И вновь пришел управляющий Джонас Уилкерсон. На каждом шагу его сапоги давили саранчу. Он сам весь был облеплен насекомыми. Джонас ругался, клял ее, отмахивался от саранчи своей шляпой. На пороге он остановился, торопливо срывая и стряхивая с себя насекомых, а затем прошел в кухню.

— Урожай погиб, мэм, — коротко сказал он, — ничего не осталось.

Но железо все еще грохотало, и люди продолжали кричать.

Эллин, изумившись, спросила:

— А почему же мы тогда продолжаем воевать с ней? Ведь если урожай погиб, то все напрасно.

— Главная стая еще не села, — ответил управляющий, — она собирается откладывать яйца и ищет, где бы ей сесть. Если мы сможем помешать главной стае опуститься на наших плантациях — дело будет в шляпе. А если ей удастся отложить яйца, то позже у нас все сожрут попрыгунчики.

Он снял насекомое, прицепившееся к его рубашке и раздавил ногтем: внутри оно было полно яиц.

В кухню вошел Джеральд. Он тоже с омерзением смахивал с себя цепляющихся за одежду насекомых.

Он с ужасом посмотрел на раздавленное насекомое в руках управляющего.

— Видите, сэр, сколько яиц? Если их еще увеличить в миллион раз? Вы когда-нибудь видели, как движется стадо попрыгунчиков? Тогда она обоснуется здесь на несколько лет. Я, конечно, точно не знаю, — сказал управляющий, но они могут обосноваться, отложив яйца. Главное — не дать сесть основной стае, иначе будет еще хуже.

«Куда же уже хуже?» — подумала Эллин.

За окном теперь земля была освещена бледно-желтым рассеянным светом, в котором мелькали тени. Тучи саранчи то густели, то редели, подобно ливню.

Управляющий сказал:

— Их подгоняет ветер, это хорошо. Если бы ветер стал еще сильнее, возможно, он перенес бы саранчу дальше.

— Да? — невесело усмехнулся Джеральд О’Хара. — И она попала бы на поля соседей? В этом тоже мало радости.

— Что, это очень сильный налет, бывало и хуже? — со страхом спросила Эллин.

Управляющий ответил ей.

— Дело пропащее. Эта стая может пролететь мимо, но уж если они начали лететь, то теперь будут появляться с юга одна за другой. А еще попрыгунчики… от них не избавишься и в два, и в три года.

Эллин в отчаянии опустилась на стул и смотрела, как Джеральд и Джонас пьют виски. Мужчины передавали бутылку из рук в руки, пока не прикончили ее.

«Ну что ж, конец так конец, а что будет дальше — только Богу известно».

И тут она взглянула на мужа. Джеральд был бледен, а между его бровями пролегла глубокая вертикальная складка. Он напряженно думал, и Эллин поняла, что ее муж никогда не покинет землю, даже если эта саранча разорит их. Ведь он вложил столько сил и умения в эту землю! Он уже сроднился с ней — и ничто не заставит его оставить здешние края. Больше он никогда не вернется в контору, ведь он уже почувствовал свободу землевладельца, ведь он уже стал настоящим плантатором.

У Эллин сжалось сердце. Лицо мужа было таким усталым, заботы проложили еще вдобавок и глубокие складки у рта.

«Бедный Джеральд!» — подумала Эллин.

Мужчина почувствовал на себе взгляд жены и попытался улыбнуться. Но эта улыбка получилась какой-то вымученной и даже страшной, потому что лицо Джеральда было перепачкано сажей, как будто он вернулся с большого пожара.

Внезапно мистер О’Хара сунул руку в карман и вытащил оттуда насекомое. Он держал его перед собой за лапку.

Эллин отшатнулась.

Но Джеральд вдруг обратился к саранче:

— Твои лапы сильные, как стальная пружина, — проговорил он вполне добродушно.

И это простое обращение и нехитрые слова словно образумило Эллин. Она вдруг поняла, что саранча — тоже божья тварь, которая тоже хочет есть, жить, которой тоже нужно плодиться.

А потом Джеральд О’Хара, хоть он вот уже четыре часа воевал с саранчой, давил, кричал на нее, сметал в большие кучи и сжигал, подошел к двери осторожно выпустил саранчу к другим, как будто боялся сделать ей больно.

И это внезапно успокоило и Эллин, и Скарлетт. Они обе внезапно приободрились.

— А зачем отец выпустил саранчу? — шепотом спросила Скарлетт у Эллин.

Мать пожала плечами.

