– Маша! Немедленно иди ко мне!!

Он придвинулся близко-близко, смотрел прямо ей в глаза своим злым золотистым взглядом.

– Слушай только меня! Давай! Ты сможешь!

И снова дернул за волосы.

– Иди сюда-а-а… – позвало серебро, но тише, чем прежде.

– Но он же говорит: «Сюда», – возразила она Диме.

– Никого больше! – приказал Дима.

Ей хотелось к Диме. Ей очень-очень хотелось к Диме!

Паутины тянули, голос звал: «Сюда…»

«Я хочу к Диме!» – возразила Машка голосу и медленно повернулась к серебряному раструбу спиной.

Нитки полопались одна за одной, отпустили ее и пропали в трубе. И сразу стало очень больно – везде-везде. Больно и жарко.

Ей надо отдохнуть.

И кто-то укачивал ее на руках и шептал что-то на ухо.

И это были в этот момент одни на всем белом свете правильные руки и один на всем белом свете правильный голос, который прогнал черную трубу.


– О боже! Зачем я об этом вспомнила! – расстроилась Машка.

Она быстрыми глотками допила вино в бокале.

Она до сих пор боялась еще раз пережить тот бред, помнила, какой животный убивающий ужас испытала тогда. Это сегодня, обладающая знаниями мифологии, мистики, верований и кое-каких тайн и эзотерики древних племен, Мария Владимировна Ковальская четко понимала, что умирала тогда, находилась в безвременном измерении, в которое вломился за ней Дмитрий Победный, чтобы вернуть.

Как он это сделал? Где взял силы, мужество, чувствование, что надо и как делать, в свои восемнадцать лет? И чем таким освящен он, чтобы вторгаться, не убоявшись, в нелюдские дела?

Усадьба смотрела на нее черным квадратом распахнутого большого витринного окна в мансарде под самой крышей. Машка поежилась – после таких воспоминаний любая чернота неприятна. Ей показалось, что кто-то смотрит из окна на нее.

– Да тьфу на тебя, Мария Владимировна! Что ты выдумываешь! – отчитала она себя.

Но сбежала от черного окна и от себя непонятной, быстренько поднявшись с кресла, вошла в номер и повключала весь имеющийся свет, да и чайник заодно.

– Чайку! – бодрила громким голосом Мария Владимировна.

Она смотрела на всплывший вздувшимся пузырем и покачивающийся на поверхности кипятка чайный пакетик в кружке и улыбалась.

Ей было шестнадцать. Целых четыре года она не видела предмет своего обожания – Диму Победного.

Ну, конечно, она приезжала к бабушке летом, но только на половину сезона, другую половину Машка теперь проводила на археологических раскопках.

И ни разочка за три лета с ним не виделась! У Димы проходила своя жизнь, – с курсантскими летними практиками, туристическими походами по стране, байдарочными сплавами по рекам, свиданиями с девушками.

Машке лето было не в лето, море не в море, друзья неинтересны, а жизнь плоха! Она печалилась, грустила, по миллиону раз уточняла у Диминых родителей, когда он вернется, и печально возвращалась в Москву.

Но летом ее шестнадцатилетия они увиделись.

Всего один раз.

За последние полтора года Машка изменилась кардинально, превратившись по всем правилам развития из угловатого подростка, девочки-щепочки в юную красавицу при «хфыгуре».

Папа так шутил:

– Ты теперь, Машка, барышня при хфыгуре!

И все это она знала и сама себе нравилась, носила каблучки, коротенькие юбочки, подкрашивала глазки и училась томным движением руки откидывать волосы назад.

И готовилась к исторической встрече, вот ни на граммульку не сомневаясь, что поразит Диму! Поразит, он в нее влюбится, и далее по сценарию счастливой принцессы с известным счастливым исходом событий.

И поразила!

Первое, что она спросила у встречающей ее на перроне бабушки, когда сошла с поезда:

– Дима здесь?

– Здесь, здесь твой ненаглядный! – смеялась Полина Андреевна. – Здравствуй, внученька! Я тоже здесь!

Весь вечер Машка бегала к дверному глазку при любом шорохе на площадке или звуке открывающихся соседских дверей, высматривая Диму.

И увидела-таки!

Ей хотелось распахнуть дверь, кинуться ему на шею, но у нее был план, продуманный до мелочей, в который никак не вписывались девчоночьи прыжки и крики радости.

Увидев в глазок поздно вечером открывающего дверь своей квартиры безмерно любимого, она беззвучно завизжала от радости и подпрыгнула на месте.

