Хантер глубоко вздохнул. Сколько бы он ни твердил себе, что он должен и что он не должен, он не может выбросить из головы мысли о Дэвон и ее — их — ребенке. Он обещал Элсбет, что ничем не даст знать Дэвон о том, что ему стало известно, но подсознательное чувство говорило ему: иди, разыщи ее и обо всем с ней переговори. И немедленно. И почему она, кстати, просила Элсбет молчать о ее беременности?

Скорее всего она вообще и не собиралась ему говорить о ребенке. Не хотела, чтобы он об этом знал. Как именно она собиралась утаить от него правду, он себе не мог даже представить, но уж наверняка она что-то придумала — он ее уже достаточно знал, насчет выдумок за ней не пропадет.

Выражение его лица сразу стало жестким, он сжал челюсти. Ну уж нет, будь он проклят, он не позволит ей утаить от него ребенка. Его плоть и кровь никогда не назовут ублюдком. Рурке — наглядный пример, что из-за этого получается. Пусть Дэвон относится к нему самому как хочет, она выйдет за него замуж, чтобы ребенок был законным — пусть даже для этого ему придется связать ее и тащить к алтарю за волосы!

— И будь я проклят, если я этого не сделаю! — пробормотал про себя Хантер, решительно повернулся и спустился по ступенькам вниз. Он должен, наконец, показать миссис Дэвон Макинси, кто хозяин в Баркли-Гроув. Тут ей придется поступить так, как он ей скажет.

Хантер завернул за угол и резко остановился, заметив какую-то фигуру-тень, тихо крадущуюся в направлении к конюшне. Мысли о Дэвон сразу ушли куда-то в сторону. Кто это? Он всегда чувствовал, что он и его семья — в постоянной опасности из-за его нелегальной деятельности; и он не был бы удивлен, если бы какой-нибудь британский генерал решил подослать к нему шпиона — не из-за каких-то подозрений — Хантер был осторожен и не давал для них повода, — а просто, чтобы лишний раз убедиться в его лояльности.

Хантер тихонько пошел за тенью. Открылись ворота конюшни, сноп вырвался наружу, ярко осветив фигуру женщины. Да это же Дэвон! Хантер облегченно вздохнул, но тут же его подозрения вспыхнули вновь. Что она здесь делает? Почему так воровато осмотрелась по сторонам, прежде чем проскользнула внутрь? И дверь поспешно закрыла. Хантер сощурил глаза. Тут явно что-то не так.

Хантер помрачнел. А может быть, она умалчивает о беременности совсем по другой причине? Он весь похолодел от этой мысли. Они не были вместе, как мужчина и женщина, с той ночи на Сент-Юстисии. Она вполне могла найти себе любовника вместо него.

Неприятное ощущение росло, Хантер почувствовал, что его вот-вот вырвет. Ревнивые подозрения как ножом разрывали его всего. Хантер не понимал, что с ним происходит.

Последнее время он совсем потерял власть над своими эмоциями. Когда речь шла о Дэвон, они менялись от одной крайности к другой — при малейшем поводе. Единственное, что он знал наверняка, — это что он не отпустит от себя Дэвон, даже если этот ребенок от другого мужчины.

— Она моя и больше ничья, — с этим почти рыком Хантер рванул ворота конюшни. Он встал как вкопанный, увидев Дэвон и рядом с кем? С Мордекаем Брэдли!

— Что, черт подери, здесь происходит, а? Пораженная его внезапным появлением, парочка молча глядела на него А он заорал еще громче.

— Я, черт возьми, задал вопрос, какого черта молчите?

Дэвон бросила на Морд екая молящий взгляд, понимая по растерянному выражению его простодушного лица, что врать он не будет. Ну как отвлечь Хантера от своей беременности и от своих намерений сбежать? Идея пришла мгновенно:

— Неужели даже на несколько секунд любви надо спрашивать вашего разрешения, милорд?

Лицо Хантера превратилось в гранитную маску. Его голубые глаза буквально пронзили насквозь Мордекая:

— Мордекай, это правда — то, что она говорит?

Дэвон шагнула к Мордекаю поближе, обняла его.

— Вы хотите сказать, милорд, что я врунья?

Неужели вы сами не видите? Хантер, не обращая на нее внимания, опять рявкнул:

— Я жду ответа от тебя, Мордекай.

Мордекай своими большими лапищами осторожно отвел от себя руки Дэвон.

— Да нет, Хантер. Конечно, неправда.

— Тогда что вы тут делаете сейчас, ночью? — спросил Хантер, в котором все еще бушевала ревность.

— Мордекай, пожалуйста! — взмолилась Дэвон, уже понимая, что ее надежды на бегство рухнули. Мордекай покачал головой: нет! Она отвернулась: снова проиграла!

— Я хотел сейчас помочь ей уехать отсюда, ровным голосом без всяких угрызений совести ответил Мордекай.

