Тебя никто не обидел?

Наташа сквозь слезы посмотрела на отца с надеждой. И он отреагировал на этот просящий взгляд: пусть, Свет, она пойдет и поспит. Отец чуял, что дочери надо остаться одной.

Наконец-то Наташа попала в свою комнату. Казалось, что ушла она из неё ну, по крайней мере, месяц назад, - столько произошло за это время и такая другая теперь её комната! Будто вместе с тем, что изменилась она, - а она изменилась - стала другой и комната - враждебной, что ли, чужой, настороженной, - она не понимала окончательно, - но не такой, как ДО.

А мать с отцом сидели молча в столовой-гостиной, спальне от - ца, и молчали, думая об одном, но по-разному. Наконец после длительного молчания, Светлана спросила:как ты думаешь, там мальчишек действительно не было?

"...Откуда я знаю? Думаю, были", - подумал отец, но вслух сказал другое: откуда там мальчишки? Конечно, в техникуме они учатся, но ты разве слышала, чтобы Наташка хоть кого-нибудь с интересом называла, она так и говорит: мальчишки. Да и что им эти пятнадцатилетние сопляки.

Светлана обернулась к мужу, глянула в его слегка заплывшие, но попрежнему ярко-голубые глаза и спросила:

Думаешь, ничего все?

Он похлопал её по спине, поцеловал куда-то в волосы и шепнул:

Да успокойся ты... Наташка настолько ребенок и настолько нервная, что здесь бы уже надо было "скорянку" вызывать. Ты что! Не знаешь себя! А дочь - это твоя дочь.

Светлана успокоилась и, чтобы совершенно прийти в себя, пошла поглядеть - ревизовать свои "сокровища", которые она собиралась подарить Наташе: во-первых, к совершеннолетию, а во-вторых, к свадьбе и рождению ребенка. "Господи, - шептала она, - хоть бы попался хороший, добрый человек и вышла она замуж. Тогда бы она, Светлана, успокоилась, и у неё началась бы нормальная жизнь, потому что сейчас, когда Наташка так оформилась, повзрослела и похорошела, она ни минуты не имела покоя."

Наташа проснулась, когда было уже темно. Потянулась, сначала не вспомнив ничего, но темный проем окна и тишина в квартире как-то толкнули её мозг, и он заработал. В комнате было просто темно, а стало ещё и гадко. Гадко было в постели, гадкой была головная боль и муть, поднимающаяся из желудка, гадкой была боль в ТОМ месте. Вся она была мерзкая. Так просто и гнусно все произошло.

А что же романтическая любовь? Где она? В книгах, которые она с трудом одолевала с маминым неусыпным участием. Значит, после всех романтических бесед под луной или без, после милых кафе с кокетливой болтовней, после сладких поцелуев где-нибудь у двери при провожании и т.д. - всегда вот такое? Конечно. Постель, в постели тебя хватают, терзают и засо - вывают эту штуку, при этом бормоча совершенно неуместные с этой штукой слова! Наташа вздрогнула от отвращения и к себе и к "любви", какой она её узнала. Но, может быть, есть другая любовь? Ведь вот Маринка говорила о сексе с придыханием и что это - кайф невероятный. Может быть, она, Наташа, просто ничего ещё не поняла, как же тут понять с первого, да ещё такого, раза. Но как ни крути, как ни вывертывайся, а все равно придет все к постели и этой некрасивой возне. И Наташа не хочет больше участвовать в этом грязном пыхтенье. Кому-то это нравится, но ей - нет. И замуж она не выйдет!

Но о том, что с ней случилось, никому. И Маринке ни слова.

Надо надеяться, что Шурик не станет болтать, хотя... И она решила позвонить ему, чтобы все поставить на свои теперешние места.

ШУРИК, КАК ОН ЕСТЬ

Шурик тоже проспал весь день и проснулся сначала в радужном настроении, но потом, вспомнив, что он понатворил спьяну - несколько загрустил. Правда он немного развеселился от смешноты ситуации: обеих трахнул и, кажется, ни одна, ни другая не знают об этом, только если не созвонились и, как все бабы, не растрепали об этом.

Но пока лучше притихнуть, не звонить, не проявляться, посмотреть.

И в эту самую минуту зазвонил телефон, Шурик хотел было не поднимать трубку, но решил полюбопытствовать, кто это. В трубке появился голосок Наташи.

...Та-ак, начинается. Надо отправить её. Сразу. Она что, ду - мает, что он теперь только с ней шататься будет? Это же с тоски можно помереть.

