– Возможно. Я вообще иногда забываю, что ты девушка, Мод.

Она так и не нашлась что ответить. От обиды на лице опять вспыхнул предательский румянец.

– Вот как, – пробормотала Мод.

– Понимаешь, девушки – преглупые создания. Ну в основном. Похоже, они не могут удерживать одну мысль в голове дольше минуты. И думают все время только о платьях, волосах, танцах и тому подобном. Но ты ведь не такая, Мод, правда? Ты думаешь о куда большем, чем… – он взмахнул вилкой, – о фасонах.

– Ну конечно. – Она не могла понять, можно ли это счесть за комплимент. – Да уж, – выдавила она из себя наконец. – Думаю, отец отчаялся когда-нибудь тебя женить.

– Мне жениться незачем, – сказал Натаниэль. – Жены стоят дорого. И моя благоверная захочет, чтобы я оставался дома или, по крайней мере, путешествовал в одном месте. Но даже если мне удастся найти такую, которая согласится везде следовать за мной по пятам, большинство мест, которые я намерен посетить, совершенно не подходят для женщин.

После этих слов он набил рот почками и стал молча жевать.

– Ты мог бы найти богатую невесту и потратить все ее деньги, путешествуя по миру.

– В то время как она будет транжирить их без меня на выпивку и карты? – парировал он. Тут Мод вспомнила о его матери, одинокой женщине, опустившейся и превращающейся в руину. Но Натаниэль уже продолжал, покачивая головой: – Нет. Как и ты, я, наверное, вообще не захочу вступать в брак. – Когда Мод не ответила, он посмотрел на нее. – Ты все еще держишься прежних взглядов, я полагаю? Хотя, по-видимому, выйти замуж тебе рано или поздно придется.

– Придется?

Мод пожала плечами, а потом посмотрела в окно на яркую и оживленную улицу. Она сделала глоток воды и некоторое время не решалась посмотреть на молодого человека, хотя чувствовала на себе его пристальный взгляд. Его слова вывели Мод из состояния душевного равновесия, и ей требовалось разобраться, в чем дело и что произошло. У нее возникло тревожное ощущение, будто что-то от нее ускользает, что-то до крайности нужное. Самое важное в жизни. Возможно, дело заключалось в том, что он уходил первым, начинал полную приключений жизнь раньше ее, а она опять оставалась позади. Мод всегда приходила в отчаяние, когда ее кто-то обгонял. Она лезла из кожи вон, лишь бы стать первой во всем, но это, разумеется, не касалось брака. Девушка вспомнила об Аравии, которую никогда не видела. Ей представились бесконечные мили пустынь, полных тайн и древних народов, затерянных городов и не нанесенных на карту дорог, а потом ее сердце наполнила тоска, такая жгучая, что ей пришлось задержать дыхание, пока наваждение не прошло.

– Я предпочту путешествовать, исследовать древние страны и писать об этом книги, чем быть чьей-то женой, – проговорила наконец девушка, все еще чувствуя, что витает где-то очень далеко. Но пожалуй, Натаниэль находился еще дальше. Она посмотрела на него. – Возможно, мы станем вспоминать этот миг как точку, где наши пути разошлись, чтобы никогда больше не идти параллельно, – сказала она.

Натан улыбнулся:

– Ты всегда такая серьезная, Мод. Будет вполне логично, если ты перейдешь от чтения к писательству.

– Я серьезна не всегда… Ты останешься на обед в честь моего дня рождения? – спросила она вдруг, наклонившись к нему и надеясь на положительный ответ. – Или вернись из Лондона. Пожалуйста! Мать и отец оба будут здесь. Думаю, приедет и Джон. Несколько моих подруг по колледжу тоже придут. Можно совместить торжество с проводами. Я совсем не против. Девятнадцать лет – это не круглая дата.

– Не могу. Извини, Мод. Времени перед отъездом осталось совсем мало, и мне много чего нужно успеть. Вот почему я пришел сегодня.

Мод откинулась назад, чувствуя себя побежденной. Она поняла, что хочет его удержать. Это была почти физическая необходимость. Ей буквально требовалось протянуть руку, ухватить Натаниэля и не позволить ему встать со стула. Ей даже пришлось сжать руки в кулаки, чтобы заставить ей повиноваться. Она не желала, чтобы он ушел, не желала, чтобы этот миг стал точкой, где их пути разойдутся. После ланча она отправилась вместе с ним на вокзал и ждала на перроне, пока не раздались скрежет и лязганье горячего металла и из облаков пахнущего сажей пара не вынырнул подошедший поезд. Чувство утраты не проходило, и она совсем сникла. Наконец ощущение, будто все идет не так, как надо, сделалось настолько явственным, что молчание стало тягостным. Это расстроило ее еще сильней. Ей всегда было легко с Натаном – куда легче, нежели с братьями. Встав со стоящей на перроне скамейки, Натаниэль нахмурился, явно не понимая, что могло ее расстроить.

