И смотрела на него во все глазешки! Он был высокий, сильный, загоревший, русые непослушные жесткие волосы, выгоравшие за лето, и глаза…

Как у тигра! Машка видела тигра в зоопарке и заглядывала ему в глаза под перепуганный крик папы. И были тигриные глаза точь-в-точь как у ее любимого.

Золотистые, с темными пятнышками – не карими, а более темными, как вкрапления золота другой пробы. И он их щурил, когда злился, или решал что-то важное, или собирался драться.

Щурил, как к прыжку готовился. Вот какой он был!

И она любила его до замирания своего маленького сердчишки, до наваждения.

А звали его Дмитрий Победный.

«Интересно, кто он сейчас?» – подумала Мария Владимировна, потягивая холодное вино.

Последний раз она его видела, когда ей было шестнадцать лет – те самые, которые маленькая Машка оставляла под сомнением – пропасть это еще или нет. Для шестнадцатилетней Машки этот вопрос не стоял – она твердо знала, что теперь она без намека на какие-либо сомнения ему подходит! Но возникло одно убойное обстоятельство – Дима собирался жениться!

И Машка страдала ужасно!

И рыдала, исходя слезами, что, впрочем, никоим образом не повлияло на ее решимость завоевать любимого.

Подума-а-ешь, женится! Не сегодня же, а через три дня! Вот увидит ее, Марию, и передумает на чужих девушках жениться!

Маша потрясла головой, стараясь прогнать непрошеные воспоминания, выскочившие из ее сна, да так и не отпускавшие, затягивавшие все глубже и глубже.

Восемнадцать лет прошло! И каких лет! Что вспоминать девчоночьи влюбленности.

И все же интересно, каким он стал?

Он был морским офицером, с отличием закончившим училище, как сложилась его судьба?

Как бы ни сложилась, одно она знала твердо – ни сдаться, ни сломаться и покориться обстоятельствам или невезухе или попасть под пресс раздавливающей, кромсающей анархии неокапитализма в стране Дмитрий не мог!

Чем бы он ни занимался в данный момент и кем бы ни стал в этой новой жизни, он не мог быть проигравшим ни на каком уровне, даже если он работает простым автослесарем на станции техобслуживания.

Убить могли.

Победить – вряд ли!

Машка поежилась. От мысли, что Диму вполне реально могли убить, по телу пробежали холодные мурашки.

Холодей не холодей, а данный товарищ из тех, кто если что решил, то пер к своей цели, и остановить его можно было, только пристрелив.

А народу полегло в России в штормовых девяностых… как в небольшой локальной войне. Или в большой.

Маленькая двенадцатилетняя Машка чувствовала, понимала его характер, может, потому и выбрала его объектом своей большой любви.

– Да к черту, Маша! – возмутилась она, потревожив рассветную тишину. – Что ты вдруг вспомнила? Сто лет не вспоминала, запрещала себе и забыть забыла, а тут на тебе!

Прав был Кирилл Павлович, когда отправлял ее в отпуск отдыхать.

Вообще-то он не был ее непосредственным начальником, а вышестоящим, но у Машки с непосредственным начальством – как бы это помягче определить?.. – война не война, а противостояние негласное. После Машкиной защиты докторской он ей один на один в кабинете сказал:

– То, что ты, Мария Владимировна, защитилась, считай невероятной удачей. Повезло тебе. Я слышал, ты на звание метишь? Забудь! И не думай! Ты не одна здесь работаешь, есть и другие, более достойные. Надеюсь, ты поняла.

– Я поняла, – кивнула Машка.

И в этот же день подала все необходимые документы и бумаги для выдвижения на профессорское звание.

Так что рабочие вопросы она старалась решать с Кириллом Павловичем, невзирая на то что это не принято и в их среде считается невозможным, неприличным.

Ай, да наплевать! Вы будете мне вредить, а от меня требовать, чтобы я вам улыбалась и ножкой шаркала!


Она сопротивлялась – какой отпуск? Лето. Полевые работы. Раскопки.

С тринадцати лет, когда она попала первый раз на археологические раскопки, Машка ни разу не пропустила ни одного сезона.

– Мария! – отчитывал Кирилл Павлович. – Я приказываю! В отпуск, и никаких полей! Сколько можно!

– А на Азове такое интересное… – доказывала Машка.