Хантер уставился на него, не веря своим ушам:

— Почему, черт подери? Ты же знаешь: это преступление — помогать бегству раба.

— Ты лучше спроси об этом у Дэвон. Это ваше с ней дело. Мне бы не стоило сюда вмешиваться, потому что ты мой друг… — Мордекай бросил извиняющийся взгляд на Дэвон.

— Может, это и к лучшему. — И он вышел, оставив их наедине.

— Что он имел в виду, Дэвон?

Дэвон не собиралась сдаваться. Гордо подняв подбородок, она выдержала его взгляд:

— Не знаю, о чем это он.

Два шага — и Хантер схватил Дэвон за руку. Рванул к себе, увидел золотые отблески от лампы в ее глазах цвета лесной зелени; или это огоньки разгорающегося пожара? Она готова к битве, но и он тоже!

— Вранье, все вранье! Неужели ты не можешь быть откровенной со мной хоть однажды! Почему мне всегда приходится все вытягивать из тебя? Почему ты хочешь сбежать отсюда, Дэвон? Разве я не говорил тебе, что не отпущу тебя никогда? Дэвон по-прежнему вызывающе глядела на него.

— А разве я не говорила тебе, что я ни перед чем не остановлюсь, чтобы освободиться от тебя?

Хантер поднял руку и погрузил пальцы в копну ее шелковистых волос, ниспадавших ей на спину. Он не дотрагивался до нее с той памятной ночи на Сент-Юстисии, но память об этой ночи была так мучительно близка, он почти наяву чувствовал сладость ее губ. Он медленно отвел от них свой взгляд. Посмотрел в ее горящие глаза.

— Боже! Как же я тоскую без тебя! — пробормотал он, наклоняясь к ней.

Дэвон отчаянно пыталась высвободиться. Она не хотела уступать снова тем бешеным чувствам, которые просыпались в ней от одного его прикосновения. Нет, это надо прекратить, а то будет поздно.

Она сумела оторваться от его губ. Тяжело дыша, обеими руками уперлась ему в грудь и отчаянно замотала головой.

— Оставь меня. Я не буду больше твоей девкой. Я тебе служу, как требует закон, но я тебе не кобыла в табуне.

Хантер сжал ей голову руками. Пристально посмотрел в глаза. Там ничего, кроме гнева. Как горько! Проглотив комок в горле, он выдохнул:

— А как насчет моего ублюдка?

Дэвон побледнела. Она глядела на него, не в силах что-либо сказать.

Так, значит, все правда: у Дэвон будет ребенок от него, и она не хотела, чтобы он об этом знал. К счастью, он вовремя оказался здесь, пока она не убедила Мордекая помочь ей сбежать из Баркли-Гроув. Его раздражение росло с минуты на минуту.

— Можешь не отвечать. Я уже все знаю. Но это не будет ублюдок. Ребенок будет носить мое имя.

Увидев ошеломленное лицо Дэвон, он продолжал, не повышая голоса:

— Это тебя так удивляет, сладушка моя? Ведь ты наверняка на это не рассчитывала..

Дэвон резким рывком освободилась от рук Хантера, поморщившись от боли — несколько прядей ее блестящих волос остались закрученными вокруг его растопыренных пальцев.

— Ребенок, который во мне, — мой, и только мой, и я не собираюсь выходить за тебя замуж.

Выражение лица Хантера не смягчилось.

— А я вот как раз намерен на тебе жениться. Ну, правда, разве не ради этого ты сказала Элсбет о ребенке — чтобы я вспомнил о своих обязательствах?

— У тебя нет никаких обязательств в отношении меня, ты, ублюдок поганый! Я вовсе не хотела, чтобы ты узнал о моем ребенке. И уж тем более, не собираюсь за тебя замуж, — Дэвон даже сплюнула, не испытывая никаких угрызений совести за свою ложь. Ее девичьи грезы о любви и браке, которым она предавалась тогда, на «Джейде», — пусть это останется при ней, и только для нее. Тогда она еще не знала, что Хантер намеревался жениться на Элсбет Уитмэн.

— Ты что, думаешь, я в это поверю? — с сарказмом спросил Хантер.

— Да мне плевать, веришь ты или нет Отпусти меня отсюда, и ты никогда обо мне больше не услышишь.

В ответных словах Хантера было столько льда, что его хватило бы превратить тропическую ночь в арктическую.

— Ребенок принадлежит мне и черта с два я тебе позволю его забрать от меня. Уже поздно соблюсти все формальности — эти объявления о свадьбе и прочее — но готовьтесь: на будущей неделе — ваша свадьба.

Хантер отвернулся, но тихие слова Дэвон, тихие, но вызывающие, остановили его.

— Хантер, я не выйду за тебя замуж. Хантер глянул через плечо и доверительно улыбнулся ей.