– Ну, до свидания, Мод, – сказал он, протягивая руку.

Девушка пожала ее, а затем импульсивно обняла Натаниэля. Для этого ей пришлось пригнуть его к себе, а самой привстать на цыпочки. Ткань пиджака под щекой казалась слишком шершавой, но зато под ней ощущалось тепло его тела. Она закрыла глаза и сосредоточилась на этом.

Когда Мод сумела наконец его отпустить, он посмотрел на нее с другим выражением лица. В его глазах светилось то же чувство, с которым он недавно говорил о своих планах. Но это длилось лишь миг, а потом в его взгляде снова заплясали смешинки.

– Постарайся не подцепить малярию, ладно? – сказала Мод шутливо, и Натаниэль расхохотался:

– Сделаю все возможное. А ты постарайся получить степень с отличием, хорошо? А то меня обвинят, что я отрывал тебя от книг в день перед viva voce.

– Не беспокойся, я ее получу, – заявила Мод без ложной скромности.

Для этого, как только скрылся из виду поезд, увозящий Натаниэля, ей следовало побежать обратно в читальный зал. Но девушка продолжала неподвижно стоять, собираясь с мыслями, и ждала, когда жизнь вернется в обычное русло. Она стояла возле края перрона и не отрывала глаз от блестящих стальных рельсов. Ей не хотелось идти, сидеть или с кем-нибудь говорить. В эти мгновения она понятия не имела, чего хочет. В конце концов вышел начальник вокзала, чтобы спросить, все ли у нее в порядке, а потому Мод повернулась и пошла обратно в Леди-Маргарет-Холл, в читальный зал, в свой закуток, который покинула несколько часов назад, когда все казалось простым и ясным, а мысли были сосредоточены на учебе и она хорошо знала, что следует делать.

Мод попыталась вернуться к чтению, но мысли снова и снова норовили куда-то сбежать, точно бродячие кошки. Так или иначе, все события, как прошлые, так и воображаемые, снова и снова оказывались связанными с Натаниэлем Эллиотом. Она думала о нем, уехавшем в далекий Судан, спрашивая себя, не станет ли его жизнь в Англии казаться ему малозначительной, чистенькой и бессмысленной. И тут же перед ней вставал вопрос: а не станет ли и она сама казаться ему малозначительной, чистенькой и бессмысленной?

Невольно Мод поймала себя на попытке мысленно перенестись к нему в Судан. Что, если бы она оказалась рядом с ним? И тут девушка осознала, что по уши влюблена в Натаниэля Эллиота. Влюблена бесповоротно и безнадежно. А еще она поняла, что есть лишь один способ быть его спутницей – выйти за него замуж. Лишь тогда они будут вместе. Но он-то ее спутником не станет никогда. Все их путешествия будут его путешествиями, и она отправится с ним лишь для того, чтобы не оставаться дома. Это никуда не годилось. Подобная мысль казалась невыносимой. Уж лучше вообще не быть вместе.


На следующий день Мод сумела достаточно сосредоточиться для того, чтобы приступить к сдаче viva voce. Как ни странно, помогло унижение, испытанное, когда ее усадили на слишком высокий стул, с которого ноги свисали, не касаясь пола. Она сидела прямо, словно проглотила аршин, держала ноги неподвижно и вместе, не болтая ими, точно ребенок, и говорила особенно авторитетным голосом, которому гнев добавил солидности. Родители сидели рядом. Отец внимательно наблюдал за происходящим, а мать бросала рассеянные взгляды то в один, то в другой угол зала да иногда начинала теребить перчатки или оборки на юбке. Элиас сидел, сложив руки на груди, и время от времени сверял карманные часы с часами на стене. Его лицо оставалось непроницаемым, но всякий раз, четко и полно отвечая на вопрос, она чувствовала его одобрение. Оно стало особенно явным в тот знаменательный момент, когда экзаменуемая своим безапелляционным замечанием, касающимся причин падения Византии, опровергла мнение целой научной школы. Но все равно, несмотря на серьезность экзамена и внимание отца, какая-то небольшая, но важная часть ее сознания отсутствовала, словно находясь в поиске или работая на холостом ходу. Да, она получила степень с отличием, но этого почему-то ей уже было мало. Ее девятнадцатый день рождения отпраздновали, как и планировалось, но на торжественном обеде никто не заметил, что временами взгляд Мод становился отсутствующим. Она была занята тем, что строила новые планы.

