Он снял винтовку с плеча, положил на камни рядом с собой, поправил пояс, а затем откинулся назад и закрыл глаза. Джоан стало не по себе при мысли о том, что близится время, когда она уже не сможет идти по пятам за Салимом и превратится в хозяйку собственной судьбы, не подчиняющуюся ни отцу, ни Рори, ни Салиму. Это состояние было ей незнакомо. Если не взять себя в руки, беспокойство могло перерасти в страх. Поэтому она постаралась не думать и снова уснула под тихие вздохи переступающих с ноги на ногу мулов, чувствуя теплое прикосновение ветерка на лице, наслаждаясь запахом скал и далеких пустынь.


Еще три дня и три ночи они ехали таким образом – изредка днем, постоянно по ночам. После двух дней Джоан перестала спрашивать, скоро ли кончится их путь, – она не была уверена, что хочет это знать. Сомневалась, что хочет добраться до цели своего путешествия. Пока они продолжали двигаться, она понимала, что делает. Чем она займется после, оставалось для нее тайной за семью печатями. Она пробовала думать, как Мод, наслаждаться будоражащей воображение неизвестностью. Еда появлялась как бы сама собой. Иногда ее приносил Салим, иногда доставляла из соседней деревни какая-нибудь женщина в никабе. Салим обменивался с гостьями новостями на арабском, которого Джоан не понимала. Они пили из фаладжей, мимо которых проходили, и наполняли водой фляги, которые нес Салим. Местность была суровая. Однажды они оказались у подножия огромной скалы и стали смотреть вверх, задрав головы, на щербинистую серую стену этого утеса.

– Ни одной иностранной армии не удавалось взять Зеленую Гору штурмом, – похвастался Салим.

– Да, и солдаты султана это хорошо знают. Но ни одному человеку до сих пор не удавалось сбежать из Джалали. А вы это сделали, – возразила Джоан. Салим замолчал, и она взглянула на него обеспокоенно. – Я не участвую в этой войне, – осторожно заметила девушка.

– Это правда, – согласился он.

Джоан решила, что благоразумнее будет придержать язык, и они молча двинулись дальше.


За горами ущелье Вади-Самаил расширялось и выходило на просторы пустыни, где стояла Низва, словно часовой, охраняющий вход. Они подошли к ней в ночной темноте, и оттуда Салим повернул на север, поднимаясь все выше по склону, который и вправду оказался более пологим по ту сторону гор. Джоан все время оборачивалась и пристально вглядывалась во мрак у себя за спиной. Ей казалось, она может различить мерцание огней в Низве. Там находился армейский лагерь, а в нем были Даниэль и Чарли, всего в нескольких милях от нее. Они бы ни за что не догадались, где она сейчас. На мгновение душа у Джоан ушла в пятки, сердце замерло. Она не могла поверить, что попала на Зеленую Гору, это казалось ей невероятным. Настолько невероятным, что она усомнилась в реальности происходящего. Путешествие, сон урывками, тьма – из-за этого все казалось хрупким, призрачным, и ей почти верилось, что она может очнуться в любой момент. Когда Джоан спала на жесткой, холодной земле, слишком усталая, чтобы чувствовать неудобство, ей грезилось, будто она все еще едет верхом. Порой, когда девушка сидела на муле, ей казалось, что она спит. Однажды ей привиделось, что она снова в Маскате и никогда не покидала его. Джоан проснулась в растерянности, не зная, в каком месте очутилась. Когда память вернулась к ней, она почувствовала облегчение.

Мулы переносили путешествие стоически. Чем выше они поднимались в горы, тем ниже становилась температура воздуха. Джоан дрожала от холода и сырости раннего утра. Все тело ломило от верховой езды. Усталость затуманивала сознание, но руины Тануфа, когда они их достигли, все равно поразили ее. Путники остановились, не спешиваясь, и долго смотрели на них в молчании. Полуразрушенные стены с окнами, похожими на скорбные невидящие глаза, камни, завалившие все проходы, разбитые в щепу деревянные балки, битая глиняная посуда. Кое-где стояли красивые арки дверных проемов, ведущие в никуда.

– Глинобитные здания стоят, пока за ними присматривают. Если за ними не следить, дожди со временем их размывают и от них ничего не остается. Они снова становятся землей, – тихо проговорил Салим. Затем он указал куда-то вдаль, на известный лишь ему одному разрушенный дом, который Джоан не смогла отличить от остальных. – Там мы прожили много лет. Я помню эти улицы, по которым бегал ребенком, возвращаясь домой только с наступлением темноты.

