– Нет, – ответил Джеймс. – После таких занятий мне захотелось съесть сырный омлет.

И он заказал его себе у проходившей мимо официантки.

Джеймс вмиг очаровал меня. Он был милым, смешным и жутко умным. До двенадцати лет он жил в Лондоне, после чего переехал вместе с родителями—драматургами сюда, на Манхеттен. Вот почему за округлыми американскими гласными в ряде слов скрывался его роскошный британский акцент. «Большое значение имеет то, где я впервые услышал слово», – как-то сказал он мне, поэтому слова «геометрия» и «Бейонсе» звучали из его уст очень даже по-американски. Сидя за тем столом, я вдруг поняла, что была готова слушать Джеймса весь день.

В тот день Луна рассказывала про их планы собрать группу, а Джеймс воодушевлённо ей поддакивал. Они познакомились на концерте, проходившем в нижней части Манхэттена, и в конце вечера она вложила ему в руку свой номер телефона. Она написала его на клочке от билета.

– Почему ты просто не вбила свой номер ему в телефон? – удивилась я.

– Как романтично! – ответила Луна. – Ты бы хотела, чтобы я сказала: «Джеймс, ты не против, если я впишу свой номер тебе в телефон на случай, если тебе захочется позвонить? – и она изобразила в воздухе, будто печатает цифры. – Издеваешься?

Ничего-то я не понимаю в любви.

– А ручку ты где взяла? – спросила я. Она закатила глаза и направилась к кассиру, чтобы оплатить чек.

Джеймс приезжал к Луне в Баффало в прошлом году во время её зимних каникул. Тогда же под его чары попала и наша мать. Оставшись все вместе дома в новогоднюю ночь, мы умяли целую кучу разных полуфабрикатов. Мы разогревали в духовке и греческую спанакопиту, и крошечные тарталетки, и слойки с вишней. И так далее в том же духе. Тем же самым мы занимались в новогодние праздники, будучи детьми, хоть нас и отправляли спать намного раньше. Мелкими мы встречали Новый год в шесть вечера – вместе с Парижем и Мадридом – или в семь, когда полночь наступала в Лондоне. Хотя бывали времена, когда мы праздновали в девять или десять часов вместе с приходом Нового года на просторы Атлантического океана. И только когда Луне было тринадцать лет, а мне одиннадцать, нас подпустили ближе к полуночи. Тогда мы смотрели фильмы, бесконтрольно поглощая заварные пирожные, и вырубались на диване после окончания трансляции по телеку праздничной церемонии. Иногда к нам приходила Тесса, если у неё получалось сбежать с вечеринки, ежегодно устраиваемой родителями. Чаще это случалось в те годы, когда они стали слишком шумными и буйными.

В прошлом году, когда Джеймс был у нас в Баффало, мы начали отмечать Новый год вместе со Стамбулом, Римом, Дублином и прочими столицами по ту сторону океана. Джеймс включился моментально, запев гимн Великобритании вместе с приходом праздника к англичанам, а потом начал придумывать странные песни про китов и кучи плавающего в океане мусора всё то время, пока Новый год не добрался до берегов нашего континента. Порой я замечала, как мама улыбалась Джеймсу. Лишь потом до меня дошло, что Луна всё это спланировала заранее. Она хотела расположить маму к Джеймсу прежде, чем та успела его возненавидеть, узнав о планах Луны бросить учёбу.

Дневное пекло начало сдавать позиции. Солнце уже скатилось за дома из песчаника, отчего казалось, что их крыши стали выступать, как поля у шляпы. Мы шли рядом, не оставляя на тротуаре теней. Я чувствовала небывалую лёгкость и в то же время волнение в ожидании того, чем закончится этот вечер.

На невысоком каменном парапете одного из домов стояла коробка с книгами, и Луна остановилась, чтобы в них порыться.

– Ты представить себе не можешь, чего здесь только не выбрасывают, – сказала она, перекладывая книги в новую стопку на парапете, чтобы добраться до дна коробки. – Да мы почти всю квартиру обставили ненужным кому-то добром. Может, кто-то побрезговал бы, но вещи реально хорошие.

Она достала книжку с потрёпанным переплётом – «Над пропастью во ржи», то же самое издание в красной обложке с жёлтыми буквами, что я читала прошлым летом для школы, – и положила её к себе в сумку.

– Просто, наверное, люди часто переезжают, а везти с собой кучу хлама никому не хочется. Да всё бы и не влезло.