А когда они с бабушкой перед сном пили чай на кухне, Полина Андреевна, сочувствуя внучке, все же огорошила ее известием:

– Машенька, а Димочка женится. У него свадьба через три дня.

– Как свадьба? – не могла поверить в такую несправедливость Машка.

– Так свадьба.

– Нет! – отказываясь понимать, покачала Машка головой. – Не может быть!

– Отчего же не может? – уговаривала Полина Андреевна, посмеиваясь.

– А я?! – обосновала препятствие матримониальным планам Машка.

– А ты для него еще мала. На тебе он жениться не может.

Машка расплакалась и убежала к себе в комнату, уткнулась в подушку и… и передумала плакать, села, вытерла слезы.

– Ничего! Он меня увидит и не женится ни на ком, кроме меня!

Утром она встала в шесть часов по будильнику. Нагладила платье, изничтожив самые малюсенькие складочки и намек на складочки тоже, накрасилась, уложила локон к локону свою непокорную гриву, надела каблучки, взяла сумочку и заняла наблюдательный пост номер один у дверного замка.

Ждать пришлось долго.

Полина Андреевна посмеивалась над внучкой, подначивала ее, шутила:

– Машка, а если тебе в туалет приспичит, ты меня в караул поставишь принца твоего ждать или терпеть будешь?

– Ну бабушка-а-а, – обижалась Машка.

Бабушка смеялась, но приносила на «пост» то чай с бутербродом, то фрукты – подкрепить влюбленную внученьку.

И свершилось!!!

Дима вышел из квартиры и закрывал на ключ дверь.

Настал!!! Настал звездный час Марии Ковальской!

Она распахнула дверь, крикнула «взрослым» ровным голосом в глубину квартиры:

– Бабушка, я пошла!

И вышла долго тренируемой в Москве перед зеркалом походкой на лестничную площадку.

– О, Дима! Привет! – «удивилась» с добавлением радости Мария Ковальская.

Это тоже долго отрабатывалось перед зеркалом.

Он. Повернулся. К ней. И уставился. На нее!!!

Триумф!!!

И оглядел с ног до головы и обратно обалдевшим взглядом!

Победа!

– Машка, это ты, что ли?

Это было то, что она ждала, планировала, готовилась, тренировала походку, голос, выражение лица часами перед зеркалом и представляла, как он на нее посмотрит. И он смотрел именно так, как она хотела, – ошарашенными, удивленными золотыми глазами, и выражение лица у него было глу-пое! О-бал-дев-шее!!

– Я, Дима. Мы просто давно не виделись, – ответила английская королева герцогу Корнуоллскому, ну, или какому-нибудь еще там герцогу, которых в Англии полно.

Машка услышала за спиной тихий смех заступившей на пост номер один вместо внучки бабушки – пропустить такую премьеру внучки она не могла.

– Какая ты стала… – продолжал поливать елеем тщеславие первой примы театра имени Марии Ковальской Дима.

– Взрослой, – подсказала Машка.

Он кивнул, соглашаясь.

– Взрослой. И красивой.

Но, увы! Слава быстротечна, а в этой пьесе, поставленной Марией, слава длилась всего мгновенье. Он быстро оправился от первого потрясения и шока, и Машка это увидела.

В шестнадцать лет держать лицо и нужный тон, хоть и долго тренируемый, ну никак невозможно, и она сбилась с заученной роли и заспешила:

– Я вчера приехала. Вот иду в город погулять, посмотреть. Пошли со мной!

И замерла в ожидании. И-и-и…

И он согласился!

Они гуляли по Севастополю, болтали, смеялись, Машка была на десятом небе от счастья и все рассматривала его… Он позвонил из телефона-автомата, и что-то сразу изменилось.

Все изменилось.

Дима больше не улыбался, запихнул Машку в троллейбус, сказал, что у него дела, помахал рукой…

На свадьбу она не пошла. Больше они не виделись.


– До сегодняшнего дня, – прошептала Машка.

Она рассеянно посмотрела в пустую чашку в руке, к стенке которой жался сиротливо мокрый чайный пакетик. Оказывается, чай она выпила и не заметила, как и когда.

– Да что за напасть такая?! – прикрикнула Мария Владимировна.

Машка в раздражении кинула пустую чашку на барную стойку. Проскользив по поверхности, ни в чем не повинная чашка дзинькнула, ударившись о металлическую трубу, и остановилась, как попрекнула.

Маша прошла быстро на балкон, села за стол, налила себе полбокала вина, подвинула тарелку с закуской – три вида сыра, нарезанного кубиками, виноградины и половинки грецких орехов.

