«Уже была на карусели?»

Поначалу я стала обмозговывать её вопрос. Это же были первые слова, сказанные ею мне спустя два месяца, пока я первая не заговорила с ней.

– Карусель, – вслух произнесла я, и мне сразу вспомнилась тёмно-красная обложка «Над пропастью во ржи». Я достала из сумки книгу.

– Карусель так карусель, – снова сказала я, только в этот раз Тессе на другой конец штата, а, может, самой Вселенной, которая явно куда-то направляла меня сегодня, и именно в тот момент, когда я не знала, куда идти.

Глава 41

Скорый поезд прибыл в пункт моего назначения, отчего на улицу я вышла с победным видом: Фиби Феррис – царица метро! Хоть что-то я сегодня сделала правильно. Немного постояв на Лексингтон авеню, я выяснила, где запад, и пошла по Восточной Шестьдесят-Восьмой улице в сторону парка. Мне захотелось где-нибудь остановиться, чтобы скоротать время, но этот квартал был по большей части жилым: одни тощие деревца и каменные здания. Со стен доносилось жужжание кондиционеров, и, дойдя до крайних домов перед парком, я на минутку остановилась под зеленым навесом, натянутым через весь тротуар до дороги. Я посмотрела в телефон. Там всё ещё было открыто сообщение от Тессы. А ещё от мамы, которое я теперь прочитала: «Что нового за сегодня?» с улыбающейся рожицей. А что нового? Я представила, как пишу: «А, ничего особенного, только вот твоя старшая дочь подсознательно пытается стать тобой на каждом шагу, а я здесь для того, чтобы навести порядок». Убрав телефон в сумку, я продолжила путь.

На входе в парк меня обогнали три бегуна: один с коляской и два с маленькими собачками, так быстро бегущими, что их ноги казались мутным пятном. Следом за ними справа от меня пролетел велосипедист, поблёскивая спандексом. Очутившись в самом эпицентре спортивной жизни города, я шла медленно, вбирая его в себя. Парк был таким зелёным, как в телевизоре с изменёнными настройками яркости. Слева от меня по дороге проносились жёлтые машины такси, один за другим: наверное, через парк путь был короче. Дорога ненавязчиво извивалась, ведя меня прямо к карусели.

Когда я думала о карусели, то представляла ее, словно парящей в воздухе, на всеобщем обозрении, но оказалось, что она находилась внутри какой—то многогранной ротонды из красного кирпича в светлую полоску. Я заранее проверила и точно знала, что карусель работала в тот день только до шести часов. На часах было уже шесть сорок пять, но ротонда была открыта.

На западе, под золотым свечением заходящего солнца, простирались поля для бейсбола. На самом дальнем поле шла игра, где на большом квадрате суетились мелкие фигуры людей в фиолетовых формах. Я была не против дойти до них и сесть на траву, чтобы немного понаблюдать за игрой. Было бы здорово сделать вид, что я просто слоняюсь без дела и мне некуда спешить.

Но я повернулась к карусели, подняла повыше телефон и сфотографировала её. Из-за солнца я почти ничего не видела на экране, но я поняла, что фото не получилось. Карусель на нём выглядела как кирпичное здание, внутри которого что-то темнелось. Даже было сложно заметить в нём карусель. Знаю, Тесса не так её себе представляла, и уж точно не такой её видели Холден с Фиби у Сэлинджера.

Когда мы читали книгу в школе с мисс Стэнтон, кто-то из класса так и не смог её понять. Даже Уилла. Каждый день с момента начала обсуждения книги она поднимала руку и говорила: «Как неожиданно: Холден снова чем-то недоволен». А Тесса книгу любила, поэтому половину занятий она защищала Холдена за его раздражительность. Она говорила: «У него же умер младший брат!». Всё же, в одном Уилла была права: вся книга была сплошной чередой возмущений: то все люди – лицемеры, то одноклассники не были так умны, как он бы хотел. Но он так аккуратно включал воспоминания о своём младшем брате, умершем от рака, в свои рассуждения, что, если бы вы бегло просматривали книгу, вы бы их даже не заметили. Но именно они были причиной его злости. И это то, за что мне нравится это произведение больше всего. Не за то, что погиб его брат, а за то, как мысли Холдена постоянно возвращались к нему, пока он бродил по Нью-Йорку. Сам он не придавал этому большого значения, но воспоминания о брате всё равно постоянно всплывали в его голове. И тогда вы понимаете, что именно они разбили и продолжают разбивать его сердце.