– Салим… Мне так жаль. Должно быть, ужасно видеть свою деревню такой.

– Все изменяется, – проронил он. – Это неизбежно, хотим мы этого или нет.

– Много жителей… погибло?

– Нет, благодарение богу. Их предупредили о бомбежке. Командиры султанской армии хотели только, чтобы нам негде было прятаться, негде жить. Но так могут думать лишь горожане или британцы. Горцам, чтобы жить, нужны только горы.

Они объехали руины стороной и оказались рядом с глубоким, полным чистой воды фаладжем, который тек под раскидистым тамариндом, не подозревая, что деревня, которую он когда-то поил, теперь уничтожена. Салим разделся до пояса и подошел к водостоку, край которого оказался на уровне его бедер. Он наклонился вперед, погрузив в чистую воду всю верхнюю часть тела. Джоан смотрела, пытаясь понять, что в его внешности показалось ей неожиданным, несообразным. Он распрямился с придыханием и обдал ее душем из капель. Джоан быстро отвела взгляд, но успела заметить, как он ей улыбнулся.

– Мы сейчас попали в более безопасные места, Джоан, однако все равно должны соблюдать осторожность. Солдаты султана регулярно приходят сюда, пытаясь взобраться повыше. Но если хочешь искупаться, можешь это сделать. – Его настроение, казалось, улучшилось. Джоан чувствовала, как он радуется, что благополучно добрался до Тануфа. Но на мгновение ей пришла в голову сумасшедшая мысль: что, если они наткнутся на Даниэля с его патрулем? Все тело Джоан чесалось. Никогда прежде ей не доводилось так долго обходиться без ванны. – Я покараулю вон там, но не стоит снимать всю одежду. Возможно, за нами наблюдают, ведь здесь у меня кое с кем назначена встреча. – Салим взглянул на длинную ленту воды, сбегающей вниз по наклонному желобу, и зашагал прочь. – Вскоре ты поймешь, почему это место называется Зеленая Гора! – крикнул он уже издалека.

Джоан сняла абайю, никаб и слаксы. Длинная сорочка доходила ей до середины бедра. К тому же она была сшита из легкого батиста и быстро сохла. Поэтому девушка прямо в ней залезла в фаладж, задыхаясь в ледяной воде. Она запустила пальцы в волосы и поскребла голову, вычесывая пыль и грязь. Затем сделала большой глоток и почувствовала, что проснулась, причем проснулась полностью, впервые за несколько дней. Эта вода определенно была какой-то особенной. Она заставила Салима улыбнуться – даже притом что его окружали разбомбленные дома родного селения. И она заставила Джоан махнуть рукой на будущее – как на то, которое она оставила в Маскате, так и на другое, неведомое, которое ждало ее впереди. Она решила не строить никаких планов, а просто смотреть, что произойдет, и все. Это было похоже на освобождение. Вокруг нее метались косяки маленьких серебристых рыбок, заставивших вспомнить об утверждении Чарли Эллиота, будто одна из таких украла его бритву. Рыбки так настойчиво тыкались ртами в ее руки и ноги, что Джоан наконец поверила Чарли и поймала себя на желании поскорей ему об этом сообщить. Ей захотелось ответить на его записку – по крайней мере, чтобы заверить, что его извинения приняты. Лежа в воде на спине и гребя руками против течения, Джоан смотрела на пустой склон горы и думала о коже Салима на его обнаженном торсе. Джоан обратила внимание на шрамы на ребрах, на выступающие лопатки с мускулами, крепкими, точно кости… Но все-таки что-то было странным, не таким, как она ожидала, хотя до этого момента сама не знала, чего именно ожидала… Она никак не могла разобраться, в чем дело.

Джоан опять надела абайю и слаксы, а затем сняла сорочку и повесила ее сушиться на нижние ветки дерева. Погода портилась. На небе появилось множество темных кучевых облаков, и ветер донес несколько холодных капель дождя. Она поежилась. Теперь, когда солнце спряталось, горы выглядели мрачными, такими же мертвыми, как деревня.

– Даниэль рассказывал мне про дожди, которые иногда здесь случаются. За час или два выпадает годовая норма осадков, – сказала Джоан, садясь рядом с Салимом под обломком крыши, накрывающим сохранившийся угол того, что некогда было чьим-то домом, и пытаясь вытереть никабом мокрые волосы.

– Так и есть. Правда, годовая норма в здешних местах меньше той, к которой ты привыкла, но все равно выходит много. Это случается. Вода хлещет с гор, как кровь из свежей раны. Внезапно вади наполняются бурными потоками, которые высыхают несколько часов спустя.