А Наташа быстро говорила следующее:

Не узнали? Это Наташа. Здравствуйте. Мы с вами вчера виделись у Марины. Я не знаю ваших планов (вот оно! Сейчас начнет вязаться. Шурик был готов повесить трубку, потом как-нибудь, когда охота придет, объяснить, что разъединили и у них сломался телефон аж на две недели. Надо будет Катьку подучить, как отвечать), но если они хоть как-то касаются меня, то прошу вас не беспокоиться (Шурик даже привстал от такого непонятного захода...) и никогда мне не звонить и никогда ко мне при встрече, случайной, иных у нас не будет, не обращаться. Короче, мы с вами не знакомы, я понятно говорю? (Да, - квакнул Шурик, не приходя в себя от изумления), а Наташа так же быстро, не давая ему вставить слово, продолжала: я это говорю потому, что после вчерашнего вечера вы мне противны и отвратительны!

И трубка была повешена, а Шурик лежал недвижимо на тахте и не мог придти в себя от острого чувства стыда, да, увы - стыда, хотя Шурик и стыд - понятия несовместимые.

ВРЕМЯ - ДОЛЖНИК АККУРАТНЫЙ

Марина затаилась. Так будет лучше. Шурик не звонил. Наташка - тоже. Ну и не нужны они ей.

Может, Шурик в минуту нежности и сподобился исповедоваться Наташке?

Ее сейчас волновала другая проблема: бабка Пелагея свет

Власьевна. Она Маринке надоела до упора. И все её беды с мужиками из-за Пелагеи. Сразу видят: однокомнатная. И бабка какая-то торчит. "Нянька"! Да кто сейчас в этих нянек верит: вымерли, как динозавры. Родственница, настоящая родственница из деревни, вот что думают. А ей это на кой?

Марина быстро выбила себе отгулы, сдала в ломбард кольцо, - денег-то не густо, хоть она бабкины и заарканила, но ведь не вечные. Да и на книжку положила, на срочный вклад. Накупила для деревни дефицита - колбасы, мяса, масла, детям сладостей и отправилась в Супонево, по дороге проклиная все и всех. Хоть села! Но два часа до Волока тащиться, а там на автобус народу тьма, еле с барахлом своим влезла, и весь почти час простояла на собственных ногах, хорошо ещё туфли на низком надела. А там ещё два километра пилять пехом да на горочку!

Когда она вошла к тетке, то плюхнулась прямо на терраске и слова не могла вымолвить. Ей все обрадовались. Лариска заскакала вокруг - чайку, морсу, поесть чего, редкая Марина здесь была гостья. Племяши стояли в сторонке, стеснялись: двое-тринадцать и восемь, девка и парень. Симпатичные, только одеты, конечно, черт-те как.

Марина стала разгребать подарки: у всех глаза загорелись. Все пришлось впору, а если чуток и нет, то Лариска - шитвица отменная. Конфеты встретили с радостью, но с большей - колбасу. Лариска растрогалась:

- Молодец ты, Маринка, самый дефицит привезла. Ой, да и мясо, и сосиски! Мы этого уж давно не видим. Я все чего-то болею, на больничном, говорят, в больницу надо ложиться на исследование, а куда я этих брошу, вот так и перемогаюсь: день-два на работу выйду, а там опять в койку, кашель замучил.

Маринка пила, ела в три горла, кивала головой. Когда надо, строила лицо, какое надо, а сама думала: "вот подвезло - теперь бабка здесь незаменимая. И придумывать не надо - приехала, мол, просто погостить, а тут вот что..."

- Слушай, Ларис, - твердым голосом заговорила она, - я тебя спасу!

- Как, Маришка, как? - заволновалась Лариса. - Сил совсем не осталось, чувствую, надо в больницу, а все тяну. Куда мне при таком раскладе в больницу.

- Короче и ещё короче, - сказала Марина, пристукнув ладонью по столу. - Я к вам бабу Пелагею привезу. Она ещё ой-ой. Здоровенькая, бойкая и характер, какой надо. И она сама все о деревне последнее время вспоминает. Даже при Саньке говорила про то, что сюда хочет.

Лариска аж зашлась, порозовела, а то была бледно-желтая, - руками замахала: да ты что, Маришка, а ты как же? Ведь работаешь дни и ночи, Санька рассказывал (а ещё что Санька рассказывал?) Ведь тебе без Пелагеи труба, кто сготовит? Нет, я несогласная, как-нибудь, может, оклемаюсь...

- Ага, - сказала осуждающе Марина, - будешь вот так дома ломить и нервы тратить, а болезнь тебя забирать? Ты, не дай Бог, ещё помрешь, а что? Вовремя за болезнь не возьмешься, все может случиться. И куда твои эти пойдут? По миру. А я - человек самостоятельный. Подумаешь, домашнего борща не поем, вечером белье замочу, а через денек постираю, ну, квартиру пореже буду убирать. Это, тетка моя милая, не смертельно. А вот тебе свой хороший человек нужен.

