Самид Агаев - Девичья башня

– Я их имен не спрашивал, но говорил, что вас нет.

– Полиция?

– Ну, что вы, этим бы я вообще ничего не сказал.

В записке была написана сегодняшняя дата, указано время полночь. Значок, обозначающий у географов север, рисунок крыла птицы и домик.

– Мне вот только геометрических задач не хватало, – подумал Али.

Первоначальная уверенность в том, что ему пишет грузинская княжна, поколебалась, но до полуночи было еще добрых шесть часов. Али надел халат, чалму.

– Вы опять уходите, хозяин? – спросил Рамиз.

– Ты, малыш, умен не по годам, – заметил Али, – закроешь лавку без меня, если кто спросит, скажи, что ходжа ушел на вечернюю молитву.

– А вы не будете сверять и пересчитывать?

– Нет, сам все сделай. Если ты умеешь читать, значит, и счет тебе по зубам. И еще, по каким дням ты бы хотел получать оплату, помесячно или понедельно.

– Если, вы, хозяин, не возражаете, то я хотел бы получать поденно.

– Конечно, как тебе угодно, – согласился Али, – только объясни, почему ты так решил.

– Мне кажется, что вы можете исчезнуть в любой день. Так же внезапно, как и появились, – Без обиняков заявил мальчик. – Это не значит, что я думаю о вас плохо. Просто ваша жизнь мне не кажется спокойной, – заявил мальчик.

– Спасибо за откровенность, – поблагодарил Али, – но твоя сообразительность начинает меня пугать.

– Это вы зря, хозяин, вам от меня вреда не будет.

– В таком случае, сверь, пересчитай и возьми свою зарплату.

– Я уже все сделал, за исключением последнего. Вот выручка, товар пока еще есть, докупать не надо.

Али дал мальчику дирхем, остальное ссыпал в кошелек. Потрепал его по щеке и ушел.

Соглядатай, стоявший возле пира, сказал своему товарищу:

– Этот молла целый день туда-сюда шастает. Как-то странно, давай его проверим.

– Зачем это, – лениво спросил второй, – тебе сказали караулить этого русского бугая, а не приставать к другим людям. Молла и должен здесь ходить, это его дом.

– А может это второй, тот, который, словно, под землю провалился.

– Вот именно, что так оно и было. В башне они провалились в подземный колодец. Нечисто с ними. А теперь вот здесь в городе объявились.

– Ладно уже, остановись. Все равно он уже прошел. Когда выйдет, я с ним заговорю. Если это не молла, то я сразу пойму.

Внутри святилища горели светильники. При свете одного из них Егор изучал загадочное письмо.

– Ну, и чего тебе здесь непонятно, – наконец сказал он, – здесь ясно сказано, – полночь, северное крыло дворца.

– Да, теперь я вижу, что соседство с греческим философом действительно пошло тебе на пользу, – сказал Али. – Во всяком случае, появился практический смысл. А я сомневался.

– А в чем сомневался, во мне?

– В отправителе. Кто написал это письмо.

– То есть как это кто. Царевна. Кто же еще?

Али развел руками.

– Уж больно она умна и изворотлива для женщины.

– Друг, ты недооцениваешь женщин. Но, я надеюсь, что ты пойдешь и не обманешь ожидания любящего сердца.

– Осади, – сказал Али, – не надо велеречивости. Надо уметь смотреть правде в глаза. Я оказался в ее покоях случайно. Судя по тому, что подмена ее полностью устроила, ей просто нужен мужчина. А вот чего нужно мне от нее, я не знаю. И вот вопрос вопросов – ради чего я должен рисковать головой, отправляясь во дворец. За прелюбодеяние с женой простого мусульманина побивают камнями, а что сделают за жену ширваншаха, даже страшно подумать.

– Как-то поздно ты задался этим вопросом, – заметил Егор.

– Это мне свойственно, – признал Али, – ты то, как здесь? Меня непрестанно гложет чувство вины перед тобой.

– Что тебе сказать? Я, конечно, жалею, что побежал не в ту сторону. Я думаю, что тебе здесь самое место. Ты бы блеснул в диспутах. А я только отмалчиваюсь. Как ни странно, но все ко мне расположены, несмотря на то, что я иноверец.

– Азербайджанцам это свойственно, – заметил Али. – Чужих они любят больше, чем своих.

– Иногда кто-нибудь заводит разговор о том, не хочу ли я принять ислам, – продолжал Егор. – Но очень мягко и доброжелательно, и длится это недолго. С другой стороны, у меня здесь полный покой. Весь день я что-то ем, сплю и думаю. Сегодня утром я размышлял об идеях Платона, и знаешь, что я понял? Он, таким образом, решал вопрос бессмертия. Идеи – это виды существования….

