Меня снова никто не пускает. Я обессиленно падаю на стул и роняю голову в руки. В больничном коридоре почти никого нет, кроме дежурной медсестры. Мне чётко объяснили, что раньше завтрашнего дня к Кире никого не пустят. Находиться дома, зная, что моя жена сейчас здесь, я не мог.

Все проблемы я беззастенчиво скинул на плечи Бориса. Охранник погиб, Ирина… тоже и это теперь нужно просто принять. Я держался. Стискивал руки в кулаки, сжимал зубы, но в какой-то момент сделал один вдох и всё… Меня просто разорвало.

Чувство вины из-за того, что я не сумел уберечь свою семью, легло неподъемным камнем мне на грудь. Из-за меня пострадала моя жена, моя Кира и наш ребенок. Об этом было больней всего думать. И причина заключалась не в том, что сын мог стать ключом для моей власти. Это давно уже стало второстепенным пунктом. Я просто привязался к этому малышу. Вот так… Когда тебе уже давно за сорок, а ты всё равно заботливо перебираешь в мыслях те воспоминания, что связаны с ребенком. Я искренне полюбил эти природные изменения в Кире, полюбил еще небольшой, но уже достаточно заметный живот. Смешно признаться, но я даже выкраивал для себя минутку, чтобы пофантазировать о том, каким будет наш сын, на кого он будет похож, как я справлюсь с ролью отца.

Теперь же я наказан судьбой за свое паталогическое честолюбие. Я хотел власти, но потом… Когда всё начало меняться между мной и Кирой, этот пункт стало уже необходимостью, а не моим личным капризом. Я разваливался на куски, хотя внешне всё еще оставался целостным.

Вот так в один момент, имея всё, ты теряешь самое ценное, самое важное в своей жизни и никакие деньги, никакая власть этого уже не восполнят. Прикрыв глаза, я ощутил влагу на своих пальцах и это откровения меня будто током прошибло. Я уже давно не изливал накипевшее таким тривиальным образом. Но я больше не мог строить из себя глыбу льда. Не тогда, когда причинили боль самому ценному в моей жизни. Грёбанный Анри… Я вдруг вспомнил его сучьи глаза и речи по поводу того, что меня будет выворачивать от боли. Так оно и было…

Я уснул прямо в коридоре на стуле с влагой на ресницах. Утром мне приходится еще несколько часов ждать, пока меня всё-таки пустят. Врач дал добро, но предупредил, что Кира еще не пришла в себя и я могу побыть рядом с ней всего несколько минут.

Я боялся ее увидеть. Боялся увидеть итог своих бредовых целей. Кожу будто живьем содрали, когда я ее увидел. Нас оставили наедине. Гул в голове снова поднялся. Несколько секунд я стоял неподвижно и чувствовал, что влага опять застилает мне глаза. Я не мог видеть Киру такой… Практически крошечная в этой огромной больничной постели. Капельница, какие-то трубочки, острый запах препаратов.

Губы задрожали, будто меня вышвырнули куда-то в поле, где температура минус сорок и воет нещадный ветер. Кира умела вскрывать потаённые закоулки в моей душе. Взгляды, тихие протесты, жаркие стоны, нежные прикосновения, радостные улыбки – всё это меня наполняло настоящей жизненной энергией, которую я не знал прежде. Кира вошла в мою кровь незаметно. Маленькая хрупкая девочка, которая попалась в руки Бесу.

Медленно выдохнув, я подошел к кровати. Боялся даже прикоснуться к узкому бледному запястью. Немой вой вырвался из глубин грудной клетки, и я просто упал на колени, спрятав лицо в руках.

Вдох-выдох… Вдох-выдох… Я лежал на кровати, раскинув руки и ноги в разные стороны. Пялился в высокий потолок и всё еще не мог понять, жив ли я или уже мертв. Вдох-выдох… Глаза медленно закрываются, и я снова вижу лицо Киры. Оно хмурое, оно несчастное, оно потерянное. Прошла неделя, еще одна после того, как нам уже было разрешено поговорить. В основном говорил я, потому что та боль, то дикое давление совести и вины могли выплеснуться только через слова. Моя тирада была долгой и где-то даже сбивчивой. Я мысленно ругал себя за то, что не могу немного приостановиться, надо было говорить медленней. Кира не сказала почти ничего. Просто смотрела в окно, и я видел слезинки, что скользили у нее по щекам.

