Наталья умудрялась презирать его даже тогда, когда его работы продавали на аукционе в Нью-Йорке. Когда они покупали квартиру на проспекте Вернадского, она говорила, что не выносит запаха краски и не позволит ему и новый дом измарать. В загородном доме Ивану выделили флигель. Он помнил, как Наталья смотрела на него поверх дыма своей сигареты и всегда находила, что именно в нем не так.

Выглядишь не как нормальный человек, а как медведь из лесу. Костюм трудно надеть? Живописец фигов!

Она была груба и прямолинейна, а он, к сожалению, любил ее, и это было самое мучительное время в его жизни. Как много от них обоих потребовалось оскорблений, ударов ниже пояса, предательств, чтобы вновь наслаждаться спокойным, ровным биением сердца. Разлюбил, хвала небесам.

В тот день Наталья уселась на подоконник, голая, все еще им любимая, и закурила. А он принялся делать наброски, пока Наталья думала о своем, не обращая на мужа никакого внимания. Кажется, именно тогда она только-только решалась на то, чтобы открыть собственный бизнес. Наталья и бизнес подходили друг другу куда больше, чем он сам, Иван, подходил ей. Жаль, что пришлось потратить почти десять лет на то, чтобы выяснить это.

– Да, это моя жена. Бывшая, – кивнул Иван, сделав ударение на слове «бывшая», и с облегчением улыбнулся. Каждый раз, произнося это – «моя бывшая», – он словно заново рождался. Пытался удостовериться снова, что он действительно одинок и брошен – иными словами, свободен. Тогда, в прошлом, они почти удушили друг друга до смерти в любовных объятиях. И теперь Ивану доставляло физическое удовольствие думать о том, что десятилетний кошмар ответственности, болота и взаимных пыток, изощренности которых позавидовали бы в святой инквизиции, кончился. Он свободен, он ничей. Он в разводе. Развод – это звучало как музыка.

– Из-за чего вы расстались?

Иван склонил голову и развел руками.

– Иногда некоторые вещи просто невозможно исправить. А вы замужем? – спросил он в ответ и тут же получил обжигающе-ледяной взгляд темно-зеленых глаз. Ирина долго сверлила его и молчала, пока он не поднял вверх обе руки. Капитуляция.

– Вы не интересуете меня… в этом смысле. Никак, никогда. Понимаете? Если я вас неправильно поняла – мне лучше сразу уйти, правда.

– Простой вопрос – и сразу столько злых колючек выпустили! – возмутился Иван. – Вы сами сказали, что придете с мужем. Вот я и поинтересовался. Из чистой вежливости.

– Замужем я или нет – не имеет никакого отношения к тому, что я здесь. Это просто неважно. – Тень беспокойства пробежала по лицу Ирины.

– А что же важно? – спросил Иван уже серьезно. – Что для вас важно?

Ирина помедлила, раздумывая над тем, что ему ответить. Нужно придумать, что делать дальше. Бороться, быть сильной, верить в то, что все закончится хорошо и что черная воронка в ее сердце исчезнет или хотя бы затянется.

Люди способны на все.

Вчера в поезде метро она чувствовала такую острую жгучую ненависть, что ею можно было бы сдобрить соус чили. Важно сохранять здравый рассудок.

– Вы хотите меня нарисовать. Так? Никаких скрытых мотивов, верно? Личного характера?

– Верно, – кивнул он, чувствуя, как невольно начинает злиться. – Никакого личного мотива.

– Давайте сразу договоримся не задавать друг другу слишком много вопросов. Не станем узнавать друг друга ближе. Останемся немножко незнакомыми, как считаете?

– Да уж, заманчивая перспектива. Ирина, вы что, находитесь в розыске у Интерпола?

– А если и так? – пожала плечами Ирина. – Разве из-за этого мой портрет получится хуже?

– Главное, чтобы вы позволили писать вас в шляпе, а остальное, значит, не мое дело, да? – бросил он ворчливо. Тоже мне, тайны мадридского двора. Не очень-то и хотелось. Подумаешь! Да он о большем и мечтать не мог. Чистое творчество и ничего больше. Еще не хватало. Он тоже не желает никаких распрекрасных романов, хоть даже и с принцессами из сказки. Никогда и никак. Однажды вылезши из болота, он бы скорее повесился, чем сунулся снова в западню под названием «серьезные отношения». Да что там, любые ОТНОШЕНИЯ.

Не приведи господь!

Рыдать ему, что ли, теперь от горя? Но ее отстраненность и такая категоричность оскорбляли в нем что-то мужское, что-то природное, первородное. Хотя бы улыбаться друг другу мы можем? Ему так понравилась ее улыбка.