Так я и написала в своём сочинении, тогда же, когда Тесса писала своё о символизме карусели. Я считаю, что Сэлинджер использовал Холдена, чтобы показать, что у всех нас есть что-то – обычно, что-то одно – что давит на нас. Какая-то одна вещь, которая всегда будет разбивать нас на мелкие кусочки, как бы мы ни пытались склеить их каждый раз заново.

Последний раз вся наша семья собиралась вместе в одной комнате, когда Луне исполнилось пятнадцать. Был декабрь, и отец приехал в Баффало нас навестить. На три дня. Он должен был уехать рано утром в день рождения Луны, из-за какого-то концерта, но посреди ночи грянул снегопад, и все рейсы были отменены. Помню, как я проснулась и увидела, как весь мир за окном стал белого цвета, причём с неба продолжало сыпаться ещё больше снега, похожего на сахарную пудру, прибавляя по полтора сантиметра в каждые полчаса. За окном я также увидела свет, горящий в комнате над гаражом, а значит, отец ещё был там.

Пилар и Тесса зашли к нам на праздничный обед. На Тессе были древние мамины валенки, хотя в них не было большой необходимости из-за расчищенных от сугробов дорог. Но они ей очень нравились. Когда пришла Пилар, то её волосы блестели от пелены снега, а ведь она пришла в шапке. Ей пришлось обернуть их в полотенце.

Луна стояла на кухне, развернувшись в сторону гаража.

– Что будем делать с папой? – спросила она.

Мама копалась в ящике со всяким барахлом в поисках свечей для торта, и даже не подняла головы.

– Скажем ему, чтобы зашёл к нам, – ответила она.

И он зашёл. И пообедал с нами в столовой, и спел традиционную песню со всеми нами, пока Луна сидела в свете пятнадцати свечек с неубедительной полуулыбкой, застывшей на лице. Вспоминая об этом сейчас, я понимаю, что это был единственный раз, когда я слышала, как родители пели вместе вживую.

Родители немного поговорили, но я не могла вспомнить, о чём именно. Через час после обеда папа помогал маме разгрести снег с подъездной дорожки, в не по погоде лёгкой куртке и моей старой вязаной шапке. Несмотря на то, что для сестры специально включили фильм – «Шестнадцать свечей», хоть Луне исполнилось только пятнадцать – мы с сестрой преимущественно смотрели на наших родителей за окном. Они постоянно говорили, но я ничего не могла разобрать из сказанного. О, как я тогда, да и после этого, жалела, что не могла читать по губам! Отец много улыбался, что было для него в порядке вещей. Мама же улыбалась чуть реже. При взгляде на них можно было подумать, что они очень давно знакомы. Так и было. И, несмотря на всё, что между ними было, они вполне могли терпеть друг друга.

Но потом ему позвонили и сообщили о том, что рейс назначен на шесть вечера, и уже через час мы с Луной стояли на крыльце в сапогах, махая отъезжавшему от дома такси. Помню, как я была рада тому, как прошёл тот день. Тот дополнительный день. Мне тогда было тринадцать лет. После его отъезда Луна почти не разговаривала с нами следующие три дня. Но злость проходила сквозь неё подобно статическому электричеству. Но со временем она угасла, и всё стало идти по-прежнему. Ничего не изменилось. Он не стал звонить чаще, чем раньше. А около года спустя совсем перестал.

Я подошла к металлическому забору в одном из широких пролётов ротонды. Напротив меня была чёрная лошадка с белой гривой и хвостом, украшенная сложным нагромождением из покрывал, флагов, седла и уздечки. Её шея была идеально изогнута, а голова дугой склонялась к полу. Я снова сфотографировала, и в этот раз я увидела её на экране. Тесса бы покаталась на такой лошадке. Если бы она была здесь в часы работы карусели, то выбрала бы её. А если бы мы пришли слишком поздно, как я сегодня, то сидели бы на скамейке рядом с ней, как Холден, и, возможно, наконец, смогли бы поговорить.

Я не хотела посылать одну фотографию, но и что написать, я тоже не знала. Я хотела сказать ей, что видела отца. Хотела рассказать ей про Луну и куда мне сейчас предстоит идти. Хотела написать ей «вот бы ты была рядом со мной» или «в следующий раз приедем сюда вместе», но всё это не подходило.

Я просто сидела на скамейке, глядя на карусель и на проплывавшие над нею облака, будто куда-то спешащие. Потом я снова включила телефон и напечатала: «Всё, что было в моих силах» и целующий смайлик. Отправив сообщение, я послала его к спутникам, а потом к Тессе, где бы она сейчас ни была. Может, в своей спальне через дорогу от моего пустого дома, может, на подпорке для жимолости во время побега. А, может, она сидит на качели в нашем парке. Я представила, как она услышала сигнал о доставленном смс в кармане штанов, достала телефон и увидела то, что я послала. Я представила то, как она скучает по мне.