Они проспали бóльшую часть дня. Один раз Джоан проснулась от звуков молитвы. Салим тихо шептал непонятные ей слова, и мелкие камешки слегка поскрипывали под его коленями. Некоторое время она наблюдала за его лицом – глаза были закрыты, все внимание обращено внутрь и ввысь, к Богу. Серый свет уже угасал, когда она снова проснулась и обнаружила, что Салим сидит на фундаменте разрушенного дома невдалеке от нее и чистит винтовку. Голодная и окоченевшая от холода, она снова прислушалась к звукам, которые ее разбудили. Чьи-то шаркающие шаги, стук упавшего камня… Она охнула и резко села, выпрямившись, но Салим посмотрел на нее и улыбнулся. Потом он крикнул что-то на арабском, ему ответили, и Джоан расслабилась. Нашарив никаб, она быстро его надела. Группа из шести мужчин окружила Салима. Они ухмылялись, поглаживали его плечи, обнимали. Джоан смотрела на эту встречу друзей с опаской.

– Это мой кузен Билал! – крикнул ей Салим через плечо. – Я сказал ему, что он ходит так шумно, что разбудил девушку, измученную долгой дорогой. Лишь по воле Всевышнего его еще не подстрелили.

– Мы наблюдали за вами в течение двух дней, брат. Я могу ходить тихо, когда это необходимо, – ответил Билал на английском с ужасным акцентом.

Он был низеньким и худым, с кошачьими скулами и острым подбородком.

– Когда Мод учила меня говорить по-английски, он сидел под дверью и слушал, – пояснил Салим. – Ты можешь снять никаб, если хочешь. У меня нет секретов от этих людей. Они мои братья.

Джоан сделала, как он сказал, и мужчины уставились на нее.

Салим улыбнулся, и она догадалась, что ему хотелось их удивить.

– Рада познакомиться с вами, Билал, – проговорила она так спокойно, как смогла. – И со всеми остальными, разумеется, тоже.


Их торопливая арабская речь не утихала еще довольно долго. Потом они вернулись к дому с частично сохранившейся крышей и расстелили на свободном от обломков месте кусок полотна. Вслед за этим разожгли огонь, сварили кофе, раздали финики.

– Я рассказал им, как ты помогла мне бежать и как я, чтобы не остаться в долгу, спас тебя от брака, которого ты не хотела, – объяснил Салим девушке. – Теперь они хотят знать, следует ли относиться к тебе как к моей невесте, или ты уже стала моей наложницей.

– И что вы им сказали? – спросила она.

Салим посмотрел на нее через огонь, и желтоватое пламя костра отразилось в его глазах.

– Я сказал им, что ты вольна поступать как хочешь. Правда, они не совсем это поняли. Они не знают, как живут люди там, откуда ты приехала. Хасан бен-Алтаф сказал, что о вкусах неверных не спорят. – Он улыбнулся. – Но не волнуйся. Я за тебя поручился, и теперь ты можешь рассчитывать на их защиту так, словно ты моя родственница. Друзья знают о моих необычных связях.

– Друзья знают, что он сам необычный человек, – со смешком поправил его Билал.


Разговор снова пошел на арабском. Джоан тихо сидела, отхлебывая кофе, и наблюдала за оживленными лицами новых знакомых, радующихся тому, что их командир снова с ними. Она решила, что Салим ничего не рассказал им ни о Даниэле, ни о Чарли, – впрочем, о последнем он ничего и не знал. Ее друг и ее брат были в стане врага. Врага, уничтожившего ту самую деревню, в которой они сидели, и стремящегося подчинить этих людей. Она пробовала вообразить, как эти жизнерадостные мужчины расправляются с ее братом, пыталась представить, как Даниэль убивает их. В этом не было никакого смысла. У одного из бойцов имама были седые усы и впалые щеки. Он явно успел стать чьим-то дедом. Его глаза возвращались к ней снова и снова. Взгляд этого человека был не осуждающим, а только оценивающим, словно он пытался понять, что она собой представляет, отчего ее волосы острижены, как у мальчика, а лицо открыто. Позже, когда огонь погас и взошла луна, мужчины ушли.

– Почему они не остались спать здесь? – спросила Джоан.

– Потому что здесь ты, – сказал Салим просто. – Это было бы неприлично.

– О!

– Отдыхай. Перед рассветом мы отправимся в Мисфат.

– Вашего друга зовут Хасан бен-Алтаф. «Бен» означает «сын», не так ли? Но я думала, что Алтаф – женское имя? Я в этом уверена: одного из слуг в представительстве зовут бен-Алтаф.