– Может быть, мне просто оставить вам шляпу, и все? – развила мысль Ирина.

Иван не стал отвечать ей.

– Не могли бы вы вот сюда присесть? – спросил он сухо, по-деловому и указал на прикрытое большим куском серой матовой ткани кресло. Ирина медленно подошла и опустилась в кресло, как на царский трон, ей-богу. Иван мимолетом обратил внимание, что девушка так и не сняла свои шпильки. Сроднилась, видать. А какая хорошая осанка! Так держатся балерины, которых Чемезов за тридцать пять лет нарисовал немало.

– Что-нибудь еще? – холодно переспросила Ирина, хотя и чувствовала, что перегнула палку и обидела художника.

Но ему незачем знать о том, что случилось с Ириной. Он не может ей помочь, никто не может помочь. Даже полиция не смогла, только развели руками. А это значит, что Иван Чемезов пусть идет своей дорогой, а она пойдет своей. Ей только и надо, что немного передохнуть, остановиться и перевести дух. Посидеть в мягком удобном кресле и ни о чем не думать – хотя бы пару часов. Господи, как хороши были пельмени! Кто мог подумать, что можно так проголодаться?

Надо было есть, когда предлагали! Но тогда она не могла и куска проглотить от страха, волнения и ненависти.

– Просто делайте все, что хотите. Может быть, хотите вина? – предложил Иван просто так.

– Вы же говорили, что у вас только медовуха есть? – припомнила ему Ирина. – Не волнуйтесь ни о чем, вы меня уже и накормили, и напоили, осталось только спать уложить, но так далеко наши планы не зайдут, как вы понимаете.

– Ну, если честно… – неожиданно протянул Иван, и Ирина тут же нахмурилась.

– Что? Что, если честно?

– Ох, как же это вам объяснить… Дело в том, что сегодня максимум, что мы успеем, – это сделать пару набросков, посмотреть разные ракурсы, с объектами поиграть. Это работа не на один день. Я бы хотел присмотреться к вам, узнать, что вы думаете, какого мнения вы о всякой ерунде. Ничего опасного в смысле раскрытия вас перед Интерполом.

– Это зачем же, простите? – процедила девушка. – Вы же не в газету обо мне пишете.

– Нет, в газетах обычно пишут обо мне, – рассмеялся Иван. – Но чтобы сделать что-то интересное, я должен понять вас.

– И вы уверены, что сможете понять меня за один разговор? Разве можно вообще понять человека через слова? Вы спросите мое мнение о чем-то, а я вам навру с три короба. И у вас сложится образ, и вы нарисуете что-то, так, что ли?

– А зачем это вы мне наврете с три короба? – удивился Иван. – И потом, я вас уверяю, дело даже не в вашем мнении. Скорее, в том, как звучит ваш голос. Колючки, сплошные шипы. Вот скажите, как я должен написать большой портрет за пару часов?

– Вы хотя бы начните, а то у меня уже затекает шея. – Ирина покрутилась, изогнулась и положила голову на подлокотник.

Иван побежал к мольберту, прилаживать холст. Затем передумал, притащил альбом для эскизов и уселся на табуретку. Затем опять встал, покачал головой, скинул со стола карандаши и газеты, принес с кухни два стакана – один с чаем, другой с крепким кофе, чтобы взбодриться.

– Вы можете спокойно шевелиться, менять позицию, разговаривать или отойти, если надо. Позвонить там или еще чего.

– Позвонить? – выпрямилась от неожиданности девушка.

– Я не знаю, может, мужу, чтобы он не волновался.

– Почему мужу? – Девушка выпрямилась, как кошка перед прыжком. – Опять мужу?

– Ладно, не буду! Скажите хотя бы, какое время года для вас самое любимое? – Иван спросил осторожно, но любопытство все равно проступило сквозь наносную небрежность. Ирина улыбнулась и ничего не ответила. Она сидела спокойно, ровно держа спину, только слегка опираясь на спинку кресла. Настенные часы мерно тикали, скрипел карандаш, Ирина иногда потягивалась, выставляя вперед руки, иногда поправляла волосы или шляпу, и как-то сама собой, незаметно, она успокоилась и расслабилась.

Девушка украдкой посматривала на Ивана, сосредоточенного, погруженного в себя, полностью ушедшего в работу. Его взгляд двигался синхронно с кончиком карандаша, и это было похоже на танец, на гипнотический шар, тонкую линию, движущуюся внутрь по спирали. Карандаш летал удивительно ловко в больших мужских ладонях. Ирина даже не успела заметить, как глаза ее налились тяжестью, а усталое тело уютно устроилось глубже в кресле.

