– Твое здоровье! – ответил Егор, осушив чашу, он заметил: – Должен сказать, что ты зачастил с этим делом.

Поскольку Назар ничего не ответил, Егор добавил:

– А почему ты со мной так возишься?

– Ты моя первая неудача, – вздохнул Назар, – невыполненное поручение. У меня теперь к тебе особое отношение. Тысячу лет безупречной службы и такой казус.

– То есть ты теперь от меня не отвяжешься, пока не обратишь в христианство?

– Ну зачем так грубо.

– Прости, если тебе это показалось грубым, я вовсе не хотел тебя обидеть.

– Пустое. Но я не могу понять, что ты так цепляешься за своих архаичных Богов. Человечество должно легко расставаться со своим прошлым. Вот взять хотя бы греков. Уж их пантеон не чета вашим дремучим божествам. Один Зевс чего стоил – борода, трезубец, а как он восседал на Олимпе!

– Трезубец был у Посейдона, – заметил Егор, – если, я не ошибаюсь.

– Да, это неважно. А Богини! Красавица Артемида, Диана-охотница. И что же? Отринули это невежество и уверовали в молодую современную религию.

– Так может мне в ислам обратиться? – предложил Егор. – Мусульманство еще моложе. Всего каких-то шестьсот лет с гаком.

– С каким еще гаком? – Удивился Назар.

– С лишним, – пояснил Егор. – Это у нас говорят – с гаком.

– Ненамного моложе, шестьсот лет в наших масштабах – это пустяки. Даже, если брать с гаком, как у вас говорят.

– А может, мне еще подождать? – спросил Егорка. – Глядишь, еще что-нибудь появится. Ведь, исходя из твоей посылки, христианство тоже когда-нибудь устареет.

– Посылки, – повторил Назар иронично. – Нахватался слов, философ понимаешь. Наливай, лучше выпьем.

Егорка наполнил чаши.

– Где же этот корчмарь? – оглянулся Назар. – Так и опьянеть можно на голодный желудок.

– Заснул, наверное, – весело предположил Егор, – пей лучше. Твое здоровье!

– И тебе не хворать, – Назар вдохнул и приложился к чаше. Осушив ее, спросил:

– Как вино-то? Не кислит?

– Вино отменное, – похвалил Егор, – а вот и хозяин наш идет, не заснул, значит.

– Поздно, – чуть заплетаясь, сказал Назар, – меня, кажется, уже разобрало.

Подошел корчмарь и поставил на стол перед ними железные посудины, на которых среди нарубленного салата возлежали роскошные зажаренные до золотистой корочки рыбины.

– Ешь, – пригласил Назар.

– Вот дела, – удивился Егор, взявшись разделывать рыбу, – а она без костей, как это?

– Обыкновенно, корчмарь уже удалил кости. На Кипре рыбу подают без костей. Ты ешь, ешь, закусывай.

Он был уже изрядно пьян.

– Да и тебе не мешало бы, – отозвался Егор.

Он ел с наслаждением. Вкус жареной рыбы напомнил ему Иерусалим, памятный обед и последовавшую за ним драку с крестоносцами. В последствии, будучи в хорезмийском отряде, он не раз встречался с ними в бою, и они неизменно обращались в бегство. Свирепому натиску хорезмийцев не мог противостоять никто. Удивительно, как такие лихие вояки не смогли справиться с татарами.

– А ты думаешь, нам ангелам легко? – услышал он, очнувшись от своих мыслей. – Летаешь, летаешь, носишься над безводной пустыней, в жару и в холод, не щадя своего здоровья. А кто-нибудь это ценит? Никакой благодарности. Более того, один единственный раз тебе попадается упрямец и все. Запись в учетной карточке, персональное дело и твоя безупречная репутация – коту под хвост. Видите ли, он не справился с заданием. Так вас и перетак.

– Ты бы полегче, – предостерег Егор, – услышат, еще одна запись появится.

– А у нас это… – запальчиво сказал Назар, – свобода слова. Демократия. Имею право. Да и спят сейчас все. Кому не спится в ночь глухую? Только нам с тобой. А ведь тебе ничего не стоило сказать – верую. И все были бы довольны.

– Извини, не могу.

– Да, понимаю. Давай, выпьем.

– Может тебе хватит. Ишь, как тебя развезло.

– Наливай, – обидчиво сказал Назар, – я свою норму знаю.

Егор выполнил его просьбу.

– Твое здоровье, – сказал Назар.

– И тебе не хворать.

Выпили. Назар спросил:

– Так, на чем мы остановились?

– Я за жену беспокоюсь, – сказал Егорка. – Может быть, ты мне скажешь, где она и что с ней?

– Да все нормально с женой твоей, – махнул рукой Назар, – не беспокойся.