– Если ты немедленно не остановишься, – предупредил Али, – то я уйду.

– Теперь я понимаю, что чувствовали античные мыслители, – вздохнул Егор.

– Даже не собираюсь вдаваться в это. Весь вчерашний день я потратил на трактовку неясных мест из Корана. С меня довольно.

– Как моя жена? – спросил Егор.

– Она похорошела и выросла.

– Я не это имею в виду. Как она вообще? Что делает? О чем говорит?

– Она рвалась сюда. Но ей объяснили, что женщинам здесь не место. Вообще отвести туда женщин было разумно. Они органичны в этой семье. Мать этого парня души в них не чает. Ты верно поступил мудрый друг мой.

– Это было несложно. Молла Панах сам предложил. А вот додуматься до платоновских идей.

Али на миг потерял бдительность и не остановил его. А Егора уже несло.

– То есть под идеями Платон подразумевал роды и виды существующих на земле субстанций. А бессмертие достигается тем, что сам человек смертен, он умирает, но идея человека никогда. Эй, подожди, куда ты пошел? Вернись, немедленно.

Али послушно вернулся и спросил:

– Так что там с бессмертием? Я могу надеяться?

– Нет, нам оно не грозит. Это все абстрактные понятия. Но ты поступил невежливо.

– Иначе, тебя было не остановить.

– Дело не в этом. А в том, что ты можешь встать и уйти. А я нет. Я тоже хочу уйти. Шпионы Джамала все еще там?

– Да.

– Попробуем прорваться.

– Прорваться можно, – сказал Али. – Но некуда бежать. Баку – город маленький.

– Я не могу больше здесь сидеть. Мне тесно. Душа требует простора.

– Кстати о душе, – заметил Али, – ты вот все Платон, да Платон. А вот Абеляр выводил доказательства бессмертия души из ее нематериальности. То, что материально, облечено плотью, подвержено тлену и разрухе, а значит физическому уничтожению. То, что не имеет плоти – бессмертно. Так как не подвержено тлену и разрухе. Что же касается этих, якобы, тесных каменных палат. Я как-то просидел в подвале дома, практически под землей, ровно две недели? И у меня есть свидетель.

– Знаю, наслышан. Твой свидетель моя беспутная сестра.

– Вот и подумай об этом.

– О чем, о душе или о тесных палатах?

– Обо всем этом. А я пойду. Если завтра не вернусь, значит, я погиб на ристалище любви. Ох уж мне эти грузинские княжны.

– Типун тебе на язык, – сказал Егор, – подкрепись, как следует перед свиданием. Еще вопрос. Кто такой этот Абеляр?

– Один византийский ученый теолог, – сказал Али и ушел.

Ровно в полночь он стоял у северного крыла дворца ширваншаха. Поскольку ночь была лунной и светлой, он, чтобы не привлекать внимания, вжался в стенную нишу. По счастью его светлый шерстяной плащ, совершенно скрадывал его присутствие на фоне серо-желтых известняковых плит, из которых была построена стена. Несмотря на позднее время, окрест было довольно шумно. Он слышал скрип колес арбы, крики возчика. Где-то маршировала дворцовая гвардия. Откуда-то доносились звуки бытовой ссоры, два голоса – мужской и женский пытались перекричать друг друга. В этой полифонии звуков Али, несмотря на свою настороженность, не услышал шагов подошедшего, а только вздрогнул, когда на плечо его опустились чья-то рука, и тихий голос молвил: «Следуй за мной».

Перед тем как подняться на корабль, Лада обняла Марию и Робера.

– Прощайте, мои милые.

– Как это прощайте, – возразила Мария, – одну мы тебя не отпустим. Мы едем с тобой.

– Нет, – твердо сказала Лада, – спасибо вам за помощь, но дальше я одна. Обман все равно раскроется, и вам несдобровать. Вы сделали все, что смогли. Пойми Мария, я не хочу быть причиной ваших несчастий. Меня преследует рок, я приношу близким людям горе. Я должна преломить эту напасть.

– Они не поедут со мной, – сказала она секретарю легата. Тот, силясь понять, что происходит, с недоумением следил за этой сценой. Но решил не ломать себе голову над этим, ибо погрузка подарков его преосвященства была еще не закончена.

– Назад, – сказал он, – провожающим освободить проход.

По его знаку гвардейцы оттеснили пару от трапа. Лада поднялась на палубу и помахала оттуда рукой.

– Бедняжка, – вытирая слезы, сказала Мария, – что теперь с ней будет?