Не было ни обвинений, ни проклятий в мою сторону и это убивало лишь сильней. Кира хранила мудрое молчание, но я видел в ее глаза ту бесконечную бездну боли, от которой становилось по-настоящему жутко. Что мы оба имели в сухом остатке? Ничего. Погибшего ребенка. Погибшую помощницу и подругу. Погибшего молодого охранника. Погибшую нашу совместную жизнь. Это был конец для нас, как для супружеской пары.

Вдох-выдох… Каждый раз, когда порция воздуха проникала в мое тело на моих ресницах возникала влага. Я ненавидел себя за это. Всё должно было закончиться иначе. В моей жизни случались различные трудные ситуации, но эта… У каждого из нас есть предел. Каким бы сильным и непоколебимым ни выглядел человек снаружи, у него всё равно есть уязвимое место, которое он старается усердно маскировать. Моим уязвимым место была семья и именно туда угодила месть врага. Почва выбита из-под ног.

Вдох-выдох… Я снова глянул на потолок, отчётливо слыша в своей голове краткий безапелляционный вердикт Киры на все мои слова. Она просто сказала «уйди». И как иронично получается, ведь это я раньше раздавал всем приказы, навязывал свою точку зрения, пресекал любую дискуссию. Теперь это сыграло против меня.

Я пришел на следующий день, но услышал тот же ответ. И на следующий, и на следующий… Всё ускользало и рушилось прямо у меня на глазах. А я, привыкший всё контролировать и реабилитировать, теперь загибался на руинах собственной жизни. Когда собрался вновь прийти к Кире, меня не пустил врач, передав ее просьбу, больше никогда не впускать к ней. Хлёстко. Жестко. По справедливости.

Единственное, чего я сумел добиться, оплатить весь курс лечения для Киры. Сделал всё таким образом, что отказать уже никак не получиться, ведь сумма внесена и отозвать ее никак нельзя.

Вдох-выдох… Я попросил Бориса, именно попросил, а не приказал ему, учитывая, что он глава моей службы безопасности, чтобы проследил за Кирой. Да, я на правах мужа мог бы с лёгкостью вернуть свою жену в дом, но достаточно уже принуждения. Запретная черта перейдена.

Доктор докладывал мне о состоянии здоровья Киры и это утешало меня. Хотя, что тут уже утешаться? Все дела и заботы бизнеса я свалил на своих помощников, замкнувшись в резиденции будто отшельник. Выполз однажды из своего убежища только, чтобы посетить похороны Ирины. Никого не было, кроме меня. Всегда такая одинокая и верная Ирина, на которую я мог положиться, теперь навсегда исчезла. Речи о том, чтобы отдать ее сына-сироту в руки служб, которые занимаются подобными вопросами, даже не могло существовать. Мои заместители быстро решили эту ситуацию и теперь под моей официальной опекой находилась не только Мелек, но и Илья. Это самое малое, что я сумел сделать для мальчика и для его покойной матери.

Вдох-выдох… Я сидел на полу в своем кабинете и пил виски. Я не жалел себя, не сетовал на судьбу. Просто пил, глушил в алкоголе боль разорванной души и кричал… Кричал до хрипоты, до боли, до дрожи, до невозможности.

Вдох-выдох… Несколько ночей подряд ходил кругами у больницы. Злился и ненавидел. Всё происходило, будто в каком-то отравленном полумраке. Ответный удар по врагу был нанесен, но я не ощутил ожидаемого кровожадного удовольствия. Сухая пустота.

Настал день выписки. К этому моменту я уже успел забрать детей из лагеря и перевезти их в загородный дом. Один из самых сложнейших разговоров с Ильей еще не состоялся. Киру приехали встречать ее дядя и, конечно же, подруга. Я стоял у машины, напряженно рассматривал худую фигуру Киры. Она и так никогда не была крупной, а сейчас – одна сплошная тень. Что может быть хуже чувства беспомощности?

Кира заметила меня. Будто почувствовала мой взгляд. Глянула на меня, а затем просто села в такси. Наша разлука продлилась больше двух лет, прежде чем мы встретились снова. Я ушел в работу, вернее, в ту ее часть, которую не распродал и в воспитание детей.

Объяснить Илье всю чудовищность ситуации оказалось просто невозможным. Но я откуда-то нашел в себе силы для этого. Стоит ли вспоминать о том, как мальчик заплакал у меня на плече, умываясь своими слезами, что крупными прозрачными горошинами стекали по его щекам?

Вдох-выдох… Время шло, мои люди раз в неделю докладывали мне о том, где сейчас Кира и чем она занимается. Восстановилась в консерватории и помогает дяде с цветочным бизнесом. Сухая констатация фактов, которая не позволяла узнать, что творится в душе этой молодой женщины. А я и так знал, что творится, потому что со мной жила та же буравящая, а иногда ноющая боль.