Лариска рыдала. Действительно, это был выход. Палагу она зна - ла, как положительную, добрую, но строгую женщину, а уж если она сама хочет сюда, в деревню, значит, время пришло к родным местам идти. А боли у нее, Лариски, конечно, очень сильные, она все терпит днем, чтоб ребята не заметили, не пугались, а ночью корежится, кашляет в подушку, черемуховый цвет пьет, чай с липой, в лес ходит продышаться, но все равно - это не больница: там её исследуют, что надо сделают и, глядишь, она ещё поскачет по белу свету, детей совместно с Палагой на ноги подымет, а там уж, как Бог положит.

Проснулась Марина, как в раю: постель мягкая, кровать, а не тахта, пуховик, одеяло ватное, теплое, со свежим бельем-Лариска уж расстаралась. Потянулась, посмотрела в окошко - двойные рамы, а между ними вата стародавняя, рамы, конечно, не раскрываются на лето, вынимается внутренняя и все. Даже форточки нет, весь воздух из дверей. Тихо кто-то прошмыгнул под постель. "Кот, - подумала Марина, - но у кота совсем другой хвост! О Господи, да ведь она в деревне! Тут хоть золотые простыни и серебряные покрывала, - жить невозможно". В туалет бежать через весь участок, и садиться на тычку, с куском газетки на подтир. Правда, Лариска поставила что-то вроде ночного горшка к её постели, но напротив похрапывал Славка и вообще. Сразу улетучились и "тихо", и "хорошо". Плохо. Душно. Скорее надо сматываться быстрыми ногами назад, в Москву. Сплавить бабку и жить да поживать и, как говорится, добра наживать. Вот только вопрос с деньгами. Придется ей с одного вклада снять, хотя жалко - жуть. Но бабке надо дать, а то ведь вернется вмиг, и себе оставить, на зарплату её в сто рублей да на подачки кое-какие не проживешь. Надо что-то придумывать...

Она быстро вскочила с постели. Лариска уже возилась на кухне, что-то жарила-парила. Явно для неё и явно думает, что Марина тут поживет, пока она в больницу оформляться будет. Нет. Надо уезжать. Скажет, что ночные записи всю неделю и точка. Засиживаться тут нет никакой возможности. Бе-жать. И Марина убежала. Лариска расстроилась, потому что завела пирог с грибами, винегрет, забила курицу... И все зря. Гостья бормотала, что должна быть в Москве (а вчера вроде бы об этом разговору не было), что чем скорее уедет она, тем быстрее приедет Пелагея. Ну что, конечно, ей, ставшей совсем городской, неинтересно ни с ней, Лариской, ни с детьми, на которых Маринка и не смотрела даже, хотя гостинцев привезла.

Приехала Марина радостная. Грохнула на стол подарки из Супонево: грибы, огурцы, яйца, курицу-свежатину. Бутылку самогона ещё взяла. С бабкой надо хорошо выпить, а уж потом исподволь начать беседу, от которой, Маринке так казалось, зависит её, Маринина, судьба.

Сели за стол. Марина пожарила курицу, бабке не разрешила: сказала, сиди, отдыхай, я все сама сделаю. Красиво накрыла, откупорила бутылку, перемешивая с соком (тоже из деревни), налила в гостевой штоф. Пелагея глазам не верила - давненько не была Маринка такой ласковой, сноровистой, такой уважительной. Пелагея сидела, сложив руки, и не могла нарадоваться: может, ещё и наладятся у неё отношения с Маринкой, может, у той какие личные передряги были? Выпили по рюмке, по второй, закусили вкусно. Пелагея нахваливала Ларискину стряпню и саму Лариску.

Маринка подтверждала, что да, баба она хорошая, но вот не везет ей люто.

- Дак что, Иван-то сидит? Или ещё что?

- Иван сидит - это одна беда, а вот сама Лариска - плохая, - грустно сказала Маринка, наливая по третьей.

- А что так? - всполошилась от любопытства и беспокойства Пела-гея.

- Да болеет она сильно. - Тут Маринка в красках и подробнос-тях, но кое-что утаивая, чтоб не пугать бабку, рассказала, как живет Лариска: и что дом - полная чаша, и дети ухоженные и тихие, все бы ничего, но вот привязалась к ней какая-то простуда - никак не отойдет, кашляет, насморк такой, что глаза не видят, слабость. Доктор из города приезжал, сказал, что её в больницу на уколы надо, дней на десять, без уколов инфекция может дальше пойти. Лариска отказалась - детей-то девать некуда, тогда врач ей сказал, что если она так будет относиться к своему здоровью, то вообще может сердце не выдержать, и она детей сиротами оста-вит. Бледная стала, худая, все время на больничном, на день-два выйдет и опять дома...