Луна вернула остальные книги на место в коробку для порядка, и мы пошли дальше. Ресторан находился через квартал по той же улице. Помещение было тусклым, но уютным. Внутри оно освещалось свечами, отражавшихся в гобеленах с вплетёнными металлическими нитями. Стены были окрашены в темно-красный цвет, а на столах лежали скатерти оттенка охры. Я набрала воздуха в грудь, вдруг осознав, как сильно нервничала, и как бешено билось моё сердце.

За столом сидел Джеймс в компании Джоша и Арчера. Мне уже доводилось с ними видеться: в феврале и раньше, в ноябре, когда The Moons только формировались. Вспоминая о той первой встрече сейчас – каких-то полчаса в кофейне возле университета – я могла лишь поражаться тому, насколько быстро к группе пришёл успех. Свой дебютный мини-альбом под названием «Clair de Lune» они выпустили под крутым в инди-индустрии лэйблом «Blue Sugar», после чего ещё более крутой лэйбл «Venus Moth» заинтересовался их следующими творениями. Но для начала хотел их послушать.

Все трое встали, как только мы подошли к столику.

– Какие джентльмены, – отметила я, взглянув на Луну.

– Как-то так, – она выдвинула для себя стул. – Почему бы вам, ребят, не вставать, когда я лишь в дверь вхожу?

– Это слишком часто происходит, – ответил Джош. – Ты вечно входишь и выходишь, будто шило в одном месте.

Луна закатила глаза и села, в то время как ко мне подошёл Джеймс, чтобы обнять.

– Кто в семействе Феррис самый маленький? – спросил он, сжимая меня так крепко, что мне оставалось только выдохнуть.

– Я не маленькая, – ответила я, как только он выпустил меня.

Потом я пожала руку Джошу, а за ним и Арчеру. Несмотря на то, что мы уже встречались, рукопожатия сопровождались традиционной игрой в вежливость. Джош был афроамериканцем со светло-коричневой кожей и тёмными глазами. У него были настолько длинные и тонкие пальцы, что в покое они были похожи на руки скульптуры (но раз он ударник, значит это вряд ли). Что касается Арчера, то он был выше меня на полголовы, у него были тёмно-русые волосы, завивавшиеся в основании шеи, и глаза цвета морской синевы.

Я села между ними двоими, и, развернув салфетку, положила её к себе на колени. Просто от нечего делать.

– Надолго приехала? – спросил Арчер, слегка склонившись ко мне, и я почувствовала, как тоже стала склоняться к нему.

У меня резко пересохли губы, и мне пришлось мысленно запретить себе лезть в сумочку за бальзамом для губ.

– До вторника, – ответила я.

– Прям как название той группы из восьмидесятых! – воскликнул Джош.

Я посмотрела на него. Он воодушевлённо кивал головой.

– Основной вокал – Эйми Ман.

– Мм, ага, – я улыбнулась.

– Он пытается впечатлить тебя своими энциклопедическими познаниями в музыке, – съехидничал Арчер.

– А ты думаешь, она не знает, кто такая Эйми Ман? – спросила Луна Джоша. – Наша мать – Мэг Фэррис. Великий мастер учил нас.

Сестра покачала головой и поправилась:

– Мастерица.

Она ещё немного подумала.

– Она даже вроде дружила с Эйми.

Джош пожал плечами.

– Вопросов нет.

– Короче, как я уже сказала, мне нужно вернуться домой к началу учёбы.

– А я думал, ты немного старше, чем вся эта хрень, – сказал Джош, на что сестра издала резкий и громкий смешок, из-за которого пара за соседним столиком обернулась на нас.

– Простите, – сказала им Луна, улыбаясь во все свои идеальные белоснежные зубы, и их угрюмые физиономии в раз засияли улыбками. Неукротимые чары Луны Феррис снова сделали своё дело.

– Ей как минимум пятнадцать, – сказал Джеймс громким шёпотом.

Арчер ухмыльнулся, но от комментариев воздержался.

– Ха-ха, – сказала я одним словом, а вовсе не смеясь. – Это что, камеди-шоу «Луна и The Moons»? Заранее репетировали?

– О, да, круглыми сутками, – сказал Джош очень серьёзным голосом. – Так сколько же тебе, малютка Фэррис?

– Можешь называть меня Фиби, – сказала я одновременно с Луной, прошептавшей: «Фифи», – прикрывая рот рукой.

– Семнадцать лет и три недели. Я уже не девятиклассница, а активистка выпускного класса.

– Прямо как я когда-то! – воскликнула Луна. – Мило. А ты помнишь первый день в девятом классе? Ты вся такая малепусенькая симпатяшка, прям куколка. А теперь – совсем большая стала.

И сделала вид, будто плачет в платок.

– Ага, помню, как ты тогда напугала всех моих одноклассников, раздавая свои приказания.