Ей было грустно, обидно, больно, жалко себя и непонятно, откуда это все взялось, зачем, почему и что теперь со всем этим делать!

На три вида сыра, виноградины и половинки орехов капали горькие крупные капли слез Марии Владимировны Ковальской, профессора, ученого с мировым именем. Она затолкала в рот сыр трех сортов, виноградины, половинки грецких орехов, тяжко вздохнула, вытерла кулачком, как ребенок, слезы с глаз и запила печаль горькую вином.

Прожевала, повздыхав пару раз, откинулась на спинку кресла, посмотрела в черный оконный провал далекой мансарды и спросила у него:

– Как ты мог меня не узнать?

«Проведенный комплексный анализ…»

«Осип сказал «спит». Сколько она уже спит? – Он посмотрел на часы на руке. – Почти четыре часа?»

Дмитрий тряхнул головой – движение, обозначавшее приказ мыслям непрошеным сникнуть, не лезть и испариться, – и вернулся к документу.

«Проведенный комплексный…»

«Вкололи ей, что ли, чего-нибудь? И Осип еще! Все-то он понимает – видит!»

«Проведенный…»

Дмитрий Федорович швырнул листы на стол раздраженным жестом и откинулся на спинку кресла.

Проведенный комплексный анализ его сознания показал, что Машка не выходит у него из головы!

Если бы Дмитрий Федорович Победный не умел быть честным с самим собой, видеть свои мысли, страхи, комплексы, не допуская возможности прикрывать иллюзиями и самообманом оценку себя самого, обстоятельств, проблем – он никогда не стал бы предпринимателем такого уровня.

Мария Владимировна Ковальская – это неожиданно возникшая проблема, которую следовало решить так, как он привык решать любые проблемы – взвесив все плюсы и минусы, просчитав все варианты, изучив информацию…

А начать надо с самого главного решения – отпустить ее с богом и забыть или…

Когда-то он ее отпустил. В ее шестнадцать лет.

Ему надо было ехать к Марине домой, заниматься какими-то организационными предсвадебными вопросами. Выходя из квартиры, на лестничной площадке он столкнулся с Машкой.

И обалдел! Даже двигаться не мог какое-то мгновение!

Он не помнил, что говорил, отвечал ей – чувствовал, как громыхнуло сердце и ударило жаром в пах.

Не было больше маленькой худосочной девчонки, которую он носил на руках! Веснушки бесследно исчезли, глаза серебрились как-то по-особому, волосы из буйной гривы превратились в струящиеся по спине крупные, шелковистые, неправдоподобно густые локоны, полная высокая грудь вздымалась и опускалась, вызывая временной коллапс у него в мозгах, а тонюсенькая талия, длинные точеные ножки, тонкие лодыжки, узкие ступни, попка… доконали Диму Победного окончательно!

Забыв про Марину и про все на свете, он пошел с Машкой и рассматривал ее, и потрогал, сжав в кулак, локоны, и провел кончиками пальцев по щеке, испробовав персиковой шелковистости, и…

И опомнился, когда они шли по набережной возле памятника затонувшим кораблям.

Какая-то девчонка крикнула подруге:

– Лилька, позвони мне!

– Хорошо! – махнула ей издалека подруга.

И Дима вспомнил про Марину.

И, взяв Машку за руку, заторопился к ближайшему телефону-автомату.

Марина громко выговаривала Дмитрию в ухо, доводя до его тупого сознания через маленькие круглые дырочки в черной пластмассовой телефонной трубке, какая он сволочь неблагодарная и остальные нелестные эпитеты.

А он смотрел через замусоленное, запыленное стекло будки на Машку, и внутри у него все звенело.

Звенело, как натянутые струны хорошо настроенной гитары, которую только берешь в руки, а струны уже тихо поют по ладам. Сами собой.

Машка сосредоточенно ела быстро тающее мороженое в вафельном стаканчике. Первая робкая капля оторвалась от дна и шлепнулась на асфальт. Машка успела отставить руку и неосознанно склонилась вперед, оттопырив попку назад, опасаясь прямого попадания на одежду.

Приподняла стаканчик, осмотрела дно, прикидывая масштаб разрушения и грядущие пломбировые реки. Видимо, результат осмотра ее не утешил, выраженный явной озабоченностью на лице.

Вторая капля – шлеп, а за ней сразу третья.

Машка быстро слизала с днища начинающийся потоп. Сумка, болтавшаяся на левом локте, ей мешала, и она сунула ее с размаху в ноги и зажала коленками совсем по-девчоночьи, подставила ладошку под капельный водопад и торопливо принялась доедать мороженое.