Время шло, раны не заживали всё еще кровоточили и гноились. Я пытался для детей быть той опорой, которая им сейчас так необходима. Деньги – это только бумажки, власть – иллюзорное чувство твоего превосходства, а вот дети… Дети – это наше будущее. Не эксперименты, не прихоти, не наши копии, а будущее.

Я гнал боль, гнал страх и пустоту, но они все втроем продолжали возвращаться ко мне, отравлять меня. А я не мог допустить собственного уничтожения, потому что на мне лежит слишком большая ответственность, на мне лежит судьба детей.

Вдох-выдох… Только это помогало мне проветрить мозги и, хотя бы на несколько секунд успокоиться. Просто дышать и пропускать воздух через себя. Когда я узнал, что в консерватории Киры должен состояться торжественный концентр выпускников, то решил непременно посетить его. Потому что существовать порознь я уже не мог.

Волновался как совсем зеленый мальчишка. В концертном зале занял самое дальнее место, чтобы никто не мог меня увидеть или заметить раньше времени. Кончики пальцев дрожали, и я сильней стискивал в руках пышный букет нежно-розовых роз. Его наличие казалось мне кощунственным, но я это понял только после того, как купил. Вряд ли она его примет, вряд ли вообще захочет со мной говорить. Но на концерты ведь приятно приходить с цветами.

Я всегда привык всё планировать, теперь сидел и не имел ни малейшего понятия о том, как именно закончится этот вечер. Прошло столько времени. Мы оба очевидно сильно изменились, переосмыслили всё, что случилось. Но я ощущал, что нам нужна эта встреча, чтобы наконец-то расставить все точки над «i».

Зал быстро наполнился гостями. Я заметил дядю Киры. Он сел в один из первых рядов. Тоже с букетом. Перед этим человеком я также ощущал вину, потому что не сумел уберечь его племянницу. Начало концерта помешало мне углубиться в собственные размышления, всё внимание сосредоточилось исключительно на сцене.

Я понятия не имел, когда именно должна выступить Кира, но с замиранием сердца ожидал ее появления всякий раз, когда завершался очередной номер. Мне была доступна лишь сводка новостей, но я понятия не имел, как именно Кира сейчас выглядит.

Ее выступление оказалось одним из последних. Она была одета в золотистое платье, что так очаровательно и магически струилось по ее утонченной хрупкой фигуре. Уже давно отросшие волосы были подхвачены на затылке в модную слега небрежную прическу. Несколько локонов элегантно обрамляли ее лицо.

Я видел перед собой молодую женщину. В ней я уже не узнавал ту Киру, которую я встретил больше двух лет назад в караоке-баре. Отсутствовала воздушность ее образа. Уверенность и холодное спокойствие. Этих перемен стоило ожидать. Несломленная с гордо поднятой головой.

Когда мы жили вместе, я практически не слышал ее пения. Моя память хранила лишь те моменты, когда Кира выступала в караоке-баре. Я обожал ее голос, благоговел перед ее неоспоримым талантом. И вот, только сейчас я получил редкую возможность вновь насладиться голосом Киры.

В нашей прошлой жизни я много работал, был полностью сосредоточен на достижении своих амбициозных целей. Пренебрегал тем, что теперь так бессовестно потерял и даже не смел надеяться вернуть.

Когда Кира запела, у меня внутри что-то резко натянулось и оборвалось. Ее голос разливался по моим венам, струился, насыщал мою душу живой энергией. Я не был знатоком в искусстве, эта сфера никогда меня не привлекала. Но то, что творилось сейчас со мной выходило за рамки сухой констатации фактов и цифр. В груди словно что-то умирало и медленно перерождалось, будто я сам перерождался. Мои эмоции были слишком острыми и оглушающими. Я всегда стремился держать их под жёстким контролем, но теперь не видел в этом никакого смысла. Нужно жить, а не существовать, будто какой-то запрограммированный робот.

Номер Киры подошел к концу. Зал взорвался шквалом аплодисментов. Я тоже аплодировал, чувствуя влагу на своих глазах. Это были еще не слёзы, это что-то такое сакральное и очень личное. То, что уже невозможно было унять в себе.

Концерт окончился. Родители выпускников фотографировались, поздравляли своих детей, дарили им цветы, целовали в щеки. Я остался сидеть на своем месте, внимательно наблюдая за тем, как Киру целует в лоб ее дядя, затем к ним подходит подруга-сокурсница. Они смеются и выглядят абсолютно счастливыми. Вряд ли нужно портить такой день своим присутствием. Возможно, это только мне нужен разговор.