После парка я направилась по Пятой Авеню к Ист Сикстис, следуя на север в сторону метро. Прямо напротив входа в подземку я увидела маленький книжный магазинчик с узкой остеклённой дверью. На широкой вывеске над входом было написано: ПОДЕРЖАННЫЕ И РЕДКИЕ КНИГИ. Я задержалась на тротуаре, читая её, и потом зашла внутрь.

В магазине было прохладнее, но всё равно влажно, словно кондиционер работал не в полную силу. Из-за освещения лампами накаливания в помещении было темновато, и мне пришлось немного подождать, чтобы глаза к нему привыкли.

– Здравствуй, – сказал голос откуда-то из-за спины. Я повернулась и увидела на втором этаже силуэт женщины, чуть выше пола. – Ищешь что-то конкретное?

– Точно не знаю, – я дотянулась до полки и провела пальцами по словарям в кожаном переплёте. – Наверное, стихи.

– Это здесь, наверху.

Теперь я могла разглядеть её: ей было около пятидесяти, довольно симпатичная с длинными рыже—русыми волосами, затянутыми в узел. В руках у неё были книги, которые она положила на стол, пока я взбиралась по лестнице. Она указала на полку с другой стороны этажа, и сама подошла туда.

– Какой поэт интересует?

Я пробежалась глазами по полкам, но там было так много имён – Фрост, Диккинсон, Глюк, О'Хара – что я не знала, с чего начать.

– Я не так уж сильна в поэзии. Знаю только то, что проходили по литературе. Это были хорошие стихи.

Надеюсь, это прозвучало не слишком по—детски.

Она кивнула, слегка улыбнувшись.

– Тогда, наверное, тебе стоит начать... – она достала с полки книгу, – с этой?

На тёмно-синей обложке было написано серебряными буквами: «Женщины-поэты Америки». И снизу буквами поменьше: «Двадцатый век».

Мне нравилось то, как ощущалась книга в моих руках и то, что в ней было полно стихов, которые я раньше не читала. Страницы немного пожелтели, но в остальном она была идеально чистой.

– Беру, – сказала я и последовала за женщиной к кассе. Я заплатила ей двадцаткой, а она дала сдачу десяткой и мелочью.

Когда я повесила сумку на плечо, то сразу ощутила в ней вес новой книги.

После этого я поехала на метро до Вашингтон сквер. Я не знала, куда иду – повторяла путь с прошлой ночи? – но на улице, вдоль которой здания были увешаны флагами нью-йоркского университета, я увидела много девчонок. Может быть, они учатся летом или что-то ещё, раз у них были с собой рюкзаки. Не знаю, почему я вообще замечала их. Может, из-за того, как они шли, склоняясь друг к другу и смеясь, они напоминали мне моих подруг. Подруг, которых у меня больше не было. Сама не заметила, как пошла за ними, почти бесцельно и, когда через полквартала они вошли в какую-то кофейню, я тоже в неё вошла.

От кофейни в Баффало меня отделял целый штат, но звуки в этом месте нисколько от неё не отличались: брякающая посуда, гул голосов, жужжание кофе-машин, подзывание покупателей, когда заказанный кофе готов. Я не была фанаткой кофе – хоть и повидала немало таких, пока работала – но мне очень нравился его запах. Аромат этой кофейни почти тут же снял напряжение в теле. Девушки, стоявшие передо мной, сделали заказ, и тут подошла моя очередь. У блондинки-кассирши была короткая стрижка и маленький пирсинг в носу. Она улыбалась.

– Что для вас?

– Ванильный латте, пожалуйста. Среднюю.

Она кивнула и передала заказ напарнице. Я дала ей одну из двадцаток Луны, на что она сдала мне сдачу, но два доллара я оставила в качестве чаевых.

– Спасибо, – сказала она.

– Я сама работаю в кофейне. В своём городе.

За мной в очереди никого не было, поэтому я прислонилась к прилавку в ожидании кофе.

– А что за город? – спросила девушка-кассир из-за прилавка.

Открыв рот для ответа, я уже решила, что хочу быть сегодня кем-то другим.

– Это в штате Вашингтон.

– О, там ещё жарче, чем здесь, да?

Девушки, за которыми я пришла сюда, получили свой заказ в специальных стаканах «на вынос» и вышли через стеклянную дверь.