– Нет! Ты вон дошла совсем – зеленая, худая и калифорнийский загар растеряла! Сполз он с тебя от усталости! Ученый обязан отдыхать, иначе у него мозги коростой покрываются, и он перестает видеть с той ясностью, которая необходима. Ты в отпуске нормальном не была двенадцать лет! Я понимаю прекрасно – и азарт, интерес, я, знаешь ли, в некоторой степени тоже ученый. Ты мне нужна к сентябрю здоровая, загоревшая. С горящими глазами.

– Да я понятия не имею, как отдыхают, Кирилл Павлович! – ныла Машка.

– Вот и научишься! Все, это приказ, и обсуждению не подлежит! Давай мотай из Москвы в Турцию, в Грецию или там в Египет.

– Нет, в жару и к морю не хочу! Больше месяца как приехала, а мне все солнце припекает.

– Еще лучше. В санаторий, дом отдыха или пансионат какой в глубинке, чтоб от раскопок твоих подальше, а то знаю я тебя – мотанешь в поля, и все дела!

Машка пригорюнилась – куда она сейчас поедет? Да не достать вот так сразу путевку в середине лета в хороший дом отдыха, а в плохой или средний ей не хотелось.

– Ну, не печалься, – убрал начальственный металл из голоса Кирилл Павлович, поняв, что добился своего, – компьютер у тебя с собой, ты со своей группой все время на связи, если что уникальное раскопают, так и быть, можешь поехать. Но это вряд ли, денег нынче мало, работы то и дело останавливают, так что нечего тебе там торчать.

Он порылся в своем органайзере, достал визитную карточку и протянул Машке.

– Вот, звони. Это хозяин «жирной» турфирмы, скажешь, что от меня, он поможет. И все – иди! Чтобы я ноги твоей здесь не видел! – громыхнул напоследок академик.

Хозяин «жирной» фирмы помог, и вчера вечером Мария Владимировна прибыла в пансионат, надежно спрятанный от цивилизации в глубинах России и при этом демонстрирующий достижения той самой цивилизации, от которой удалось сбежать.

Пансионат и усадьба по соседству за высоченным забором.

Странное существо человек!

Старается убежать от людей, машин, грохота и суеты, ищет местечко тишайшее и чтобы никого-никого вокруг, дабы слиться с природой один на один, надышаться-раздышаться, подумать в неспешности. И тут же окапывается, окружает себя полным набором достижений цивилизации, комфорта и с непременным пультиком под рукой.

Хорошо! Выехал на природу, подальше от людей!

«Чего умничаешь? – одернула себя Машка. – Сама-то: «Мне что-нибудь глухое, поближе к природе и подальше от суеты, шума и по высшему разряду». Молчала бы уж! Небось на байдарках сплавляться не потащилась и в палаточку с костерком в чащобе непролазной и с рюкзачком по родным просторам не шастаешь. Сидишь вон в номере люкс, винцо потягиваешь, рассвет наблюдаешь!»

– И что тут у тебя происходит, Мария Владимировна? – спросила она себя в голос. – То детство вспоминаешь совсем некстати, то критике и философствованию предаешься. Сбрендила?

Устала.

И не понимала, что сильно устала. А сейчас вот просто почувствовала.

Такой многолетней, закаменевшей, чугунной усталостью.

И хотя развод оказался легким и как-то между делом, но пять лет не скомкаешь, как ненужную бумажку, и не выбросишь в мусорник. Но она уговаривала себя, что за эти годы сделала о-очень много и о-очень многого достигла, и можно сделать вид, что семейной жизни совсем как бы и не было – и тьфу на нее, небольшая ошибка в процессе работы.

Но тьфу не тьфу, а она себя винила, что не разобралась в людях, позволила унижать и помыкать собой и не спорила, лишь бы не трогали. Винила себя за то, что ни черта не видела и не замечала вокруг, кроме работы, и за испуг свой непомерный после папиной смерти.

Да за все винила!

И ей стыдно было перед самой собой и людьми, что так долго терпела и жила с чужим человеком. Весь месяц после развода она уговаривала себя:

«Забудь. Прости всех и себя в первую очередь и забудь!»

И она старалась, старалась отпустить, забыть: вон в медвежий угол с пятизвездочным – или черт его знает сколько на этом коньячном пансионате звезд – комфортом укатила.

Юра попыток поговорить не бросал – звонил с завидной настойчивостью и регулярностью, намекал на раскаяние и желание повиниться, Машка бросала трубку.

Кто-то засмеялся внизу у входа в корпус, Маша перегнулась через ажурную кованую решетку балкона, посмотрела.

Молодая парочка целовалась на выложенной камнем дорожке, ведущей в сторону пляжа.

Ну вот. Начался новый день.