Это было преувеличением, но я хотела посмотреть, что на это скажет Луна.

– Так я хотела их вдохновить, – ответила Луна.

– Да, малыш, ты это умеешь, – сказал Джеймс, глядя на неё. Хоть эта ремарка и была похожа на подкол, его слова прозвучали очень искренне.

– О-о-у-у, – пропела Луна, подаваясь вперёд, чтобы чмокнуть его.

Я повернулась к Арчеру.

– И как вы их выносите? – спросила я.

– Они обычно вполне сносные, – сказал он. – Мы пол лета провели вместе в фургоне. Так что успели друг другу надоесть. Ты для нас свежая кровь.

– Луна уже все уши нам прожужжала про тебя, – сказал Джош. – Неделями трещит, если не месяцами.

Я посмотрела на Луну.

– Серьёзно?

– Наверное, я просто очень обрадовалась твоему приезду.

Сидя здесь с Луной, сложно было не представить себе, как это могло быть у моих родителей. А выбирался ли «Shelter» в рестораны индийской кухни? Может, они и смеялись, как мы? Мама дружила с Картером и Дэном, ещё когда они были подростками, и они так хорошо поладили с отцом, что даже потом играли для его сольного проекта после распада группы. Единственный человек, кто мог бы знать наверняка – кроме моего отца – это тётя Кит, но я никогда не спрашивала её. Даже не знаю, почему. Когда Луна была совсем крохой и даже позднее – после того, как родилась я – тётя Кит сопровождала нас в турах группы. Присматривала за нами. На протяжении почти четырёх лет гастролей, по паре месяцев за раз. Луна говорила, что помнит то время отрывками: как спала в кровати отеля, как смотрела из окна нашего автобуса на шоссе, как слушала саунд-чек при неоновом освещении какого-то клуба. Я же ничегошеньки не помнила.

Однажды, когда мы навещали Кит в Вашингтоне, она показала нам несколько фотографий с выступлений. Пока мама была в душе, тетя разложила для нас по столу фотографии с первого тура после рождения Луны. Он завершился на западном побережье. Те фотографии как будто были сделаны в последний момент, с привязанной к маминой груди крошкой Луной. Там же была и башня Спейс-Нидл, устремлявшая свой шпиль в облака. И перегруженный высотными зданиями горизонт города, мокрого от дождя. Паромы, дома, вода, всё было серым. Мама слишком рано вышла из ванной, поэтому мы успели лишь мельком посмотреть на фотографии, оттого они казались мне чем-то большим, чем просто фото. Они словно стали моими воспоминаниями, пусть меня даже не было на них.

За столом теперь шёл спор о том, какой из альбомов «Beatles» самый лучший. Джош и Джеймс считали, что «Revolver», Луна отстаивала мнение, что это «The White Album», а я смотрела на них с улыбкой на лице. Я взглянула на Арчера.

– «Let it be», – сказал он, но услышала только я. – Жаль, конечно, что они поругались и распались потом, но именно это сделало их такими великими, – парень улыбнулся. – Ладно, на эту неделю я свой выбор сделал, – он посмотрел на меня. – Этот спор слишком затянулся.

– Уважаю твой выбор, – сказала я. – Мне бы тоже было сложно выбрать между, к примеру, «I’ve Got a Feeling», «Don’t Let Me Down» и «Let It Be».

Он кивнул. Да, я выпендривалась, желая доказать ему, что мне тоже есть, что сказать кучке заумных музыкантов. Луна действительно права: наша мама хорошо нас научила.

– Так что же ты делала всё лето? – спросил Арчер.

– Работала в кофейне, преимущественно.

Я перекатывала вилку между пальцами, отчего та постукивала по моей тарелке.

– Мама таскала меня по каким-то художественным музеям в районе Фингер-Лейкс. И в Торонто.

Я пыталась вспомнить что-нибудь из той поездки.

– Встретили там художника, который любит рисовать мамины стопы.

– Стопы? – удивился Арчер.

– Ну, да. По-видимому, у неё были красивые стопы, которые теперь стали просто стопами.

Не знаю, почему я заговорила об этом. От смущения у меня загорелись щёки.

– И всё же, большую часть времени в Баффало я провела за приготовлением латте.

– Я люблю латте.

– К латте претензий нет. Но когда делаешь его долгое время, оно перестаёт казаться чем-то, что предназначено для питья. Оно перестаёт казаться реальным.

Я опустила взгляд. По центру стола была постелена скатерть-дорожка, да так затейливо вышита, что мне захотелось спрятать её в надёжное место, где на неё точно никто не прольёт индийский соус. Я провела пальцем по вышивке.