Убеждать его пришлось долго. В конце концов он согласился выписать мне чек на меньшую сумму, но лишь с тем условием, что еще один чек примет Тони, на нужды прихода, поскольку в ходе беседы выяснилось, что Тони – «проповедник», как выразился мистер Стайнберг.

Он только подписал второй чек, как появилась Карин, в скромном вечернем платье из кремового крепдешина с полудлинными рукавами и кружевными манжетами и в лайковых туфлях-лодочках на высоком каблуке. Пышная верхняя юбка с разрезом впереди, отделанная по краям мережкой, спускалась чуть ниже колен, застежка на груди доходила до пояса с золотой пряжкой. Из украшений на Карин были лишь ажурные серьги-подвески в форме крошечных золотых рыбок – похоже, индийские – и обручальное кольцо с жемчугом. Этого наряда я прежде не видел (за исключением кольца, разумеется), и, пока она шла по бару, я просто глядел на нее, словно бы не узнавая. Поэтому мистер Стайнберг удивился, когда она подошла к нам, с улыбкой коснулась моей руки пальцем и прошептала:

– Wach auf, mein Lieber[78].

Потом она закрыла глаза, тут же их распахнула и помотала головой, изображая пробуждение, а серьги-рыбки заплясали на волнах жасминового аромата.

– Ну и ну, – сказал мистер Стайнберг, пожимая ей руку. – У вас восхитительный наряд.

– Очень любезно с вашей стороны, – ответила Карин. – Это маскарадный костюм. Я изображаю муху в молоке.

– Нет, скорее, дрозда на снегу, – улыбнулся мистер Стайнберг.

За ужином в отеле «Гайд-парк» поведение Карин, в котором никогда не было ни капли фальши или неискренности, слегка изменилось, но столь естественно, что никто, и тем более я, не смог бы укорить ее в притворстве. Да она и не притворялась. Она словно бы нажала какую-то кнопку или, будто заранее предчувствуя смену освещения, выбрала новую линзу, через которую наблюдала за своими спутниками. Она осторожно подшучивала над мистером Стайнбергом, позволяла ему подшучивать над ней самой и в конце концов упросила его рассказать о Филадельфии, о поездках в Европу и о коллекции фарфора. Пространно отвечая на какой-то вопрос, она склонилась к мистеру Стайнбергу и, забывшись, коснулась его запястья, но через несколько секунд убрала руку – с легким смущением, будто чересчур увлеклась доверительной дружеской беседой. В подобных обстоятельствах любой здравомыслящий человек быстро сообразил бы, что мистеру Стайнбергу не удастся отстоять честь своей неприступной фамилии. В том, что он не забывал еще о двоих приглашенных, была немалая заслуга Карин, которая при каждом удобном случае незаметно напоминала ему о своих спутниках.

– Отрадно видеть, что вас не беспокоят лишние калории, – сказал он, когда Карин доела последний кусочек лимонного пирога с меренгой и взяла две пластинки мятного шоколада с предложенного официантом подноса. – Вы, наверное, и готовить любите. Она хорошо готовит? – с улыбкой спросил он меня. – Вы уже проверили?

– Нет, Алану пока не представилось такого случая, – ответила Карин. – Я жду не дождусь его побаловать. Надеюсь, и вас тоже. В ближайшем будущем.

– Буду счастлив отведать вашего угощения, – сказал мистер Стайнберг. – А когда же вы намерены сыграть свадьбу? Какие у вас планы? Как я понимаю, вам хочется поскорее, – добавил он, повернувшись ко мне.

Вкусная еда, отличное вино, мое уважительное, дружеское отношение к мистеру Стайнбергу, его радушное обращение с Тони (которого приглашали роскошно отужинать гораздо реже, чем меня) и восхищение чашей для пунша (которая наверняка произведет фурор среди американских знакомых мистера Стайнберга, коллекционеров фарфора и керамики) стали причиной того, что молчать я больше не мог. Скрытничать мне нисколько не хотелось, и в тот момент я чувствовал, что вполне могу довериться мистеру Стайнбергу: в конце концов, он ясно дал понять, что для него мы с Карин – великолепная пара. Так что, не упоминая ни о маменьке, ни о странном crise de nerfs[79], постигшем Карин, я рассказал мистеру Стайнбергу о своих горестях, завершив повествование следующими словами:

– Естественно, многим может показаться, что волноваться не из-за чего, но мне очень хочется найти способ совершить все как можно скорее.

– А скажите-ка мне, вы собираетесь в свадебное путешествие? – осведомился мистер Стайнберг, пригубив «Реми-Мартен» и медленно покачивая коньяк в бокале.