Возможно, было что-то особенное в воздухе мастерской или просто усталость, но через некоторое время Иван заметил, что глаза Ирины закрыты, дыхание ее ровно, а нижняя губа чуть приоткрыта. Он долго смотрел на спящую незнакомку в своем кресле, а затем встал, тихо, чтобы не разбудить девушку, подошел к столу и взял там свой телефон, чтобы поставить на бесшумный режим. То же самое он сделал и с городским аппаратом, просто выдернул шнур из разъема. Отключить дверной звонок он не мог, но, слава богу, он никого и не ждал.

Когда все предосторожности были исполнены, Иван внимательно огляделся, удовлетворенно кивнул и вернулся обратно на свое рабочее место. Раз, два, три – он продолжал наносить карандашные линии на шершавую бумагу, поминутно сверяясь с нежной барышней из времен декаданса, крепко спящей в его кресле. Именно такую он ее и видел, именно так он и хотел рисовать. Чемезов просидел в тишине несколько следующих часов, работая без остановки – пока не стемнело и пока руки не затекли так, что из его пальцев выпал карандаш. Тогда Иван встал, посмотрел на Ирину с сожалением, аккуратно, чтобы не разбудить девушку, подложил ей под голову подушку, укрыл простыней и, явно преодолевая собственное нежелание, вышел из зала в соседнюю комнату, говоря себе, что все, чего он хотел от этой девушки, – это рисовать ее.

Ведь это все, чего он хотел, верно?

Глава 4

Ирина проснулась оттого, что ее волосы щекотали ей щеку, поднимаясь и опускаясь в такт легким порывам теплого ветра. Никакие сны не побеспокоили Ирину, хотя она этого и боялась. Кошмары снились ей нечасто, но даже хорошие сны заставляли ее просыпаться с лицом, мокрым от слез. Прошлого не вернешь, так говорит мама. Прошлого не вернешь. А как насчет будущего? Как справиться с этим ледяным страхом, что будущего у нее теперь тоже нет?

Ирина открыла глаза и тут же прикрыла их обратно – яркие солнечные лучи ослепили ее. Это было восхитительно – лежать в теплом солнечном свете и ни о чем не думать. Затем девушка вспомнила, где она, и тут же дернулась всем телом, села на кресле и огляделась.

Она была все там же, в просторном зале с высокими потолками. Створка большого, закругленного сверху окна была приоткрыта и заложена какой-то коробкой, чтобы окно не закрывалось и не хлопало. Ветер шевелил волосы Ирины, это он разбудил ее – легкий теплый ветерок. Окна на юго-восток действительно давали море света.

– Ох ты, черт! Уснула! – воскликнула Ирина, оглядываясь вокруг себя в растерянности. Последнее, что она помнила, – это размеренный низкий голос Ивана Чемезова, то, как мерно, красиво взлетал, кружил и опускался вниз карандаш в его руке. Сколько времени прошло? Когда он рисовал свои наброски, уже начинало темнеть. Теперь солнце вовсю бьет в окно. Она что, проспала всю ночь? Невозможно!

Но ее тело говорило об обратном. Напряжение нескольких бессонных ночей почти ушло, и Ирина чувствовала себя отдохнувшей, выспавшейся и полной сил. Хорошее чувство. Редкое. Значит, художник Чемезов не посчитал нужным ее разбудить? Почему? Это могло означать только одно – что он догадывается. Нет, не о том, что случилось с Ириной на самом деле, но о том, в какой непростой ситуации она оказалась.

Не хочет ли он воспользоваться этим?

Девушка осмотрелась. Под головой у нее была подушка, видимо, Иван принес ее, довольно потрепанную и явно сто лет не стиранную, с расшитым передом. Какие-то павлины. Значит, хотел, чтобы ей было удобно. Он даже накрыл ее простыней, хотя без этого уж точно можно было обойтись. Впрочем, спасибо и на этом.

Одежда не тронута, даже обувь так и осталась на ногах. Не прикоснулся и пальцем. Это хорошо. Это дает ей возможность провести в этой странной квартире еще несколько часов. Небольшой тайм-аут, чтобы подумать, что делать дальше. Немного времени, чтобы перевести дух. А что потом? Ирина понятия не имела, что ей делать дальше, да и думать желания не было. Сейчас она была хорошо отдохнувшей, и солнце сияло так ярко. Словно улыбалось. Она что-нибудь придумает потом.

Ирина встала, стряхнула крошки с помятого платья и прислушалась. Тишину нарушало мерное тиканье нескольких часов на стене, причем только теперь Ирина заметила, что каждые часы были какими-то особенными и все они показывали разное время. Некоторые отставали или спешили на несколько минут друг от друга, а пара часов показывала совсем странное время – половину шестого. Для утра – слишком яркое солнце. Для вечера – тоже, оно бы ушло за дом.