– Нет, – коротко ответила Лада.

Несколько задетый этим резким и категоричным ответом, аббат спросил:

– А может быть, ты желаешь исповедаться?

– Ни в коем случае, – с веселой злостью ответила Лада.

– Ступай, дочь моя, – сказал задетый аббат.

Лада вернулась на хоры и на любопытный кивок соседки слева сказала:

– Интересно, какая сволочь придумала, что я отравила своего мужа?

Крепкое ругательство, произнесенное в стенах храма, повергло соседку в благоговейный ужас. Она покраснела и, схватив Ладу за руку, сказала:

– Клянусь, это не я. Я тебя люблю, как родную. Мы же землячки.

Соседка была болгаркой.

– Ладно, – сказала Лада, высвободив руку.

Она не любила фамильярностей.


После этого Лада и вовсе стала тяготиться службой в храме. Она стала подумывать над тем, чтобы прекратить ее под благовидным предлогом. Приближался какой-то церковный праздник. Лада не сильна была в датах и житиях святых. Но помнила, что после службы весь хор должен последовать в летнюю царскую резиденцию и исполнить там несколько литургий для высших чинов светской и духовной власти. Будет присутствовать вся царская семья, генералы, митрополит, игумены, анагносты и другие. Лада поняла, что любопытство не позволит ей отказаться от удовольствия побывать на царском приеме. А уж после этого она объявит о своем решении уйти из хора. В назначенный день хор в количестве тридцати послушниц сразу после церковной службы усадили в высокие крытые арбы и повезли во дворец. Их разместили в закрытой душной комнате и держали взаперти более двух часов. Монашки, которые с утра ничего не ели был голодны, некоторым от спертого воздуха стало дурно. Лада подступилась с вопросом к аббату. Но тот ответил, что здесь его слово ничего не значит и посоветовал проявить смирение и благоразумие.

– Почему нас так долго не зовут, – не унималась Лада, – что там сейчас происходит?

– Они сейчас трапезничают, а потом позовут нас.

– Что, – возмутилась Лада, – трапезничают?!

Величавый и важный аббат здесь во дворце выглядел маленьким и жалким. Она подошла к дверям и стала стучать, не реагируя на испуганные возгласы приора.

– В чем дело? – спросили из-за закрытой двери.

– Немедленно откройте, – крикнула Лада.

Дверь открылась, и караульный солдат выслушал требования монашек. Дело обстояло именно так, поскольку справедливые речи Лады нашли живой отклик в душах обычно смиренных послушниц, и по тому, как они сгрудились за спиной Лады, было видно, что они едины.

– Я передам начальству, – пообещал страж.

– Поторопись, – предупредила его Лада, – ибо через пятнадцать минут мы разнесем эту дверь к чертовой матери и уберемся отсюда.

При словах «чертовой матери» аббат схватился за голову, говоря: «Господи Иисусе, прости эту грешницу». Караульный передал начальнику караула, тот начальнику дворцовой гвардии, а тот доложил стратегу. Последний как раз находился на праздничной трапезе, из-за которой и разгорелся скандал. Гнев, отразившейся на лице стратега, не ускользнул от внимания митрополита Мефодия, напротив которого сидел стратег. Он поинтересовался причиной перемены настроения последнего:

– Какая-то неурядица в войсках? – спросил он.

– Нет, ваше преосвященство. Это ваша паства бунтует, послушницы монастыря, которые должны петь после трапезы. Они не желают ждать ее окончания. Выдвинули ультиматум – либо их должны пригласить за стол, либо они сейчас вынесут двери и уйдут к чертовой матери, прошу прощенья за то, что повторяю эти слова. И соответственно, концерта не будет. Ни хоралов, ни литургий. Что будем делать, пригласить их или арестовать?

– За что же арестовывать? – удивился митрополит.

– Ну, статью мы подберем, – сказал стратег, – так что будем делать?

– Не знаю, – ответил митрополит, – я должен доложить начальству, посоветоваться.

Митрополит подошел к патриарху, тот, выслушав, нахмурился и пожал плечами. Их разговор не ускользнул от внимания царя. После недолгого обмена мнениями было решено позвать церковный хор за стол. В трапезную вынесли дополнительный стол и лавки. Тридцать монашек, одна другой моложе и прекрасней, оказались в благородном собрании и вызвали нездоровое волнение.

– Склонившись к стратегу, митрополит спросил:

– Кто у них зачинщик, можно узнать?