Маскат, 1958 год, ноябрь

От бессонницы Джоан чувствовала себя отупевшей и опустошенной, а потому, поднимаясь по крутой лестнице, ведущей в форт Джалали, едва помнила, что ей должно быть страшно. Этим утром она пропустила мимо ушей сочувственные слова Рори и Роберта, которые встревожились при виде ее покрасневших глаз и бледного лица. Она забыла помыть голову, и волосы висели сосульками. Девушка даже не заметила застывшего лица Мэриан, которая явно старалась не выдать своих чувств. Все единогласно предложили ей не выходить в этот день из представительства и отдохнуть, но Джоан не могла и думать об этом. Представительство вдруг показалось ужасно тесным. Оно давило на нее, превращая в ничтожество. В зеркале лицо Джоан выглядело осунувшимся, а глаза, казалось, смотрели откуда-то издалека. Словно за три томительные бессонные ночи, проведенные в темной спальне, она проделала какой-то невероятно долгий путь. У нее возникло ощущение, будто она существует где-то отдельно от себя и своих чувств. Это было неприятно, но в то же время действовало успокаивающе. Отрешенность словно служила ей защитой и помогала сохранять душевное равновесие. Она не давала сосредоточиться на том, чтó она должна сказать Рори и Даниэлю. Поэтому Джоан до сих пор так ничего им и не сказала.

Письмо для Салима Джоан привязала бечевкой к ноге под брюками, которые надела под абайю. Его пришлось спрятать, потому что переписка сурово каралась. Мод особо подчеркнула серьезность этого запрета, еще раз напомнив, что письмо не должно быть обнаружено ни при каких обстоятельствах, и нахмурилась, когда Джоан выслушала ее слова рассеянно и невнимательно.

– Да что с вами творится, Джоан? Разве вы совсем не волнуетесь? – сказала она наконец раздраженным тоном, грубо втыкая в волосы Джоан больше заколок, чем требовалось, чтобы закрепить никаб.

Джоан спокойно кивнула. В данный момент ее занимала попавшая в глаза краска для век. Сначала та вызвала сильное жжение, но теперь ощущалось только легкое покалывание, как в случае с не слишком острыми пряностями, и ей понадобилось некоторое время, чтобы понять, приятно это чувство или нет. Сейчас Джоан не беспокоили ни плотная абайя, в которой было жарко как в печке, ни удушающий никаб, ни риск того, что ее обнаружат. У нее осталось единственное желание: лечь в каком-нибудь тихом месте, закрыть глаза и уснуть. Но в последние несколько ночей, едва Джоан опускала веки, ее начинали мучить видения прежней домашней жизни и чувство, будто она отчаянно ищет чего-то, а чего именно, не знает сама. Возможно, ощущения безопасности и защищенности, которое всегда было связано с домом, в котором ей все было так хорошо знакомо. Теперь это чувство исчезло. Видения были невероятно яркими, и, когда она открывала глаза, она не сразу понимала, где находится. Она жаждала побеседовать с отцом. С матерью тоже, но в основном с отцом. На самом деле было вовсе не важно, что именно он говорил, желая ее успокоить. Было важно лишь то, как он говорил, как при этом смотрел и как сжимал ее плечи. Это давало уверенность, что все будет хорошо. Что все будет в порядке, несмотря на чувство беспомощности, сходное с тем, какое она испытала, спрятавшись под кухонным столом во время бомбардировки Бедфорда. Он умел сделать так, что это чувство растворялось и исчезало, тогда как мать, похоже, обладала способностью его обострять.

Джоан обратила внимание на царящую в тюрьме вонь, но та уже не показалась ей столь тошнотворной, как в первый раз. Девушка отметила подозрительные взгляды оманских часовых и обращенные к ней ничего не значащие слова британских охранников, но и это ее не взволновало. Джоан поднялась ко второй общей камере, где косые лучи света падали на пол из высоких окон, и, когда вошла в нее, худой старик, обнаженный до пояса, бросился ей навстречу и преградил путь. Она остановилась, не зная, как себя вести. Пару секунд тот стоял, вытянувшись по стойке смирно, а затем неловко поклонился, чуть не потеряв равновесие.

– Ваше высочество, – пробормотал он. – Ваше высочество…

Кожа обтягивала его выступающие ребра. Джоан уставилась на него широко раскрытыми глазами.