— Выйдешь, куда денешься — иначе тобой займется наш добрый пастор. Он твердый сторонник идеи, что грех должен быть наказан. Он велит тебя раздеть догола и наказать плетьми — перед всеми прихожанами Брутонской церкви. А потом я скажу ему, что все равно женюсь на тебе — хотя уже все знают о твоем позоре, а он скажет — вот и прекрасно, ибо невинный ребенок не должен страдать.

Дэвон вспомнила, как за ней захлопнулись двери Ньюгейтской тюрьмы, и покачала головой:

— Ты этого не сделаешь.

— Хочешь испытать меня? Давай. Я пойду на все, чтобы добиться того, что ребенок будет носить имя, которое он заслуживает. Пусть его мать принародно выпорют, если это необходимо, чтобы привести ее в чувство. Ты хочешь так — твое дело. А теперь, мисс, — спокойной ночи!

Хантер твердыми шагами направился к воротам конюшни, оставив Дэвон одну.

Она смотрела в темноту; это был символ ее будущего. Если бы Хантер действительно хотел жениться на ней, она была бы самой счастливой женщиной на свете. Но такого счастья ей не суждено. Он не хочет ее. Он хочет ребенка.

Дэвон вздрогнула. История повторяется Никогда ее не хотели воспринимать такой, как она есть; всегда она была каким-то довеском, приложением или заменой кому-то.

Экипаж катился вниз по улице герцога Глочестерского; какой-то торжественный стук его колес, казалось, возвещал всему миру, куда он направляется, и зачем — в Брутонскую церковь, на обряд бракосочетания. Дэвон нервно разглядывала свои сложенные на коленях руки. Ее не радовала богатая ткань и красивый покрой свадебного платья, которое ей купил Хантер. А платье было действительно великолепное: снежно-белый атлас с вышивкой в виде цветов из шелка; кружева и гофре до самых пят; корсаж с низким вырезом, открывающим мягкие выпуклости ее бюста — но все это было как-то немило, не хотелось глядеть. Не хотелось глядеть и на мужчину, сидевшего рядом, и уж тем более — на девушку, которая пронизывала ее ненавидящим взором с сиденья напротив.

На следующий день после того памятного ночного разговора Хантер сообщил Сесилии о том, что он женится на Дэвон. Ее вопль, наверное, был слышен в Вильямсбурге. Как только она не обзывала будущую невестку каких только обидных слов для нее не напридумывала! Хантеру пришлось пригрозить ей поркой — только тогда она замолкла. Но отнюдь не успокоилась и не смирилась. Даже вызвала Элсбет, чтобы та образумила братца.

Дэвон болезненно поморщилась, вспомнив сцену, невольной свидетельницей которой она была. Хантер после того разговора поселил ее в своем доме, и она как раз выходила из своей комнаты, когда приехала Элсбет и Сесилия выбежала к ней навстречу. Она не хотела подслушивать, но ей было неудобно и обнаружить свое присутствие. Элсбет не сделала ей ничего плохого, напротив, разрушив ее будущее с Хантером, Дэвоп не ощущала себя победительницей. Ох, как это было противно: Сесилия, даже не позаботившись убедиться, что они с Элсбет одни, обрушила на гостью все свои эмоции, особенно не стесняясь в выражениях. Мол, братец совсем свихнулся, только Элсбет может привести его в чувство и воспрепятствовать этому жуткому браку. Сесилия только подтвердила страхи Дэвон, сказав Элсбет, что Хантер по-прежнему любит ее, и только она может убедить его в том, что он делает ужасную ошибку, связывая свою жизнь с рабыней, преступницей.

Дэвон не стало легче, когда Элсбет в ответ принялась убеждать Сесилию, что у ее брата просто нет иного выбора. Он должен, мол, думать о ребенке. Не подозревая о том, какой болью это отзовется в сердце Дэвон, она рассказала о своем разговоре с Хантером в тот день, когда она сообщила ему о беременности Дэвон. Элсбет утешала девушку, убеждая ее, что Сесилия не потеряет любви брата и дружбы Элсбет. Обняв ее, Элсбет уговаривала Сесилию не препятствовать браку брата — ради ребенка. После этого Сесилия стала держаться потише, но Дэвон понимала, что ее чувства к ней не изменились: сестра Хантера ее ненавидела.

Ну что ж, ничего не поделаешь… Она смирилась и с этой ненавистью, и с мыслью о предстоящей свадьбе. Она согласилась с тем, что Хантер принял правильное решение, хотя ни ей, ни ему это не принесет радости. Разумное решение. Поразмыслив, она поняла, что ее прежний замысел воспитывать ребенка без отца был продиктован чувством — чувством боли и отчаяния. Это было бы плохо для ребенка. Она бы обрекла его на ту же жизнь, которую пришлось прожить ей. Она лишила бы его того же самого, чего ее лишил ее отец — имени и семьи. Она не хотела, чтобы ее плоть и кровь испытала такую же боль.