— Отец добрый, — сама ответила на свой вопрос Скарлетт.

— Дай-ка мне еще виски, — обратился Джеральд к Эллин и устало опустился на трехногий табурет.

Та бросилась к буфету и поставила перед ним бутылку.

А в это время там, за домом, среди урагана беснующейся саранчи, рабы колотили в гонг, подбрасывали в костры сырые листья, все с ног до головы облепленные насекомыми.

Видя это в окно, Эллин содрогнулась от отвращения.

— И как только им не противно, когда они садятся на тело? — спросила она мужа.

Джеральд осуждающе посмотрел на нее.

— А что остается делать? Человек ко всему может привыкнуть, даже к этой гадости.

И Эллин внезапно оробела точно так же, как и тогда, когда впервые приехала в Тару. И муж тогда словно бы впервые увидел ее в другом свете. Ее, горожанку, с завитыми волосами, с отполированными острыми ногтями…

«Может, и мне не будет со временем противно, когда саранча сядет на меня?» — подумала Эллин.

Пропустив стаканчик-другой, Джеральд О’Хара вернулся к месту боя, пробираясь среди сверкающих коричневых полчищ саранчи.

Уже прошло пять часов с того времени, как стая опустилась на земли Тары. Через час должно было сесть солнце. Тогда опустится на землю и вся стая. Она висела над головами людей все такая же плотная, деревья сплошь были покрыты сверкающими коричневыми наростами.

Эллин плакала. Никакого просвета. Саранча, саранча, саранча, словно пожар. И Сьюлен и Кэрин плакали наверху, прижавшись к Мамушке. А та пыталась их успокоить.

Но шелест полчищ саранчи напоминал шум большого леса в бурю. По крыше словно дождь барабанил, земли не было видно, по ней текли блестящие коричневые потоки. Того и гляди, людей проглотит отвратительный коричневый водоворот.

А Скарлетт, сидевшей с матерью на кухне, казалось, что крыша может провалиться под тяжестью саранчи, дверь не выдержит ее напора, и насекомые наводнят дом. Они ворвутся, и заполнят собой все — кухню, гостиную, спальню, коридоры. Весь дом будет полон шуршащими насекомыми.

Становилось совсем темно.

Эллин взглянула в окно на небо. Воздух стал прозрачнее, среди темных быстрых туч показались просветы. Эти голубые кусочки неба были прохладные и хрупкие. Солнце, должно быть, садилось.

Сквозь саранчовую завесу она увидела приближающиеся фигуры.

Впереди группы рабов бодро шагал Джеральд. За ним управляющий, измученный и осунувшийся. Позади шли негры. Все они с ног до головы были покрыты саранчой. Грохот уже прекратился и женщины слышали только шелест неисчислимого множества крылышек.

Джеральд и Джонас стряхнули с себя на крыльце насекомых и вошли в дом. Джеральд, немного поколебавшись, подозвал к себе двух рабов и отдал им приказание выкатить из подвала всем работникам бочку рома. Негры, уже не обращая внимания на саранчу, бросились выполнять указание.

— Ну вот, — сказал Джеральд, целуя Эллин в щеку, — главная стая все-таки пролетела мимо, мы своего добились.

— Боже мой! — воскликнула Эллин, не в силах сдержать слезы. — Хватит и того, что они натворили здесь.

Но муж был настроен радостно.

— Ты не можешь себе представить, Эллин, какое это счастье, что главная стая пролетела мимо. Они не отложат здесь яиц, и это больше здесь не повторится, во всяком случае, в ближайшие годы.

— А куда же они полетели? — спросила Эллин.

Джеральд пожал плечами.

— Трудно сказать. Не дай Бог, чтобы они опустились на плантации кого-нибудь из наших соседей.

Вечерний воздух больше уже не был черным и густым, а стал чистым и голубым. Только отдельные стайки со свистом носились туда и обратно.

Все вокруг — деревья, постройки, кусты, земля — все было покрыто густой коричневой массой.

Джеральд посмотрел в окно и тяжело вздохнул.

— Если ночью не пойдет дождь, и они не отяжелеют от воды, то на заре вся стая улетит.

В разговор вмешался Джонас Уилкерсон.

— Но попрыгунчики-то у нас, конечно, будут. Однако, главная стая пролетела мимо нас — и то слава Богу.

Эллин поднялась, вытерла глаза, сделав вид, что вовсе и не плакала. Поваренок и кухарка уже вернулись на кухню и принялись готовить ужин. Все рабы буквально валились с ног от усталости, и Джеральд сказал, что все они могут отдыхать до утра.