– Увы, дела не позволят мне уехать надолго. Мне ведь нужно приглядывать за магазином и…

Мистер Стайнберг помолчал, задумчиво кивнул и произнес:

– Не знаю, Алан, придется ли вам по нраву мое предложение. Поверьте, я прекрасно вас понимаю. На первой миссис Стайнберг я женился через три дня после знакомства. Скажите, у вас с Карин есть американские визы?

– Нет, но дело ведь не…

– Что ж, это легко устроить. А предложить я хотел вот что: если вы прилетите в Америку, то уже послезавтра сможете сочетаться браком.

– Я очень признателен вам, Морган, за ваше любезное предложение помощи, но ввиду ряда практических затруднений…

– Погодите, Алан, минуточку… – Он предупреждающе воздел ладонь, снял очки и начал протирать их специальной лиловой салфеткой, извлеченной из пакетика в кармане пиджака; как я заподозрил, это был его излюбленный прием, направленный на то, чтобы предотвращать возражения и отвлекать внимание на себя. Наконец он продолжил: – Вот что я предлагаю. Расставаться вам незачем. У меня есть домик во Флориде, ничего особенного, обычная каркасная постройка. Я унаследовал его несколько лет назад, вот, никак не соберусь продать. Он более или менее обставлен, там живет прислуга, почтенная негритянка, она за ним и присматривает, наводит порядок и все такое прочее. Она была экономкой моей тетушки, я не стал давать ей расчет, поскольку нас обоих устраивает такое положение дел. Только предупреждаю, это не гостиничные апартаменты и даже не курортная зона. Дом стоит не на берегу океана, а в Гейнсвилле – на севере штата, почти в центре. Никаких пляжей, а до Майами миль триста пятьдесят, а то и больше. Если хотите, остановитесь там. Мой старый приятель по колледжу, Джо Меттнер, служит в посольстве США на Гровенор-Сквер. Кстати, мы с ним отобедали всего два дня назад. Почему бы нам не… – Он на миг задумался и спросил: – Завтра утром вы свободны?

– Да, Морган, но, по-моему…

Однако же, как обычно, мистер Стайнберг не знал удержу.

– В общем, так – завтра все надо устроить, потому что в пятницу мне срочно надо в Ри-миддалию по важному делу. Вы бывали в Ри-миддалии, Алан?

– Да, – с заминкой ответил я. – Только давно.

– Помните фрески в доме Ливии? Ну, в том, что на Палатинском холме?

– Да, конечно.

– Они великолепны, правда? – сказал мистер Стайнберг. – Эх! Такая красота. Ну ладно, к делу, Алан. А почему бы нам втроем не заглянуть завтра к Джо? Он устроит вам визы. Разумеется, на ограниченный срок пребывания, но в данных обстоятельствах это не составляет проблемы.

– Очень великодушно с вашей стороны, Морган, но…

– Погодите, Алан, я не договорил. Позвольте мне в качестве свадебного подарка презентовать вам билеты на самолет. А еще я напишу для вас рекомендательное письмо приятелю, Дону Макмахону, который, весьма кстати, занимает пост мирового судьи. Если паспорта у вас с собой и если завтра с утра мы все уладим с визами, то вы вполне сможете вылететь завтра вечером или в пятницу утром, а в субботу Дон сочетает вас браком. Вот это и будет настоящим вкладом Америки в благосостояние британцев.

От этого предложения у меня перехватило дух. Я попытался отыскать подходящую причину для отказа, но так ничего и не обнаружил. Надо же, как раз этим утром я мечтал о fait accompli. И вот он, прямо на блюдечке. Мистер Стайнберг, закусив удила, явно намеревался доказать англичанам, что филадельфийцы тоже кое-что умеют. После всех моих жалоб на судьбу отказ от такого великолепного предложения выглядел бы малодушием и трусостью. Бракосочетание будет вполне законным, и местное общество воспримет его куда лучше, чем заключение брака в английском загсе. «Мы сыграли свадьбу за границей – в Америке, куда нас пригласил один из моих клиентов». А вернуться домой можно через неделю. У меня был счет в лондонском банке, завтра надо будет обзавестись дорожными чеками, а мои кредитные карты действуют и в Америке. Мне невольно вспомнился Мильтон. «Он уехал в деревню; никто из его близких не знал почему. Уехал холостяком, а вернулся женатым человеком».

– А как вам мое предложение, милая барышня? – спросил мистер Стайнберг.

Карин, продолжая сосредоточенно складывать фантики на тарелке – вдвое, вчетверо, в восемь раз, – посмотрела на него. Ее переполняли чувства, но через миг она негромко произнесла:

– Если Алан согласен, то было бы чудесно. Это так мило с вашей стороны.

– Как по-вашему, Тони? – спросил я, чтобы потянуть время.

– По-моему, у вас есть настоящий друг. На вашем месте я бы не отказался.

– Я и не отказываюсь. Морган, благодарю вас.

– Значит, решено, – удовлетворенно произнес мистер Стайнберг. – Я отправлю Дону телеграмму… Нет, лучше ему позвонить. Который час? Без четверти десять, то есть у него без четверти пять… Ну а Ромашке я все-таки протелеграфирую.

– Ромашке?

– Прислуге-негритянке. Скажу, чтобы она подготовилась к вашему приезду. Очень милая женщина.

14

Центральная Флорида. Местность как Коннемара: наполовину вода, наполовину суша, только без лугов. Невероятная влажность, знойное солнце, все дома затянуты противомоскитной сеткой, от жары спасают только кондиционеры. Изобилие ярких цветов: гибискус, пуансеттии, канны; стены оплетены побегами бугенвиллеи с пурпурной листвой и пергаментными соцветиями, вдоль дороги цветет глициния. Я заметил стайки черно-алых кардиналов, крупнее снегирей, зеленушек и овсянок. По бесчисленным болотам и озерцам бродили белые ибисы, грациозно переставляя длинные красные ноги, а на пнях, торчащих из воды, сидели змеешейки, как бакланы подставляя дневному жару распростертые крылья, будто чудны́е геральдические звери. Вдоль длинных прямых дорог тянулись широкие и глубокие канавы, полные воды: за ними начинались бурые поля, поросшие жесткой травой, среди которой проглядывали участки иссохшего грунта, а там и сям виднелись купы деревьев, увешанных длинными тяжелыми полотнищами испанского мха. Унылая сизая растительность, порождение жары и влажности, почти не шевелилась под ветерком, и, как мне показалось, эта вялая тяжесть накладывала свой отпечаток на все подряд: на речь, на силы, на время и на желание. Интересно, как все это воспринял Педро де Авилес? У испанцев не было ни кондиционеров, ни холодильников – только москиты, испанский мох и всепоглощающая жажда наживы.

И все же, невзирая на жару (в Майами мы вышли из самолета в неосязаемую, упругую завесу зноя), на долгую дорогу и на расстроенные желудки (обычное явление при резкой смене климатических поясов), поездка была нам в радость – она возбуждала и волновала, как и должно быть при посещении незнакомой страны. Чернокожий таксист, встретивший нас в гейнсвиллском аэропорту, был дружелюбен и общителен и, как все таксисты, охотно отвечал на расспросы приезжих. Его весьма обрадовало то, что по какой-то причине мы решили посетить так называемую «другую Флориду». Заявив, что знаком с «судьей Макмахоном», таксист медленно («Наверняка вам интересно посмотреть») повез нас боковыми улочками со старыми деревянными домами, а не по центральным улицам, окаймленным рядами магазинов и баров с электрифицированными вывесками. Садов как таковых не было, но дома прятались в таком буйстве всевозможных деревьев, ползучих растений и кустов, покрытых огромными цветами, что мысль об уходе за настоящим садом даже не приходила в голову. Гейнсвилл – университетский городок; тут и там виднелись ветхие беленые домишки с обшарпанными крылечками и верандами – судя по всему, студенческое жилье. На одном таком доме висел плакат: «Вы приближаетесь к Хижине нищебродов. Сбавьте скорость. Вас всех предупредили».

Мистер Макмахон и его жена жили не в Хижине нищебродов, а в большом, роскошном, но весьма уродливом особняке за городской чертой. Сада у них тоже не было. Дом стоял среди деревьев и кустов, над речушкой (называемой «ручьем») в глубокой балке. Мистер Стайнберг предупредил Макмахонов о нашем приезде, и нас приняли весьма радушно. Нам немедленно предложили напитки со льдом, предоставили в наше распоряжение ванную и душевую, а потом вкусно накормили. Даже изнемогая от усталости, невозможно было не оценить по достоинству невероятную доброту и заботу наших новых знакомцев, особенно по отношению к Карин, чрезвычайно утомленной долгим перелетом, суматошным аэропортом Майами и невыносимой жарой. Карин с радостью приняла предложение миссис Макмахон «вздремнуть» в спальне второго этажа. Пока Карин отдыхала, я объяснил мистеру Макмахону, в чем заключаются наши затруднения, и договорился с ним о церемонии на следующий день. Вечером «судья» сел за руль своей машины и отвез нас в «каркасный домик».