– С ней все будет хорошо, – успокаивая женщину, бодро сказал отставной крестоносец. – А нам, действительно, не сошло бы с рук. Удивительно, что до сих пор нас не раскрыли. Она выпутается, я знаю.

– Пусть, Господь услышит твои слова, – вздохнула Мария.

– А насчет мужа мне понравилось, – вдруг сказал Робер, – ты пошутила, да? А, если всерьез?

Ладе позволили остаться на палубе, и она смотрела на своих друзей, до тех пор, пока различала их лица. На нее теперь мало кто обращал внимания, и она запоздало подумала, что могла бы броситься в воду и вплавь добраться до берега. Вряд ли стали останавливать корабль, но было уже довольно далеко, и Лада не решилась на этот поступок. Позже ее разыскал секретарь.

– Следуйте за мной, – сказал он, – его преосвященство желает допросить вас.

Папский легат, мучаясь тяжким похмельем, сидел у окошка, подставив мясистое лицо свежему воздуху. Он указал Ладе место против себя, а секретарю поодаль. Последний достал письменные принадлежности и приготовился записывать. Он взглянул на легата в ожидании, но тот медлил, пытаясь справиться с накатившим приступом тошноты.

– Как вы себя чувствуете, монсеньор? – участливо спросил он.

– Как, как, – раздраженно отозвался легат, – сам не видишь? Еще эта качка.

– Было бы лучше еще на денек задержаться в Константинополе, – сказал секретарь.

– Нельзя, я должен встретиться с императором, пока он находится, … – легат не договорил, задержал дыхание, потом глубоко вздохнул. – Кто бы мог подумать, что на царском пиру будут подавать поддельное вино из Негеве. Я просто отравился.

– Может быть дело не в качестве вина, а в его количестве, – не выдержала Лада. – Я тоже пила это вино вчера, и как видите, со мной ничего не случилось.

– Рене кто это сказал? – спросил легат у секретаря.

Секретарь указал стилом на пленницу:

– Она.

Легат перевел тяжелый взгляд на Ладу.

– Кто ты, дерзкое дитя? – наконец разъял губы легат.

Лада состроила удивленную гримасу.

– Если он не знает, кто я, то, может быть, произошла ошибка, и я здесь случайно? – спросила она у секретаря.

Рене строго сказал:

– Довольно дерзости. Монсеньор спрашивает твое имя, кто ты, откуда.

Лада назвала свое имя. Секретарь заскрипел пером.

– Значит, Лада, – заговорил легат. – Скажи мне, Лада, по чьему наущению ты пела эту ужасную песню.

– По собственной воле, – ответила Лада.

– У тебя не было сообщников?

– Нет, а хоть бы и были, мы все равно уже далеко от Константинополя.

– Будь искренна дитя мое, не усугубляй своей вины. Лишь при чистосердечном признании ты можешь надеяться на милосердие.

– За дитя спасибо, конечно, – ответил Лада. – Хотя у меня вон прядь седая. Хну так и не удосужилась раздобыть. Что-то у вас в Константинополе с выбором не густо. Говорили, то ли у Влахернских ворот, то ли у Галатской башни по средам персияне торгуют, но я так и не выбралась.

– Не надо так много слов, – остановил ее секретарь, – отвечай только на вопрос и по существу дела, кто научил тебя этой песне, одна ли ты действовала или в сговоре?

– Да какой там сговор, – грустно ответила Лада, – муж научил. Да какой с него теперь спрос.

– Муж значит, – оживился секретарь и быстро стал записывать, диктуя сам себе, – преступление, совершенное в сговоре группой лиц, что усугубляет вину преступников. Где сейчас находится твой муж?

– Мой муж умер, – с достоинством ответила Лада, – я же говорю, какой с него теперь спрос.

– Зачем, говорить о муже, если он уже умер? – разозлился секретарь. – Только бумагу зря испортил.

– Так я же сказала, какой с него спрос, – повторила Лада.

Легат, все это время молча разглядывавший Ладу, поднял палец, призывая к вниманию, и сказал:

– А знаешь ли ты, Лада, какое наказание следует за допущение хулы на Господа нашего Иисуса Христа? Допрос с пристрастием, а затем сожжение на костре.

– Сейчас, что ли пытать будете? – спросила Лада, примериваясь к раскрытому окошку, соображая, сможет ли она проскользнуть в него, и оказаться в море.

– Нет не сейчас, – ответил секретарь, – пока что мы просто беседуем. Здесь на корабле нет никаких приспособлений для допроса. Ни дыбы, ни испанского сапога, ни даже мало-мальски приличных щипцов для дергания ногтей. Разве что вот эти ножницы приспособить.