– А можно поконкретнее. – попросил Егор.

– Конкретнее нельзя, – отрезал Назар, – я и так вышел за пределы дозволенного. Она, скажем так, недалеко?

– Как недалеко? Здесь что ли?

– Там. Не выпытывай. Не люблю.

– Ладно, тогда позволь спросить. Что будет после этой трапезы?

– Как что, верну тебя обратно на крест, и на этом простимся. Мое появление связано с крестом. Я поразился этому совпадению. Я подумал, что все это неспроста, что все это глубоко символично. Ассоциативный ряд. Судьба подталкивает тебя к христианству, но ты сам этого пока не осознаешь. Поэтому я пришел, чтобы направить твои мысли в нужном направлении. Но видно, время не пришло.

– То есть, после того как мы посидим и выпьем, как следует, ты вернешь меня на крест? И не поможешь освободиться?

– Извини, нам нельзя вмешиваться в дела людей. Поговорить, подсказать. Мысли направить куда надо – это да, но никакого физического вмешательства. Последствия будут самыми печальными.

– Для кого?

– Для меня, конечно, не для тебя же.

– То есть, такое понятие, как жертвенность, тебе незнакомо?

– Нет, Егор. В эти детские сети ты меня не поймаешь. Да и тебе это не свойственно.

– Ты прав, – согласился Егор, – мне это не к лицу. Не в моем характере. Скорее я пожертвую собой ради незнакомого человека.

– Егор, не взывай к моей совести, – предупредил Назар.

– Ты же сам сказал про ассоциативный ряд. Мне сразу вспомнился ваш мессия. Иисус Христос и страдания. Вообще-то страдания – это принцип буддизма. Ведь именно это понятие вы сделали основной догмой христианства. Он принял муки ради человечества. Назовем это словом – жертвенность. Пострадать ради другого. Иными словами – ты хочешь, чтобы я вошел в лоно христианской церкви. Но сам при этом не готов убедить меня личным примером. То есть, говоря одно, ты делаешь другое. Нелогично это все как-то, не находишь?

Назар долго молчал и сосредоточенно ел рыбу. Наполнил до краев чаши вином.

– Пей, – сказал он, – будет много мук, пока твой век не прожит, стечение планет не раз людей встревожит.

– Хорошо сказано, – оценил Егор, – да ты брат, еще и стихи сказываешь.

– Слова не мои, это сказал великий математик Омар Хайям, но дело не в этом. Подловил ты меня – возразить нечего. Но ситуация такова, какова она есть. Ни больше, ни меньше. Давай просто выпьем. И я верну тебя обратно на крест.

– Я тоже люблю честность, – сказал Егор. – Твое здоровье.

Он поднес к губам чашу с вином, медленно осушил ее. А когда оторвался от глиняных краев, над головой нещадно палило солнце, сам он был вновь распят на кресте. У подножия холма сгрудился народ, толпа зевак все время напирала на оцепление солдат. Егор с недоумением смотрел на их форму, не признавая в них хорезмийцев. Когда он повернул голову направо и налево, то увидел, что с обеих сторон в землю были вбиты еще по одному кресту и на них были распяты люди. Вдали виднелись городские стены, но это был не Дамаск.

– Сколько же я выпил? – озадачился Егорка. – Нельзя же набраться до такой степени, чтобы увидеть вместо ночной грозы полуденное солнце. Егор пытался разглядеть своих распятых соседей. Тот, что был слева от него, крикнул тому, что был справа.

– Погляди на него, вот живчик… пять часов висим, а ему хоть бы что, еще и головой вертит.

– Слышь, Гестас.

Сосед справа не реагировал. Он висел, уронив голову на грудь.

– Эй, друг, – окликнул его Егор, – он к тебе обращается.

Сосед молчал.

– Кажется, сомлел твой Гестас, – ответил Егор. – А тебя как зовут?

– Гисмас, меня зовут, – ответил сосед, – никак ты снизошел до общения со мной.

– Снизошел, – повторил Егорка, – да, пожалуй, что снизошел. А ты, из какой сотни будешь, что-то я твою разбойничью физиономию не припомню?

– На себя бы лучше посмотрел, – огрызнулся Гисмас, – тоже мне царь Иудейский.

– Что, – воскликнул Егор, – этот быть не может! Он перепутал, он не туда меня возвратил. Это что за город?

– Как, что за город? Иерусалим.

– Ну, так и есть. Вина, значит, перебрал. Ах Назар, Назар, голова твоя садовая. Слышь друг, долго ли нам висеть здесь?

– Пока не помрем, – осклабился сосед, – смешной, ты.

– Слышишь Назар, – вполголоса сказал Егор, – Назар. Назар, – крикнул и увидел направляющегося к ним стражника, держащего копье наперевес.