Значит, так! Отдыхать будем активно! Плавание, длительные прогулки пешком, попробовать кататься на лошадях, на лодке обязательно, и… а «и» она придумает позже, по мере изучения предоставляемых услуг.

Все! Хватит лирики! Одеваться, собираться!

Давай, давай!


В расслабленной позе отдыхающего хищника Дмитрий Федорович лежал на удобном пляжном кресле-топчане в тени большого зонта на краю деревянных мостков, отгородившись от мира темными очками.

Отдыхал, попутно загорая.

Отдыхал – это так, относительно – на столике рядом с высоким запотевшим стаканом ледяного свежевыжатого сока лежали два сотовых и кожаная папка с документами, которые надо прочитать.

Отдыхать так, чтобы не думать о делах, не изучать документы, не разговаривать по телефону, он не очень-то умел.

Но в данный момент расслабился. Удалось.

Папка с документами ожидала, телефоны тоже, сок нагревался, а он смотрел сквозь стекла очков на левый берег, где выше по течению местные мальчишки ныряли с высокой толстой ветки ивы, выпростанной над рекой, как рука просящего.

Мальчишки были маленькие, не больше десяти лет, смеялись, ругались, перекрикивались громкими звенящими голосами и матерились, подчеркивая свое приобщение к «взрослости».

Обманчиво-неторопливые воды реки далеко разносили их голоса.

Река была широкой, глубокой, лениво текла себе, но имела припрятанную обманку в виде подводных быстрых и ледяных, никогда не прогревающихся узких лент течений и стремнин.

Одна из таких лент заворачивала из середины реки, изгибалась петлей, резко сворачивая к берегу, и так же резко уходила назад в глубину, на середину реки, как раз на том участке, который омывал его, Дмитрия Федоровича, пляж. Он попал как-то в эту петлю стремнины, когда плавал, осваивая личную территорию.

Сок нагревался, изморозь на стенках капельками скатывалась, образуя озерца вокруг дна стакана, папка ждала, а он смотрел на мальчишек, полуприкрыв глаза.

Девушку Надю вызывать из Москвы не пришлось.

На следующее утро после его приезда позвонил губернаторствующий начальник местных широт, настойчиво приглашая посетить сегодняшний званый ужин в честь не то чьего-то юбилея, не то врученной непонятно за что и кому награды.

– Вы же известный меценат и благодетель нашей области и, к прискорбию, так редко бываете в наших краях, а мы вас ждем, Дмитрий Федорович! Скучаем. А тут такая удача – вы на отдыхе, а у нас торжество! Приезжайте! Всенепременно приезжайте!

Он, конечно, и меценат, и благодетель, и многое еще чего прочего. С губернатором у них все давно договорено-оплачено, застолблено и подписано, и, рассылая друг другу улыбки тертых игроков в покер, они вполне мирно существуют, не деля берлоги.

Дмитрий Федорович дал себя поуговаривать ровно столько, чтобы не перегнуть, и ответствовал, что «всенепременно» будет.

В губернском городе N не то юбилей, не то вручение награды или то и другое одновременно отмечали на широкую ногу – с ломящимися столами, нужными встречами с нужными людьми, балетом, выписанной по случаю новомодной эстрадной группой, парочкой звездных певцов и апогеем в виде фейерверков и раздачей «скромных» подарков на память.

Среди приглашенного местного и московского бомонда обнаружилась барышня модельно-натренированной внешности, жена одного здешнего уважаемого и значимого бизнесмена, «к сожалению, в настоящий момент отсутствующего», находящегося в командировке в Европе.

Губернатор представил Диме жену бизнесмена самолично, подчеркнув тем самым статусность ее мужа.

Дамочка называлась Виолеттой, а по паспорту Викторией, находилась в чудесном возрасте двадцати четырех годов, была матерью двух сыновей, поблескивала все понимающим цинизмом в глазах, гармонирующим с блеском брильянтовой упаковки.

Мужа, старше ее на тридцать лет, называла «папулик».

– Ну, папу-улик! – капризно тянула она в трубку.

Разговаривая по телефону, она подыгрывала себе лицом, чтобы не забыть ненароком нужную мимику, и надутыми губками умело изображала недалекость ума.

«Папулик», как и положено, позвонил утром любимой девочке узнать, как она там, прервав на интересном месте неспешную утреннюю атаку Дмитрия, еще до конца не решившего, хочет ли он этого.

Ночью молодица старалась поразить его воображение изобретательностью, близкой к профессионализму, повышенной активностью и напором.