– Я уже выяснил, – ответил стратег, – вот та, что в центре.

И поймав его плотоядный взгляд, подумал: «Ах ты, старый пес, а как же умерщвление плоти».

– Недурна девица, – нимало не смущаясь, сказал митрополит, – и чего ее понесло в монашки?

Аббат, стоявший за спиной его с видом побитой собаки, рискнул вмешаться, чтобы умилостивить митрополита, ибо знал, что выходка церковного хора так просто ему с рук не сойдет.

– Она не монашка, ваше святейшество, – сказал он, – она родственница одного нашего служителя церкви. Поет в хоре по собственному почину. Она не так давно потеряла мужа, и вероятно, таким образом, оплакивает его. Правда, ходят слухи, что она сама же и отравила его, но я этому не верю.

– Пусть им незаметно подадут вина, – распорядился митрополит, – вино благотворно влияет на голос, в умеренных дозах, разумеется.

К концу трапезы послушницы смотрели на Ладу влюбленными глазами. Они были сыты впервые за долгое время бесконечного поста и пьяны, поскольку ни в питье, ни в еде их никто не ограничивал. Правда, все остальные гости были в неведенье относительно напитка, которым потчевали монашек, лишь внимательный взгляд мог определить, отчего вдруг заалели румянцы, и заблестели глаза. Вино не пила лишь одна Лада, лишь раз пригубив, она только подносила его к губам и вдыхала его аромат. Вино на царской трапезе было многолетней выдержки, таким вином не торговали нигде, у царского двора была своя винодельня в Каппадокии.

«Али бы сюда, – подумала Лада, – вот бы кто воздал должное этому напитку».

Между тем в Константинополе на царском пиру здравицы следовали одна за другой. Пили за царя, за истинную веру, за освободителей гроба Господня, за дружбу между восточной и западной церквями. Между прочим, на собрании присутствовал папский легат. Глубоко за полночь, вспомнили о церковном хоре. Но к тому времени выяснилось, что половина монашек, перебрав лишку, спит за столом, а вторая половина петь не в состоянии. На фоне полнейшего безобразия, одна Лада выглядела достойно. К кубку с вином она почти не притронулась, ела только один хлеб, словно она одна была послушница, а остальные – вольнонаемные. К ней и подступился разгневанный стратег, когда ему доложили о положении дел. Митрополит, с которым он надеялся разделить ответственность за этот конфуз, вдруг куда-то исчез. А на стратега смотрели холодные, не предвещающие ничего хорошего глаза папского легата. Стратег давно уже ждал нового назначения в Рим, поэтому понимал, что мнение легата о нем может статься решающим. Он подошел к Ладе и сказал, едва удерживаясь от брани.

– Послушай, сестра моя во Христе, Христова невеста или как вас там еще называют. Что же это такое? Я выполнил ваше требование, а как вы ответили на добро? Как я должен к этому относиться? Напились, как солдаты, а еще монашки называются. Царь ждет песнопений. Что будем делать?

На Ладу гневные филиппики никак не подействовали. Она смерила стратега презрительным взглядом и спокойно ответила.

– Вы сами виноваты. Не надо было держать нас в душной комнате три часа. И кто вас просил угощать нас вином. Вот они и ослабли, а потом и сомлели с устатку.

– С устатку, – недоуменно повторил стратег, – вообще-то это была идея митрополита, угостить вас вином.

Он немного сбавил тон перед холодным безразличием Лады.

– Что делать? Царь…

– Я уже это слышала, – прервала его Лада.

– Ну, раз слышала, так делай что-нибудь.

– А что я могу сделать.

– Сама пой, – в сердцах сказал стратег, – за всех.

– Ладно, – неожиданно согласилась Лада, – объявляйте мое выступление.

Стратег скрипнул зубами и пошел к папскому легату.

Легат, который весь вечер с интересом поглядывал на Ладу, проявил к ситуации неожиданное понимание.

– Ну что же, – сказал он, – всякое бывает, пусть поет.

– А как же царь, – спросил стратег, не веря своим ушам, – что он скажет?

– Да, кого интересует его мнение, – бросил легат, – пусть поет.

Стратег подал знак музыкантам, заиграла музыка, громкая, бравурная и резко пресеклась. Этого оказалось достаточно, чтобы в зале воцарилась тишина.

– Что будешь петь? – спросил стратег у Лады.

– Я исполню сонет, – ответила Лада.

– Объявляй, – бросил стратег адъютанту.

