– Как дела, как дома?!

Увидев смятение на лице попутчика, Полина сконфузилась. Нет, положительно до самой старости, когда у них не будет ни одного своего зуба, даже тогда она не сможет спокойно и внятно мыслить в присутствии Димы. От одного его взгляда у нее потели ладошки и горели уши. Столько лет прошло, а вот…

– Долго рассказывать… Ты как?

Теперь настал черед Полины. Она вздохнула, пытаясь цветисто соврать, но поняла, что духу не хватит, и ограничилась скупым: «Да вроде все по плану!»

– Это хорошо, если по плану – ответил Дима и неожиданно с ухмылкой прибавил: – У меня тоже. Только не по тому, который я сам себе рисовал. Я же развелся, хотя, думаю, ты знаешь.

– Да, я слышала. И не поверила в это. Думала, сплетни.

– Нет, это правда. – Дима замолчал, а Полина в растерянности уставилась в окно. Она не знала, что сказать. По сути, они были братьями по несчастью. Или почти братьями. Но что бы она хотела услышать от друга или подруги в такой ситуации? На этот вопрос она ответить не могла. Скорее всего, ничего ее не утешило бы. Потому что все рассказать нельзя, а половинчатость информации – это почти что вранье. Полина вздохнула. – Ладно, не вздыхай. Жалеть меня не надо. Черт его знает, почему так получилось. Ты сегодня вечером что делаешь? Может, кофейку попьем где-нибудь? Здесь, у нас.

– Давай, только не раньше пяти-шести часов.

– Ну и славно, наберу тебя. А муж ругаться не будет? – Дима покосился на Полину.

– Не будет, муж у нас в командировке.

– Ах, вот оно что?! А я думаю, куда на таких каблуках можно идти?

– Куда угодно. – Полина рассмеялась.

Пока они ехали, она судорожно пыталась подобрать подходящую тональность и уместные слова, да так и не смогла. Ей мешали мысли о Косте и Алле. Когда она уже выходила из машины, упрямо настояв на том, что здесь, на полпути, ей удобней, Дима напомнил:

– Вечером буду ждать около дома.

Первый день в отсутствие мужа прошел на удивление спокойно. Полина не попала ни в музей, ни в магазины. Она настолько отвыкла ходить на каблуках, что пороху хватило на небольшой бутик рядом с залом Чайковского, а остальное время она просидела во французском кафе. Перед ней стояла большая чашка какао, а Полина, уютно устроившись у большого окна, курила одну сигарету за другой и рассматривала прохожих. С работы уже трижды позвонил Олег. Она, сославшись на неотложные дела дома, попросила у него пару-тройку выходных. Олег по своей привычке сначала разозлился, потом обиделся: «Ну и кто же здесь сейчас рулить будет? У тебя же вся информация о заказах!» Но когда Полина произнесла: «Олег, пойми, мне сейчас надо кое-какие дела уладить!», он сразу изменил тон:

– Конечно, ладно, занимайся своими делами. Мы тебя тут подменим! А если помощь нужна, звони обязательно – я приеду.

– Спасибо, думаю, справлюсь.

После этого Полина уже о работе не вспоминала. Она наслаждалась этим днем, шумным, ярким, громким. Ей нравилось сейчас быть зрителем, расслабленным, снисходительным и рассеянным. В кафе менялись посетители, некоторые приходили большими компаниями, некоторые, как и она, устраивались в укромных уголках, чтобы побыть в одиночестве и на людях одновременно. Полина украдкой наблюдала за парами – их в этом кафе было немало. Кто-то шепотом выяснял отношения, кто-то, взявшись за руки, блаженно улыбался и молчал, кто-то, не обращая внимания на спутника, изучал зал. «Интересно, сколько здесь мужей и жен, обманывающих своих половин?!» – Полина подумала об этом без злости и обиды, она подумала об этом, поскольку вдруг, внезапно, на какое-то мгновение, поняла Костю. Что-то завораживающее, таинственное и вместе с тем притягательное было в этих свиданиях разной степени безобидности. В них было что-то, что заставляло забыть о неприятностях, проблемах, тревогах. Влюбленные невнимательно и торопливо отвечали на телефонные звонки, рассеянно смотрели в меню и, казалось, вовсе не замечали окружающих. Все, что находилось там, за стенами кафе, и даже вне этого маленького кофейного столика с ярким цветком календулы в копеечной вазочке, казалось, почти не существует, реальными были только глаза напротив. «Это как поездка в отпуск, – внезапно подумала Полина, – поездка далеко, за границу. Собраны чемоданы. Взято только то, что там может пригодиться, то есть совсем немного. А все нужное, не раз выручавшее, оставлено дома, брошено в спешке комом в платяной шкаф. А для кого-то это – эмиграция. Кто-то не вернется уже к старым вещам и любимым привычкам». В кафе Полину охватило чувство тревоги. Той тревоги, от которой она была избавлена утром. Сейчас она осознала, что все чувства сегодняшние – это все понарошку. Ее спокойствие – спокойствие жены, точно знающей, что одежда и книги супруга на своих местах, а любимая чашка стоит на столе в их доме, и муж из командировки вернется через семь дней. Костя не ушел, он просто уехал на какое-то время. Поэтому она так спокойна. А что будет, если в один прекрасный день плечики окажутся пустыми, а книжные полки поредеют? Интересно, как много значат эти внешние признаки семейных драм?

