне раздражаясь. Наконец Марк выдохнул, произнес тихо:

– Знаешь, Оль, я тебя иногда совсем, совсем не понимаю. Нет, специалист ты хороший, это даже не обсуждается. Честно интересы блюдешь, на страже стоишь и все такое прочее. Но знаешь, я тебя… Боюсь иногда. Чего уж так с Татьяной-то, Оль? Сразу в прокуратуру… Тебе ее не жалко, нет? Вы же вроде подружки, если образно сказать, из одной тарелки вместе ели. А ты на нее в прокуратуру настучать хочешь. Не понимаю я, Оль.

– Не понимаешь? Погоди… Как ты сейчас выразился, Марк? Мы вроде подружки, да? Из одной тарелки вместе ели? Да, ели. А только знаешь, в чем тут основная пакость заключается? В том, дорогой Марк, она заключается, что ловить на воровстве подружку еще обиднее, чем не подружку. Нет, как ты не понимаешь-то? Ведь я ей верила, никогда детального анализа бухгалтерских документов не проводила! А она… Нет, Марк, ты не прав. Вор должен сидеть в тюрьме, и этим все сказано. Ничего личного, как ты сам любишь повторять. Других вариантов я просто не приемлю.

– Только черное и белое, да?

– Да. Только черное и белое. Остальное – чистоплюйские компромиссы, на которых и произрастают подобные пакости, как грибы после дождя. Вор должен сидеть в тюрьме, так, и только так! И никак иначе! Причем с отягчающими, потому что у своих брала! Потому что это чистое крысятничество. О какой жалости может идти речь?

– Какая же ты, Оль…

– Какая? Ну, какая?

– Жестокая. Мы же здесь не по понятиям живем. Так нельзя, Оль…

– А ты, значит, добренький, да? Чистоплюй в розовых очках? Ну что ж, давайте, конечно… Давайте все и всем будем прощать! Нам будут опорожняться на голову, а мы будем прощать! И понимать! И терпеть! И улыбаться! Давайте, опорожняйтесь на здоровье, мы такие! Что ж!

– Прекрати… Прекрати, Оль. По-моему, у тебя истерика.

– Да нет у меня никакой истерики!

– Ладно, давай так… Пусть ты будешь справедливая, а я ладно, дурак с чистоплюйскими компромиссами. Потому что я так не могу – сразу с заявлением в прокуратуру. Я, понимаешь ли, с Татьяной тут коньяк пью… Дружу как бы… Тем более, Оль, давай исходить из того факта, что она не из твоего кошелька своровала, а из моего. Я ведь в конечном итоге убытки терплю.