– Для высокого собрания исполняется сонет, – объявил адъютант.

Лада встала.

– А что играть-то, – спросили музыканты.

– Играть ничего не надо, я пою без сопровождения.

Лада исполнила первый куплет песни, написанный ее мужем.

Боярышник листвой в саду поник,

Где донна с другом ловят каждый миг:

Вот-вот рожка раздастся первый клик!

Увы, рассвет, ты слишком поспешил!

Это была та самая песня, которую трубадур когда-то пел в Иерусалиме на приеме у наместника. Чистый и полнозвучный голос уходил под своды зала, в котором воцарилась полная тишина. Лада выводила строчку за строчкой.

Ах, если б ночь господь навеки дал,

И милый мой меня не покидал,

И страж забыл свой утренний сигнал…

Увы, рассвет, ты слишком поспешил!

– Почему она поет одна? – спросил царь у своего окружения.

После этих слов, словно услышав его, вступили монашки. Из тех, что еще бодрствовали. А после них, уловив мелодию, заиграли музыканты. Несложный припев подхватывали монашки, сопровождая другие куплеты голосовым пением.

Под пенье птиц сойдем на этот луг.

Целуй меня покрепче, милый друг,

Не страшен мне ревнивый мой супруг!

Увы, рассвет, ты слишком поспешил

Продолжим здесь свою игру, дружок,

Покуда с башни не запел рожок:

Ведь расставаться наступает срок.

Увы, рассвет, ты слишком поспешил!

Как сладко с дуновеньем ветерка,

Струящимся сюда издалека,

Впивать дыханье милого дружка!

Увы, рассвет, ты слишком поспешил!

Первым осознал происходящее аббат, однако, не смея прилюдно подойти к певице и вмешаться, он корчил Ладе издалека рожи, делал страшные глаза. Пытаясь всеми, доступными ему способами, прекратить пение. Стратег, вслушавшись в слова, почувствовал неладное, но поднимать шум не было в его интересах. Папский легат, наклонившись к нему, спросил:

– Вы хоть понимаете, о чем она поет? Нет? А я не только понимаю, я даже подпеваю про себя, потому что знаю слова этой песни. У меня есть ее полный текст. Она объявлена вне закона, как богохульственная. А автор этих стихов приговорен заочно святой инквизицией к смерти.

– Прикажете прекратить пение? – спросил стратег.

– Ни в коем случае, не будем еще больше раздувать скандал. Сделаем вид, что ничего не происходит.

Проснулись спящие монашки, и теперь весь хор уже подпевал Ладе.

Красавица прелестна и мила.

И нежною любовью расцвела,

Но, бедная, она невесела,

Увы, рассвет, ты слишком поспешил!

Христос, к тебе нестись должны

Мои рыданья – это ты

Послал мне горе с вышины

Где мира лучшие сыны

Не за тебя ль идет война.

В Саду у самого ручья,

Где плещет на траву струя,

Там средь густых дерев снуя

Сбирал я белые цветы.

Звенела песенка моя,

И вдруг – девица вижу я

Идет тропинкою одна.

Стройна, бела, то дочь была

Владельца замка и села.

И я подумал, что мила

Ей песня птиц, что в ней мечты

Рождает утренняя мгла

Где песенка моя текла,

Но тут заплакала она.

Глаза девицы слез полны,

И вздохи тяжкие слышны.

Туда ушел и милый мой,

Красавец с доблестной душой,

О нем вздыхаю я с тоской.

И дни безрадостно пусты.

Проклятье проповеди той,

Что вел Людовик сам не свой,

Во всем, во всем его вина.

И вдоль по берегу тотчас

Я поспешил на скорбный глас,

И молвил: «Слезы скорбных глаз —

Враги цветущей красоты

Поверьте, Бог утешит вас,

Он шлет весну в урочный час,

И к вам придет души весна».

«Сеньор, – она тогда в ответ, —

Господь прольет, сомненья нет,

На грешных милосердный свет

Небесной, вечной чистоты.

Но сердцу дорог здешний свет

А он любовью не согрет

И с другом я разлучена.

Лада допела куплет и замолчала. За ней умолк хор и музыканты. Легат первым захлопал в ладоши, подавая остальным пример. Патриарх и другие иерархи восточной церкви, кто недоуменно, а кто мрачно поглядывали в сторону папского легата, ожидая реакции от победившей церкви, а, увидев ее, тоже сделали вид. Царь ничего не понял. Легат сказал стратегу: