– Но половина тех бедуинов перешла через пустыню вместе со мной! Он подкупил их, вот и все…

Она замолчала, потому что видела: продолжать разговор не имеет смысла. Выражавшее жалость лицо вазира стало кислым и напряженным. Она была обузой, не более того, и он с нетерпением ждал, когда сможет от нее избавиться. Словно в подтверждение этого, вазир откинулся на спинку кресла, прочистил горло и произнес:

– Послезавтра отсюда уходит грузовое судно. Это очень кстати. Уверен, мы сумеем организовать вам проезд на его борту. По-видимому, это не совсем то, к чему вы привыкли, но в Салале или в Адене можно будет пересесть на другой пароход.

Мод посмотрела на него, спрашивая себя, к чему она, по его мнению, должна была привыкнуть, учитывая ее нынешний внешний вид. Некоторое время она сидела молча, комкая в руке тонкую ткань хорошо выстиранного носового платка, казавшегося ей невероятно мягким. Это была такая обычная вещь, причем истинно британская. Она взглянула на платок и увидела вышитые кем-то в уголке инициалы хозяина. На безымянном пальце ее руки было надето лазуритовое обручальное кольцо, подаренное Натаниэлем всего несколько недель назад. Мод снова расплакалась, ненавидя себя за это, поскольку слезы вызвала такая ерунда, как инициалы на платке, которые ей некому было вышить. Внутри она ощущала жгучий холод, подобный стуже в разгар зимы, и не была уверена, что выдержит эту боль.

Британский чиновник, продолжая глядеть на нее своими запавшими глазами, предложил занять комнату в представительстве, пока не отойдет судно, однако Мод отказалась и, пошатываясь, поднялась на ноги.

– Вам есть где остановиться в Маскате? – произнес он голосом, в котором прозвучали одновременно сомнение и безразличие.

Девушка знала, что он не станет проверять, если она скажет «да».

– У меня здесь друзья, – ответила она.

Он кивнул ободряюще:

– Отдых, вот что вам нужно, мисс Викери. На вашу долю выпало слишком много приключений. Уезжайте спокойно. Я поговорю с капитаном судна, и давайте больше не будем вести глупых разговоров о пустыне и о том, кто ее пересек первым, ладно?

Мод ничего не ответила. Она бросила на него прощальный взгляд и почувствовала себя человеком другой религии, другой расы и другого вида. Между ними не было ничего общего. Но она была слишком слаба, чтобы возразить ему, или высмеять его, или бороться с ним. Натаниэль забрал все силы. Когда она заглянула внутрь себя, то увидела, что там ничего не осталось.


Халид отвел ее в комнатушку в Матрахе, находившуюся на верхнем этаже дома в самом конце узкой улочки, провонявшей козьими шкурами. Она легла на плетеный коврик под крышей из пальмовых листьев, в котором копошились насекомые, и уснула долгим сном. Так прошло несколько дней – Халид будил ее время от времени, приносил хлеб и воду и оставался посмотреть, как она пьет и ест. Иногда ее будили звуки голосов, раздававшихся снаружи, или жара в комнате, такая сильная, что пот щипал глаза. Раз или два девушка просыпалась и пыталась подняться, но комната начинала кружиться, рот наполнялся слюной, и она падала обратно на коврик, уверенная, что ее вот-вот вырвет. Мухи кружили над лицом. В голове не было никаких мыслей.

Однажды Фатих вошел в комнату с решительным видом, словно зная, что делать, но, окинув ее взглядом, сложил руки на груди, и его целеустремленность растаяла. Юноша снова ушел, не вымолвив ни слова, но она знала, что он хотел сказать. Мод знала, что Халид не может оставить ее в том состоянии, в каком она находилась. И догадывалась, что он и его сын хотели бы уехать, что у них нет никаких дел в Маскате и им приходится тратить деньги на жилье. Она понимала, что стала обузой, и знала, что должна встать. Но сама эта мысль изнуряла ее.


Лето наступало весне на пятки, зной усиливался с каждым днем. Мод содрогалась при мысли о том, что могла оказаться в пустыне под столь безжалостным солнцем. Несмотря на привычку к жаре, она чувствовала, как обжигают кожу его лучи, когда купалась в одежде на пляже в Матрахе. Она пришла туда на подгибающихся ногах, гонимая необходимостью избавиться от исходящей от нее вони. Влажный песок под ногами заставил вспомнить об Англии, и она с замиранием сердца перенеслась в детство. Ей было снова одиннадцать лет, и она рассматривала собранные ракушки. Подошел Натаниэль, рассказал, как называются их виды, помог отобрать лучшие образцы… Но теперь Натаниэль был дома, а она не могла туда возвратиться.