– Чего орешь? – тяжело спросил он.

Егорка молчал, не зная ответа. Стражник половчее перехватил копье и страшное подозрение закралось ему в сердце:

– Ты что собираешься делать?! – спросил он с ужасом.

– Славь великодушного прокуратора, – сказал стражник, – он велел сократить твои страдания.

– Не надо мне ничего сокращать! – воскликнул Егор. – Я хочу страдать. Я хочу в полной мере испить эту чашу. Передай великодушному прокуратору мою безмерную благодарность.

– Но я не могу не выполнить приказ, – возразил стражник. – Я – человек маленький, подневольный.

Он поднял копье и изготовился к удару.

– А деньги тебе нужны? – спросил Егор.

– Деньги, – насторожился стражник, – кому же не нужны деньги? Ты знаешь, какая жизнь нынче дорогая. Только жалование, получишь – глядь, и все на долги ушло.

– Повремени с приказом прокуратора. Он, конечно, мужик добрый. Но, боюсь, мне его доброта боком выйдет. Подожди дотемна. Я сам помру, своей смертью. Я тебе за это денег дам.

– За дурачка держишь, – разозлился стражник, – глумишься? Ну, что вы евреи, за люди. Ни слова в простоте, даже перед смертью без иронии не можете обойтись. Жиды, одним словом.

– Погоди, какие уж тут шутки, – сказал Егор. – Вот у меня в заднике сандалии есть углубление, достань оттуда монету. Это аванс будет.

Стражник подошел ближе, схватился за сандалию, выковырял золотую монету и сказал с благоговением, глядя снизу вверх:

– Спаситель!

– Остальные получишь, когда за мной придут. До моей смерти или после – неважно. Понял?

– Да. Что еще для тебя сделать?

– Вино есть?

– Вина нет, есть винный уксус. Принести?

– Уксус сам пей или вон ему дай. Гисмас, уксус пить будешь?

– Буду, – отозвался Гисмас.

– А с вот этого, справа, мух отгони, не могу я на его лицо смотреть.

– Слушаюсь, – сказал стражник.

– Что-то надо делать, – сказал себе Егор, – думай, голова, думай.

Стражник, намочив губку в уксусе, нацепил ее на острие копья и поднес ее к губам Гисмаса. Тот с жадностью стал ее высасывать. Егорка поморщился, глядя на его лицо.

– И как ты пьешь эту кислятину? – не удержался он.

– Так другой-то нету, – ответил Гисмас, – к тому же это последнее, что я вкушаю на этом свете.

– И то верно, – согласился Егорка, – задаром и уксус сладкий.

Стражник вновь подошел к центральному кресту, на котором висел Егорка и поднял копье.

– Эй-эй, – воскликнул Егорка, – ты что делаешь. Мы же договорились.

– Так начальство не знает, что мы договорились, – возразил стражник, – ты не бойся, со стороны не разглядишь. Пусть думают, что я приказ выполнил.

Он провел острием под левым соском Егорки и надрезал кожу. Из раны тут же выступила кровь.

– Вот так будет достовернее, – удовлетворенно сказал стражник и вернулся на свое место.

– Что делает паразит, – сказал ему вслед Егор.

Между тем, толпа редела, количество зевак уменьшалось. Солнце клонилось к закату. Оставались самые стойкие и самые любопытные.

– Эй, Гисмас, – окликнул соседа Егор.

– Чего тебе.

– Слушай друг, у меня ведь апостолы были, ученики верные, не знаешь часом, где они теперь?

– А я почем знаю, где они твои ученики. Нашел, у кого спросить. Смешной ты. Эх, друг, чего ты оставил и чего разыскиваешь? На кой они тебе сдались в этот смертный час?

– Мало ли, – вздохнул Егор, – тщусь надеждой, что они, держа под платьями ножи, стоят среди зевак. А, улучив момент, нападут на стражу, освободят меня.

– Размечтался. Чего они тебя сразу-то не отбили. Люди бают, двенадцать их было, когда тебя взяли, с тобой тринадцать. Некоторые с мечами. Какому-то бедолаге слуге ухо зачем-то подрезали. Ежели сгоряча не сподвиглись, то сейчас на холодную голову вряд ли осмелятся.

– И то верно, – тяжело вздохнул Егор, – но я все же надеюсь.

– Это ради Бога, сколько угодно.

Егор затеял этот разговор просто так, но теперь, в самом деле, разглядывал лица зевак, насколько это было возможно на расстоянии. Пытаясь узреть сочувствие, сострадание. Но видел лишь нездоровое любопытство. Никого из апостолов здесь на месте казни не было, и он почувствовал нешуточную обиду в сердце, не за себя, но за того парня. От этого предательства у него даже слезы выступили на глазах, и сердце закололо.