Незаметно сняв туфли, Полина вытянула ноги. Теперь, когда прожитый день показался «обманкой», ей больше всего захотелось оказаться дома. Гул кафе раздражал, солнце слепило. Полине казалось, что она находится на сцене, под прожекторами, и каждая морщинка, каждая унылая складочка на ее лице заметны. Надо было собраться с силами, дойти до перекрестка и поймать такси – на душный и подчас обременительно-общительный общественный транспорт душевных сил не хватало.

Таксист оказался разговорчивым и шумным, знающим ответы на все вопросы. Особенно по части политэкономии. Молчание пассажирки его не смущало, он успел высказаться по поводу цен в магазинах, банковских мошенников и проституции. Последнее явление его больше всего волновало:

– У меня девчонка четырнадцати лет! Как я ее могу отпускать куда-нибудь одну, хоть привязывай к матери. Деньги же надо зарабатывать! А тут, понимаешь ли, каждый вечер по всем дворам стоят!

Пока они пережидали красный свет на светофоре, к машине подбежал мальчуган-цыганенок. Грязными ладошками он елозил по стеклу. Полина вытащила рубль и протянула ему.

– Господи, куда мать смотрит, под машину попадет!

– Она куда надо смотрит, он-то как раз под присмотром. Это наши дети без глазу! – Водитель со злостью переключил скорость, а Полина замолчала. Таксист действовал ей на нервы. Ей даже показалось, что у нее поднялось давление. Наконец машина затормозила у подъезда. Полина, пытаясь не думать о каблуках и борясь с желанием остаток пути проделать босиком, проковыляла к дверям. Когда она взялась за дверную ручку, раздался негромкий смешок:

– Никогда не понимал, почему женщины сменную обувь в мешочках не носят?! – На стариковской скамеечке у подъезда сидел Дима. Рядом стоял огромный пакет из супермаркета с торчащим хвостом сельдерея, коробкой конфет и витиеватым стеклянным горлышком. – В гости пригласишь?

Через час с небольшим Полина и Дима сидели друг против друга. Перед ними на журнальном столике выстроились тарелки со снедью и большая салатница. Полина, перекинув уставшие ноги через мягкий подлокотник кресла, рассеянно посматривала на ярко-красный лак на своих ногах.

– Отличный цвет. Для таких красивых пальцев очень подходит! – Дима, прищурившись, тоже разглядывал ступни Полины. Она хотела было ответить, но выпитое вино не позволило мыслям собраться. Она только махнула рукой. Полина уже опередила Диму на два бокала и останавливаться, похоже, не собиралась. Когда они поднялись в квартиру, Полина поначалу стеснялась и нервничала – она себе казалась несчастной, больной, обиженной. И присутствие бывшей школьной любви ее напрягало. Но стоило наконец сбросить туфли, выдать Диме тарелки, нож и прочие кухонные инструменты, а самой умыться, переодеться в футболку и джинсы, как вдруг все значительно упростилось. Первый бокал она выпила еще на кухне, пока Дима резал огурцы. После этого жизнь подобрела, бывший приятель показался родным, а личные проблемы – незначительными.

– Я, наверное, тоже развожусь… – выпалила Полина и суеверно замахала руками. – Ну, не в буквальном смысле, а так…

Она растерялась. Произнесенное слово – материально, это она знала. Она никогда не озвучивала опасения и страхи. Сейчас в душу закралось отчаяние, как будто из‑за этих дурацких слов, из‑за выпитого вина, из‑за ее несдержанности вся ее семейная жизнь пойдет прахом. Полина поставила пустой бокал на стол, а Дима без промедления его наполнил.

– Не спаивай меня, мне нужны трезвые мозги, мне надо решить, как поступить с мужем.

– Да не спаиваю я тебя. Ты сама несешься во весь опор. Но, может, тебе так сейчас и надо?