Вода пробуждала, успокаивала, дарила забвение. Мод плавала, слегка загребая воду руками, и рассматривала маячивший вдалеке темный массив Джебель-Ахдара. Туманные горы манили ее. Казалось, они предлагали убежище. Она плыла и плыла, думая о Натаниэле, хотя понимала, что размышлять о нем небезопасно. Она не могла сказать, любит ли его все еще или ненавидит. Воспоминания о нем заставляли что-то внутри сжиматься от боли. Она пыталась представить его в Англии празднующим успех, свое огромное достижение. Она рисовала себе, как он рассказывает о своих подвигах, давая ход бессовестной выдумке. Она пробовала вообразить, как он навещает Элиаса Викери, как тот поздравляет его, а затем спрашивает, где Мод, не слышал ли он вестей о ней, пока был в Аравии. Не опасаются ли ее близкие, что она мертва? Неужели Натаниэль дал им повод так думать? Гнев вспыхнул, опалив душу, и снова погас так же быстро. Нет, у нее не хватит сил. Она вдруг поняла, что не сможет вернуться. Ни для того, чтобы позволить Натаниэлю оставить себе то, что он присвоил, ни для того, чтобы попытаться силой вырвать украденное. Она просто не могла этого сделать. Она напишет отцу, давая ему знать, что жива, но и только. Жива, но нездорова.


Халид предложил жениться на ней, когда она поняла, что беременна. Мод оставалась очень худенькой и тщедушной, а потому, когда живот начал округляться, несмотря на недуг, она сразу поняла, что это значит, испытав какой-то недоверчивый ужас. К тому времени она дала себе слово больше не плакать, но на сей раз не смогла удержаться от слез. Халид застал ее рыдающей, и она, не задумываясь, рассказала ему, в чем дело.

– В твоей стране это считают позором? – спросил он негромко серьезным тоном.

– О да, – сказала она, обезумев от горя. – Возможно, если я поставлю его в известность, он согласится жениться? Наверное, лучше рассказать Натаниэлю? – размышляла она вслух, душа ее металась между паническим страхом и надеждой.

– И ты готова выйти за такого человека? – с мрачным видом спросил Халид. Мод не осмелилась ему сказать, что согласна на это, и чем больше думала, тем ясней понимала, что Халид прав. Она хотела вернуть того Натаниэля, которого знала прежде. Да и самой ей хотелось стать такой, какая она была раньше. А такие, как теперь, они были ей не нужны. Ни он, ни она сама. Мод покачала головой. – Тогда почему бы тебе не взять другого мужа? Что до меня, я почел бы за честь стать им, – сказал Халид.

Его доброта и достоинство, с которыми было сделано это предложение, вызвали с ее стороны новый поток слез.

– И ты бы взял в жены безбожницу? – спросила она, понимая, что в ней совсем не осталось веры в Бога.

Ее вера вся выгорела в пустыне, она даже не заметила где и когда. Возможно, ее вытеснило темное чувство, которое заползло в нее, когда Натаниэль сбежал.

– От тебя потребуется лишь дать клятву, что ты веришь в Бога и готова жить как добрая мусульманка… – проговорил Халид и осекся.

Она увидела, как будет принят ее отказ: без радости, но со смирением.

– Это было бы ложью, – тихо сказала она. – Ты заслуживаешь лучшего.


Они перебрались в Низву. Мод отрекомендовалась представителю султана в этом городе, по-местному «вали», и ее пригласили на торжественный обед с местными шейхами. Горы риса, увенчанные жирной козлятиной, а затем штабеля политых медом сластей. Последние заставили ее вспомнить о Гаруне, с его полным разных вкусностей ящиком, который он охранял словно зеницу ока после выхода из Салалы. Казалось, с тех пор прошла вечность. Похоже, печаль гостьи, ее серьезность и манеры произвели хорошее впечатление на вали. Во всяком случае, он дал ей разрешение остаться. Халиду и Фатиху не терпелось отправиться на юг, в родной край, к своим семьям. Мод чувствовала растущее нетерпение Фатиха. Юноше хотелось поскорей пуститься в обратный путь, прежде чем летний зной сделает это невозможным, но Халид не желал оставлять свою подопечную на произвол судьбы.

– Шахин, что ты собираешься делать? – спрашивал он ежедневно, проявляя при этом большое терпение и давая понять, что он станет ждать, пока она не примет решения, сколько бы времени ни потребовалось.

– Отправляйтесь домой, – отвечала она ему каждый раз. – Ты мне ничего не должен. Ты был самым лучшим и самым верным спутником, о каком я только могла мечтать.

– Настоящие товарищи ничего друг другу не должны, это правда, – сказал он. – Но я не могу уйти, пока не узнаю, какую судьбу ты избрала.

Она заплатила ему за то, что он остался с ней после перехода через пустыню и тратил на нее свое время. Халид нехотя взял монеты, чтобы оплатить жилье, купить одежду и провизию. В конце концов она поняла, что он говорит правду, – ее нерешительность могла задержать их в Низве до бесконечности.

Они остановились в домике, затерявшемся в лабиринте улиц вокруг рынка, где вонь от крови, сажи, пота и гнилых фруктов была почти невыносимой. Низва ассоциировалась с мухами, мусором и одичавшими собаками, готовыми со злобным рычанием наброситься на прохожего. А еще – с воплями муэдзинов окрестных мечетей и паническим блеянием коз, которых подвешивали перед тем, как перерезать им горло. Мод страстно жаждала чистой безжизненной тишины пустыни, той тишины, какой она была для нее раньше. Мод мечтала отмотать время назад, но начала понимать, что и пустыня, и мир в душе, который она там обретала, потеряны для нее безвозвратно. Снова и снова ее взгляд устремлялся к горам. Суровым, огромным, диким. Далеким. Ей хотелось стать далекой. А еще ей хотелось найти там покой и тишину. Она представляла себе прохладу горного воздуха, не загрязненного человеком. Халид нахмурился, когда она объявила о своем решении.

– Я ничего не знаю ни о горах, ни о людях, которые там живут, – сказал он беспокойно.

– И я тоже, – ответила Мод. – Но хочу с ними познакомиться. Я слышала, там, в горах, есть окруженные садами деревни, где полно цветов и фруктов. Похоже, там стоит поселиться. А вы с Фатихом должны возвратиться домой. Я настаиваю.

– Почему бы тебе не сделать то же самое? Отчего ты не хочешь вернуться домой, Шахин?

– У меня больше нет дома, – проговорила Мод, проводя руками по округлившемуся животу, что в последнее время стало для нее привычным неосознанным жестом. – Мне нужно найти новый.

– Но в горах тебя могут не принять. Ты не должна отправляться туда в одиночку, – упрямо возразил Халид.

– Я найму проводника, – заверила она его. – И поеду, переодевшись юношей. Все будет в порядке, Халид. Пожалуйста, возвращайся домой.


Фатих пожал ей руку, пожелал доброго пути, не скрывая радости оттого, что теперь предоставлен самому себе. Она подарила ему новую рубаху, патронташ и кожаную с тиснением сумку, которые он принял с удовольствием, но без лишних изъявлений благодарности. Халид вел себя иначе, был тих и отдалился от нее, словно они уже расстались. Он сжал ее руку, что мог сделать на людях, раз она была одета как юноша, и долго не выпускал из своей. Его глаза вглядывались в ее лицо, словно в поисках чего-то, что он потерял. Или вот-вот потеряет.

– Надеюсь, ты найдешь меня после рождения ребенка, – сказал он, хотя они оба знали, что больше никогда не увидятся.

– Может быть, когда-нибудь. Я бы хотела вернуться в пустыню. В один прекрасный день… – сказала Мод, и ей пришлось замолчать, ибо она боялась потерять хладнокровие.

– Если будет угодно Всевышнему, – тихо отозвался Халид.

Мод повернулась и поспешила прочь, прежде чем они успели сесть на верблюдов: она не хотела видеть, как ее спутники уезжают.


В низких холмах предгорий Джебель-Ахдара Мод и ее проводник наткнулись на пещеру, полную мужчин. В нее вел широкий пологий вход, а внутри гуляло звонкое эхо голосов и шаркающих шагов. Деньги переходили из рук в руки, в воздухе стоял спертый запах множества немытых тел. Царящая здесь атмосфера напоминала восточный базар, но в ней витало что-то зловещее. Глухое равнодушие и всепроникающая жестокость. Косые взгляды – жадные, злые. «Невольничий рынок, – шепнул ей проводник. – Женщинам вход запрещен». Мод не нравился ее проводник, который был слишком заносчив для человека столь ограниченного ума. Она проигнорировала его слова и отправилась посмотреть поближе.

Она прошла мимо рабов, которые стояли с гордым и решительным видом со скрещенными руками и с выражением презрения на лицах. Она видела и других, которые раскачивались из стороны в сторону, словно одурманенные каким-то наркотиком, на их лицах были шрамы, и они хромали. Ее внимание привлек смех. Потешались над высоким, худым человеком, который прыгал на одной ноге, стремясь сохранить равновесие. Мод прислушалась и выяснила, что несчастный родился рабом, но сбежал, за что владелец обрек его на унижение на невольничьем рынке. Его высекли, и он был вынужден скакать на левой ноге: на правой у него были глубокие гноящиеся раны и бедняга не мог на нее ступить.