Все эти роскошные декорации предназначались Карин. Она стояла, опираясь на каменный парапет, будто придворная красавица, невозмутимо следящая за золотистыми карпами в дворцовом пруду. Купленную утром соломенную шляпу с низкой тульей и широкими полями украшала длинная зеленая лента, концы которой Карин перебросила на левое плечо. Сквозь ткань желтого хлопчатобумажного платья с длинными рукавами просвечивала бледная кожа, будто холст, проступающий под уже нанесенными слоями краски. Я коснулся талии Карин, нежно провел ладонью по спине, ощущая, как ткань скользит по коже. Карин удовлетворенно вздохнула и повела плечами:

– Тебе хочется его снять, Алан?

– Да, очень.

– Тогда снимай.

– Прямо сейчас?

– Угуммм.

Не дожидаясь, пока я найду подходящий случаю ответ, Карин заявила:

– Что ж, я сама его сниму.

Она закинула руки за голову, расстегнула крючок воротника, опустила на несколько дюймов язычок застежки-молнии, а потом сбросила платье с плеч, открыв белый бюстгальтер. Какой-то прохожий изумленно уставился на нее, но она так невозмутимо смотрела на него, что он поспешно отвел взгляд и ускорил шаг.

– Невеста из Германии взята под стражу в Гайд-парке. Фотографии на четвертой странице, – сказал я.

– Das weiβ ich…[69] если бы не эти глупости, я бы разделась – и для тебя, и для всех остальных. Я очень горжусь собой. Ты ведь считаешь меня красавицей, правда? Ты меня любишь?

– Люблю – не то слово. Я от тебя без ума. Вообще-то, некоторые прилюдно раздеваются, на всяких там рок-концертах и фестивалях популярной музыки, и ничего страшного не происходит.

– Да, знаю. – Она медленно натянула платье на плечи и застегнула молнию. – Интересно, почему они так поступают?

– Вряд ли из чистого эксгибиционизма. Просто… наверное, от избытка чувств.

– Ах, милый Алан, а я бы разделась из чистого эксгибиционизма. Чтобы свести всех с ума.

– Ну, тебе есть чем похвастаться.

– Ммм, да. – Она покосилась на меня, чуть приоткрыв губы и сверкнув глазами, будто дрозд, ухвативший улитку. – Алан, а что будет, если ты узнаешь такое, что заставит тебя изменить свое мнение обо мне?

– Странные ты вопросы задаешь. Ничего. Я не изменю своего отношения к тебе, даже если узнаю, что ты ограбила банк, шпионила для русских или угнала самолет. Или состояла в Ирландской республиканской армии. Нет, Карин, честное слово, я вполне серьезно. Мои чувства к тебе неизменны. Я люблю тебя сильнее, чем Хитклифф – Кэти. И вообще, к тебе неприменимы общепринятые моральные принципы.

– Погоди, сильнее, чем кто кого?

– Не важно. – Я взглянул на часы. – Что ж, любимая, как бы тебе ни хотелось инсценировать явление Афродиты в очаровательном антураже Гайд-парка, нам необходимо разделаться – погоди, разделаться, а не раздеться! – с очень важным заданием. Наряды. Нам с тобой обязательно нужно купить тебе великолепные наряды. А еще – обручальное кольцо. Я не стал покупать его в Копенгагене. Ты должна мне сказать, что именно тебе нужно. Как тебе такое задание?

– Ох, Алан, я сейчас разрыдаюсь. Нет, правда. Девушкам такого обычно не предлагают. Это такое чудо! Даже не верится.

– Нет уж, поверь мне на слово, как говорит мистер Стайнберг.

– Wer ist der Herr Steinberg?[70]

– О господи, я совсем забыл. Кстати, это тоже очень важно. Я должен ему позвонить. Сейчас я тебе все объясню, а потом займемся нарядами.

Я рассказал ей о чаше для пунша и о приглашении на ужин. Карин обрадованно захлопала в ладоши:

– Ах, как замечательно! Богатый покупатель! А мне нужно тебя поддержать и помочь обставить все в лучшем виде. Значит, я первый раз выступлю в роли миссис Десленд еще до того, как мы поженимся? Алан, ты действительно хочешь взять меня с собой?

– Ну не оставлять же тебя на вешалке в шкафу, любимая.

– Ладно, я вскружу ему голову, даже если ничего не знаю о фарфоре. Вот увидишь, он забудет о своей бесценной чаше для пунша.

– Это само собой разумеется. Я рад, что тебе нравится. А теперь о нарядах…

– О нарядах?

– Об убранстве, об одеяниях, об экипировке… Во-первых, что ты собираешься надевать в церковь? Невесте положено быть в белом…

Карин отвела глаза и промолчала. Сначала я решил, что она засмущалась – непонятно, притворно или нет, – но потом заметил, что руки у нее дрожат, а костяшки пальцев побелели. Она огляделась по сторонам, будто проверяя, не подслушивают ли нас, и внезапно на нее накатило какое-то необъяснимое отчаяние.

– В чем дело, любимая? Я что-то не то сказал? А, у тебя уже есть свадебное платье? Ты хотела сделать мне сюрприз? Ох, какой же я дурак! Нет, честное слово, я хотел как лучше…

Она молча, не поднимая глаз, помотала головой.

– Милая Карин, умоляю, скажи…

Она все еще напряженно стискивала сумочку. Я коснулся сжатых пальцев, обхватил запястья Карин.

Наконец она едва слышно пролепетала:

– Алан, я не смогу выйти замуж в церкви… Я… Ну, я не хочу в церкви.

Я онемел от удивления, но, поразмыслив, спросил:

– Почему, любимая? Объясни мне, пожалуйста.

Она снова помотала головой.

Я понял, что в этом нужно разобраться любой ценой, и чем скорее, тем лучше. Если Карин не сможет рассказать мне, в чем дело, надо задать ей наводящие вопросы. Что бы там ни было, на моих чувствах к ней это не отразится и, вполне возможно, может оказаться надуманной проблемой.

Тут меня осенило. Какой же я болван! Просто остолоп. Надо было раньше об этом спрашивать.

– Карин, любимая, ты исповедуешь католицизм? Или кальвинизм? Или другую конфессию?

Она едва заметно покачала головой.

– Значит, ты лютеранка?

Она кивнула.

– И ты разуверилась в Господе? Больше не посещаешь церковь? Не веришь в Бога? Ты поэтому так расстроилась?

– Нет! – умоляюще воскликнула она.

Окончательно разволновавшись, я приобнял ее за талию, повернул лицом к себе и тихонько произнес:

– Любимая, не бойся, скажи, в чем дело. Клянусь, это ничего не изменит. Даже если у тебя какие-то нелады с законом, я все улажу, во что бы то ни стало. Ты была замужем? И сейчас все еще официально состоишь в браке? Или что-то в этом роде?

Она наконец-то обрела дар речи и взглянула мне в глаза:

– Нет, Алан. Я не замужем. И никогда замужем не была. Честное слово. Просто… просто… я считаю, что сочетаться браком в церкви для меня неправильно. Может быть, проведем церемонию в муниципалитете или еще где-нибудь?

Я опешил. Судя по всему, Карин говорила искренне, но не как человек, действующий из принципа, будто агностик или атеист. И все же, чем объяснить такое поведение?

– Милая, умоляю, ты только не думай, что я настаиваю из-за пустяковой прихоти. Поверь, мне совсем не хочется тебя расстраивать, но для меня это важно по нескольким причинам. Видишь ли, я считаю, что бракосочетание должно проходить в церкви. Надеюсь, это не звучит слишком напыщенно и старомодно. Вдобавок мои родные – мать, сестра и прочие – считают точно так же. И понимаешь, все наши соседи и знакомые подумают, что это очень странно, начнутся пересуды, всякие нелепые домыслы, мало ли что. Если хочешь, мы даже гостей не будем приглашать, только самых близких родственников, обвенчаемся без лишнего шума. Если никаких юридических препятствий для нашего брака не существует – ты ведь сама так говоришь, и я абсолютно верю твоим словам, – то лучше заключить его в церкви.

Карин отступила от меня на шаг и задумалась. Она немного успокоилась, хотя в ее глазах все еще стояли слезы.

– Алан, любимый, по-твоему получается, что иначе нельзя?

Я промолчал, и она продолжила:

– Ох, не говори так. Я… я не могу объяснить, но умоляю: сделай так, как я прошу, только не спрашивай почему. А я обещаю быть самой лучшей женой на свете. И может быть, когда-нибудь смогу тебе все рассказать.

Что мне было ответить? Я страстно обожал ее, доверял и верил ей, а ее невероятная, чудесная любовь ко мне совершенно преобразила мою жизнь, изменила все мои устремления и чаяния. Ради нее я готов был поступиться принципами и пожертвовать всем остальным.

Разумеется, все это было очень неожиданно и ставило меня в неловкое положение. Но раз уж я решился на такой шаг, то надо как-то все уладить. Мне срочно требовался совет – и разумный советчик.

– Не волнуйся, любимая, – сказал я. – Мы сделаем все по-твоему. И я нисколько не сержусь. Все устроится, не беспокойся. Давай-ка вернемся в гостиницу, пообедаем. Потом мне нужно кое-куда позвонить, решить, как все уладить в лучшем виде. А после обеда пройдемся по магазинам, времени у нас предостаточно. И я предоставляю тебе карт-бланш, понятно? Если ты не воспользуешься этой возможностью, мы с тобой поссоримся – впервые в жизни. Я хочу, чтобы ты не жалела на себя денег.

В такси Карин прильнула ко мне, осыпая меня поцелуями:

– Ах, Алан, я навсегда запомню твою доброту и понимание. Ты не думай, я знаю, как тебе тяжело. Честное слово, знаю. Спасибо тебе! Я отплачу тебе сторицей. Клянусь, я сделаю тебя счастливее всех на свете.

Я смотрел на нее и верил каждому слову.

13

В гостинице Карин притихла – не то чтобы подавленно, а как-то умиротворенно; к ней вернулось прежнее спокойствие духа. В смятении чувств она утратила и очаровательную уверенность в себе, и восхитительное остроумие, и чудесное качество, в балете именуемое ballon – колдовскую способность зависать в воздухе и парить над землей, будто бабочка-крушинница апрельским утром, – и я не только расстроился, но и подспудно чувствовал себя виноватым, что ненароком стал тому причиной. Глядя, как уязвлена красота и беззаботное, непринужденное достоинство Карин, я, ни в чем не повинный, устыдился своей принадлежности к роду человеческому; такую же щемящую неловкость испытываешь при виде до смерти перепуганного персидского кота среди потока автомашин или перемазанной нефтью чайки на морском берегу. Естественно, Карин не была особью иной породы, однако же разительно отличалась от остальных людей. Ни в коем случае нельзя было допускать ни малейшего ее соприкосновения с каким-либо обезображивающим воздействием, и позаботиться об этом предстояло мне. Ради всеобщего (и моего) блага следовало защитить и обезопасить красоту и уникальное очарование Карин, дабы они продолжали освящать мир и доставлять нам наслаждение. И теперь я был в ответе за это.

Я заказал коктейли. Минут двадцать мы провели за неторопливой беседой в гостиничной комнате отдыха, а потом, оставив Карин читать свежий номер журнала «Вог», я отправился звонить Тони Редвуду.

Мне повезло – у него было время поговорить. Как обычно, ответ Тони оказался неожиданным, но подбодрил меня не хуже бескорыстной помощи и поддержки доброго самаритянина.

– Для начала, Алан, совершенно не имеет значения, где происходит обряд бракосочетания – в церкви или в муниципальной регистратуре. Знаешь, сколько моих прихожан по той или иной причине сочетались браком в регистратуре? Очень многие. Даже если кто-то об этом и упомянет, я просто скажу, что, насколько мне известно, вы заключаете брак в регистратуре потому, что вам так удобнее, ведь Карин – иностранка, у нее здесь нет ни родных, ни друзей. В этом нет ничего необычного. А о своих личных пристрастиях пока лучше забыть – на время. Сейчас вам обоим больше всего хочется стать мужем и женой, правда? То-то и оно. А потом, если Карин передумает – и только в том случае, если она передумает, – я вас обвенчаю. Она должна самостоятельно уступить твоим и моим убеждениям, особенно учитывая то, что твои убеждения почти так же сильны, как и мои. Только, ради всего святого, не надо ее торопить. Как там говорится? Не придет Царствие Божие приметным образом. Оно в вас, и все зависит от вас обоих. Я, как священнослужитель, позволю себе дать тебе совет: не забывай об этом. Что-что? Пойдут разговоры? В таком случае я тоже выскажу свое мнение – громко и начистоту. Нельзя, чтобы тебя это хоть как-то задевало. Речь идет о твоей жене и о твоей семейной жизни, и это больше никого не касается. Боишься сказать об этом матери? Не сочти это назойливым вмешательством в твои личные дела, но, если хочешь, я сегодня вечерком загляну к ней и, сославшись на тебя, все ей объясню. Только предупреждаю: при нашей следующей встрече тебе это обойдется как минимум в полбутылки мансанильи. Ты же знаешь, я к ней неравнодушен.

Спустя несколько минут он сказал:

– Алан, коли я во все это ввязался, то давай сделаем так. Раз уж Карин расстроена, да и, судя по всему, ты тоже, то завтра, если не возражаешь, я подъеду в Лондон, и мы все вместе почаевничаем. Мне не составит особого труда приехать дневным поездом из Рединга. Нет-нет, что ты, конечно же удобно. Как говорится, лис любит побегать. Только не надейся, что мне удастся заставить ее изменить свое мнение. Я надену колоратку и заведу разговор о Моцарте. Ты же говорил, что она любит музыку. В общем, представлюсь безобидным местным чудаком.