Подкрепившись ромом, негры разбрелись по своим хижинам.

Когда на столе стоял ужин, Эллин стала слушать, что же говорит Джеральд. Скарлетт тоже было интересно, что же уцелело на полях.

И женщины узнали, что не уцелело ни одного ростка табака, ни одного ростка хлопка — ни одного. И придется сеять все заново, как только улетит саранча.

— Ты не можешь представить, — обращаясь к Эллин говорил Джеральд, — коробочки хлопка, еще не раскрытые, валяются на земле, а все вокруг выглядит, словно после пожара.

«Но какой смысл сеять заново? — подумала Эллин. — Ведь если земля будет наполнена попрыгунчиками, они все сожрут».

Но она не стала спрашивать об этом мужа, и так ему довелось тяжело, а продолжала слушать, что советовал для борьбы с саранчой Джонас Уилкерсон.

— Говорят, нужно дождаться, когда они выведутся, и шарить в траве, следить, не зашевелится ли в ней что-нибудь. А когда нападешь на выводок попрыгунчиков — малюсеньких, юрких, похожих на сверчков, надо окопать это место канавой или же сжечь их живьем. Саранчу нужно уничтожать в зародыше, только так ее можно победить.

Джеральд тоже делал кое-какие замечания. Мужчины говорили так, словно разрабатывали план боевых действий, а Эллин, пораженная, слушала их.

Ночью же все было спокойно, снаружи не доносилось никаких звуков, только изредка трещала ветка или падало дерево под тяжестью насевшей на него саранчи.

Скарлетт не могла заснуть. Она беспокойно ворочалась с боку на бок, она все еще боялась, что саранча, улучив момент, заберется в дом. И сколько ни успокаивала ее Мамушка, отдыхавшая рядом с ней в кресле, девочка никак не могла заснуть.

Но потом, изнуренная тяжелым днем и бессонным началом ночи, она забылась беспокойным сном.


Утром Скарлетт проснулась от яркого солнечного света, заливавшего кровать, яркого света, изредка омрачавшегося промелькнувшей тенью.

Мамушка спала, запрокинув голову, в кресле. Скарлетт вскочила с кровати и подбежала к окну.

Она увидела своего отца, который стоял в начале аллеи и не отрываясь смотрел на деревья. Скарлетт поняла, что он даже не ложился спать. На нем была та же задымленная одежда, и девочка засмотрелась, пораженная видом своего отца, и в то же время восхищенная им.

Эллин вышла на крыльцо и замерла. Каждое дерево, каждый кустик, вся земля, казалось, были объяты бледным пламенем. Саранча махала крылышками, стряхивая ночную росу. Все было залито красновато-золотистым мерцающим светом.

Она стала рядом со своим мужем, стараясь не наступать на саранчу. Так они стояли и смотрели. Над их головами небо было голубым-голубым и ясным.

— Красиво, — внезапно сказал Джеральд О’Хара. — Пусть погиб весь урожай, — сказал он, вздохнув, — но не всякому случается видеть, как полчища саранчи машут крылышками на заре.

Эллин удивилась, услышав подобное от мужа. Она всегда считала его слишком прагматичным для таких высказываний.

Вдалеке, над склонами холмов, в небе показалось бледно-красноватое пятно. Оно густело и растекалось.

— Вон она летит, главная стая полетела на север.

Теперь с деревьев, с земли, отовсюду поднималась саранча. Казалось, в воздух взлетают стрекозы. Саранча проверяла, высохли ли ее крылышки.

Она снова пускалась в путь. На много миль вокруг над кустами, над полями, над землей поднимался красновато-коричневый туман. Снова померкло солнце. Покрытые наростами ветки расправлялись, облегченные. Они были совершенно голыми, остались лишь черные остовы стволов и веток.

Все утро хозяева усадьбы и рабы наблюдали как коричневые наросты редели, распадались и исчезали. Саранча устремлялась к главной стае — красновато-коричневому пятну на севере.

Поля, еще недавно зеленевшие хлопком и табаком, стояли мертвые. Все деревья были обнажены — полное опустошение, нигде ни былинки, ни листика.

К полудню красноватое облако исчезло. Лишь изредка падало отставшее насекомое. На земле валялась дохлая саранча. Рабы-негры сметали ее ветками и собирали в мешки.

Эллин удивилась, зачем они это делают, ведь можно сжечь саранчу прямо на месте. С этим вопросом она и обратилась к управляющему поместьем Джонасу Уилкерсону.