Полина откинулась на спинку кресла и внимательно посмотрела на Диму. Вот он перед ней сидит. Ее мечта, тот, из‑за которого она прибегала в школу на полчаса раньше, чтобы успеть привести себя в порядок. В классе она всегда садилась неподалеку от него и ловила каждое его слово. В старших классах она перестала ходить на все вечера. Сначала потому, что он туда не ходил – был слишком занят из‑за вечных тренировок. Потом он вдруг заинтересовался школьной жизнью и, появляясь на вечеринках, стал уделять внимание девочке из параллельного класса. Полина переживала и стала встречаться с ребятами, с которыми училась на подготовительных курсах МГУ. Но особой радости ей это не доставляло. Дома она иногда набирала Димин номер телефона и, услышав голос, бросала трубку. Потом она лежала на диване и слушала модных тогда Адамо, Мирей Матье и Окуджаву. Разглядывая себя в зеркало, она отмечала вздернутый нос, мелкие прыщики на лбу и неплохую фигуру. Настроение портилось, но ненадолго. Она все-таки была оптимисткой – это во‑первых. А во‑вторых, ее энергия, начитанность и умение стильно одеваться делали свое дело. Вокруг нее всегда были молодые люди. Может быть, не те, которые нравились ей, но те, которым нравилась она. «Слишком планка твоя высока!» – говорила мама. А тетя Тамара, мамина сестра, приезжавшая в гости и любившая поболтать с Полиной о всякой женской всячине, как-то раз строго произнесла:

– В твоем случае главное не торопиться. У тебя будет красивый и хороший муж. Только дождись его!

После школы, несмотря на новые увлечения и романы, на институтскую жизнь с ее взрослыми сюрпризами, Полина все равно вспоминала Диму. Иногда, встречая его у метро или на общих праздниках в школе, она чувствовала, что обрати он на нее внимание, и не будет в мире более счастливого человека. У него уже была семья, она заводила роман за романом, но только когда встретила Костю, Полина наконец забыла Диму. То есть не совсем забыла. Она уже не ощущала остроты всех своих любовных переживаний, но помнила хорошего друга, выручавшего ее не раз в той далекой школьной жизни. А еще Дима спас ее от исключения из комсомола. История, по нынешним временам, смешная и глупая, а по тем – почти политическая.

Полина как редактор общешкольной газеты собрала редколлегию в составе художника Гены Семочкина, секретаря Аллы Бурундук, двух друзей Гены, которые решили его подождать, и подруги Аллы, не желавшей идти домой одной. В результате выпуск стенгазеты превратился в закрытую вечеринку, как сейчас бы сказали. А затем появилась сторожиха Валентина и пригрозила через час сделать обход помещений и закрыть все классы.

– Поль, что рисовать-то будем? – Гена одной рукой попытался обнять Полину за плечо, стараясь не запачкаться гуашью, которая капала с кисточки прямо в стакан с «Арбатским» красным. Семочкин умудрился принести эту бутылку из дома и сейчас пытался удержать кисточку и стакан в одной руке.

– Ну, как что? Сам знаешь, Новый год – значит, рисуем Деда Мороза, мешок с подарками, Красную площадь, куранты. Ну и там, по мелочи – шары, гирлянды.

– Ага, понял, – бодро кивнул Гена.

Через полчаса газета была нарисована. Секретарь Алла с подругой наклеили на еще влажный ватман заметки и статьи. Газету повесили на обычном месте, рядом с доской объявлений, расписанием занятий и афишей школьного драмкружка.

Утром родная школа толпилась перед газетой. Народ ржал и похлопывал Полину по плечу. Читателей было так много, что математичка Екатерина Владимировна еле протиснулась в первые ряды. Оттуда все услышали ее тихий писк и треск сдираемого со стенда ватмана.

На заседание комсомольского бюро вызвали всех – Полину, Гену, Аллу. Семочкина и Бурундук отпустили быстро, а с Полиной стали разбираться по всем законам того времени. Ее песочили на бюро, вызывали в комитет комсомола, затем в райком комсомола, грозились вызвать родителей в райком партии. И все это время на Полину смотрела газета – ватман 60×90, на котором Гена изобразил Спасскую башню, Кремлевскую стену, из разлома которой с огромным мешком дефицитных товаров вылезал Дед Мороз. У Деда Мороза был вид закоренелого несуна. Что и говорить, газета – удалась! И только на всех этих заседаниях до Полины дошел смысл их художеств. На собрании класса, который должен был осудить деятельность редколлегии, встал Дима и, как член комитета комсомола, отличник и спортсмен-юниор, о котором успела написать «Комсомольская правда», произнес речь. Речь его текла бесконечно, и уже было совершенно непонятно, ругает он Полину, защищает, признает свою вину или кого еще обвиняет. Его слушали долго, пытались прервать, но тщетно… В конце концов Полину взяли на поруки, даже не исключив из комсомола. Она, вспомнив эту историю, сейчас улыбалась: «Как приятно, что через столько лет можно запросто сидеть с другом, обо всем говорить и совершенно не волноваться – поймут тебя или нет». Полина отпила вина: