– Карин, а почему завтра вечером? Бал ведь в среду. Наверное, лучше поехать в среду утром?

– Милый, я же хочу сэкономить нам денег. Как далеко от Фарингдона до Суиндона?

– Миль десять или одиннадцать.

– Ну вот, глупыш. Завтра после торгов отвезешь меня на вокзал в Суиндоне. Билеты оттуда стоят дешевле, и твоя матушка только обрадуется, что я так быстро приехала. Вдобавок у нее будет время проверить, все ли в порядке с вечерним платьем, она ведь его давно не надевала.

– Значит, мне придется провести в одиночестве целых две ночи!

– Пригласи Дейрдру. Она обрадуется.

– Она, может, и обрадуется, а вот я – нет.

– Что ж, сегодняшняя ночь не должна пройти впустую. Но сначала ужин. Я сейчас все подам. Ты говорил, что у нас есть кьянти, милый? Налей мне бокал, пожалуйста. Да, прямо сейчас.

Торги подтвердили мои худшие опасения. Керамика и фарфор продавались по головокружительным ценам, так что с каждым предметом Джо бормотал: «Вот же черт!» – а у меня от раздражения и злости на висках лихорадочно бились жилки. Заявки на вустерский чайный сервиз перевалили за тысячу шестьсот фунтов стерлингов – максимум, который я мог себе позволить, – и он достался бородатому толстяку-французу за две тысячи. Сов купили за двенадцать с половиной тысяч, хотя с помощью Джо мне удалось приобрести сокола за тысячу фунтов. Пара фарфоровых попрошаек с клеймом «красный якорь» обошлись кому-то в тысячу двести фунтов стерлингов, а за парочку в маскарадных костюмах из Ранела-Гарденс предложили полторы тысячи. Нам с Джо все-таки удалось заполучить пастуха и пастушку за полторы тысячи фунтов, но мы не смогли даже подступиться к десертному сервизу фабрики Майлза Мейсона: после бурного, но непродолжительного соревнования между французом и закупщиком фирмы «Уильямс» окончательная цена сервиза составила две тысячи двести фунтов стерлингов.

– Ну, за такие деньги о прибыли можно забыть, – проворчал Джо. – Разве что придержат его пару лет, а то и больше. Наверное, так и сделают, мерзавцы.

Мы все-таки прикупили кое-что по мелочи: фарфоровую посуду с синим, так называемым «ивовым» узором, стаффордширские статуэтки и прочее, хотя даже за них пришлось побороться. Вдобавок я купил еще одну фигурку адмирала Нельсона, просто так, чтобы славный герой Трафальгарской битвы не достался иностранцам. Ближе к обеду Джо, с видом полководца, проигравшего решающее сражение, достал из кармана плоскую фляжку со скотчем, отхлебнул и, не вытирая горлышка, передал мне.

– Хм, nil illegitimi carborundum[111], старина. Ну что, а теперь по стейку – с кровью, конечно, – и по паре пинт? Миссис Десленд, как вы на это смотрите?

– Нет, спасибо. Вы с Аланом идите, – улыбнувшись, твердо заявила Карин. – Я останусь на распродажу.

– Карин, – с опаской начал я, – а зачем тебе это? Ты хочешь что-то купить?

– Vielleicht.

– Очень тебя прошу, только не траться сверх меры. Мы не можем позволить себе лишних расходов.

Как только я это произнес, мне стало очень стыдно. Карин нельзя было упрекнуть в чрезмерных тратах, – напротив, это я не знал меры, покупая ей подарки. А теперь я отказываю ей в совершеннейшем пустяке – в стеклянном снежном шаре, в вазочке бенарской бронзы, в сувенирной кружке с надписью «На память о Веймуте»…

– Карин, любимая, прости меня, пожалуйста. И вообще, забудь, что я это сказал. Развлекайся в свое удовольствие. А я принесу тебе бутербродов.

– Если бутерброды будут с ветчиной, то положи побольше горчицы.

Мы вернулись в шатер спустя полтора часа. Теперь на торгах царило совершенно иное настроение. Иностранцев не осталось, а пожилой аукционист уступил место коллеге помоложе, который беспрестанно балагурил, подбадривая покупателей. Публики оставалось не много, люди заметно расслабились. Судя по всему, это были местные жители, хорошо знакомые друг с другом: дамы в твидовых костюмах (а одна даже со спаниелем на поводке), лавочники, мелкие чиновники, группа студентов, какой-то господин с военной выправкой и с парой мушек для ловли форели за лентой шляпы, медсестра в темно-синей форменной одежде и дородная почтенная особа, очевидно кухарка. Аукционист осыпал присутствующих шутками и дождем комплиментов.

– Ну, кто даст больше за этот великолепный трехзвонный гонг? Он ведь в полном порядке, Сирил, не так ли? – осведомился он у крепыша в кепке и зеленом фартуке, демонстрирующего предметы торга.

– Ага, – ответил Сирил и, ухватив колотушку, профессионально выстучал сигнал «Собирайся на обед», под всеобщий смех и аплодисменты.

– Продано майору Бренту за пять фунтов! – бодро объявил аукционист и тут же принялся расхваливать чучела двух зеленых попугаев под стеклянным колпаком.

Карин, с раскрытым каталогом в руках, прислонилась к подпорке в дальнем конце шатра, не проявляя никакого интереса к торгам. Мне стало интересно, что она хочет купить. А может быть, она уже что-нибудь приобрела? Но что?

Вставленный в рамку образец узоров вышивки – «Гарриет Снеллинг, 10 лет, своими руками, 1855» – продали за восемнадцать фунтов. Две чаши для пунша (обе с заклепками), с севера Англии, купили за восемь фунтов. На продажу выставили набор черных деревянных слоников, но Карин не обратила на них ни малейшего внимания. Я догадался, что у нее есть какая-то определенная цель, и сгорал от любопытства.

Минут через десять аукционист перешел к кухонной утвари. Огромный деревянный каток для белья («Вот он, уважаемые дамы, красуется в углу. Сирил вынес бы его вперед, да, боюсь, надорвался, демонстрируя вам чучело медведя») так и не нашел своего покупателя, зато громадная чугунная сковорода и шесть поварешек достались мужеподобной особе рядом со мной.

– Продано миссис Росситер за три фунта! – воскликнул аукционист.

Вещи, быстро сменяя друг друга, уходили с торгов за сущие гроши: стеклянные банки для варенья, глиняные чайники, тяжелые кухонные весы без грузиков, собачья подстилка, сосуды для вычесанных волос и прочие мелкие принадлежности викторианского туалетного столика, метлы, швабры и так далее. Миссис Росситер, явно предпочитая кухонную утварь, вскорости приобрела стопку белых фаянсовых тарелок, две формы для пудинга, набор ножей для разделки мяса, хлебную доску с ножом и два уродливых стула. Массивный кухонный стол обошелся ей в пятьдесят фунтов.

– Настоящее дерево, век простоит, – заявила она своей спутнице, – не то что эта новомодная фанерная рухлядь.

– Совершенно верно, миссис Росситер, – согласилась та. – Ваша правда.

Я решил, что они держат закусочную.

– Лот триста, – объявил аукционист. – Ну что, мы прошли ровно полпути. Что тут у нас? Пять кастрюль, все с крышками, внутри – всякие полезные мелочи, то есть две керамические безделушки, соковыжималка для цитрусовых и деревянная шкатулка для ниток. Прелестные кастрюльки. Всего за пять фунтов! Есть желающие?

– Четыре фунта, – сказала миссис Росситер тоном, не терпящим возражений.

Карин внезапно оживилась:

– Пять фунтов.

– Шесть, – без промедления ответила миссис Росситер.

– Восемь фунтов, – сказала Карин.

Миссис Росситер, раздраженно цокнув языком, пробормотала:

– Вот дурища! Правильно торговаться не умеет, – и громко заявила: – Девять фунтов.

– Десять, – вежливо произнесла Карин.

Миссис Росситер восприняла это как личное оскорбление. Более того, ее настиг острый приступ аукционита, той самой неудержимой лихорадки, о которой я предупреждал Карин. Миссис Росситер жаждала во что бы то ни стало приобрести проклятые кастрюли. Я понятия не имел, что задумала Карин, и, честно сказать, испугался. Надо бы ее остановить, и чем скорее, тем лучше.

– Одиннадцать фунтов, – безапелляционно объявила миссис Росситер, словно бы говоря: «И хватит уже дурить, барышня».

Я поспешно двинулся к Карин, которая, сдерживая смех, парировала:

– Двадцать.

По толпе прошелестели смешки.

– Очаровательные кастрюльки, что верно, то верно, – сказал аукционист. – Ну что, миссис Росситер? Двадцать фунтов. Кто больше? Двадцать фунтов! Нет желающих? Продано милой барышне справа от меня.

– Откуда она взялась, дуреха эдакая? – спросила миссис Росситер спутницу. – Ей-богу, совсем спятила. И ведь не из местных будет. Я ее точно не припомню.

– Иностранная особа, – ответила спутница. – По говору слышно. Наверное, жена кого-нибудь из заезжих дельцов.

– Как же, жена! Скажешь тоже, – буркнула миссис Росситер.

Тут я не удержался: раз уж Карин решила сорить деньгами, то должен же я получить хоть какое-то удовольствие. Чуть подавшись вперед, я заявил:

– Между прочим, это моя жена. Не только красавица, но и умница.

Ждать ответа я не стал – миссис Росситер пришлось бы извиняться за грубость, что неблагоприятно отразилось бы на ее самочувствии. Да и вообще, у меня было дело поважнее. Аукционист объявил следующий лот – два электрических утюга и миксер («с шестицилиндровым двигателем, а, Сирил?»), – а я пробрался сквозь толпу к Карин, которая по-прежнему стояла у подпорки.

– Любимая, умоляю, остановись! Сколько ты уже потратила? И что еще ты купила?

Она с улыбкой привстала на цыпочки и прошептала мне на ухо:

– Это секрет. А если честно, то больше ничего. Только кастрюли.

– Ох, слава богу! Но зачем платить двадцать фунтов за то, что не стоит больше шести?

Помедлив в нерешительности, Карин ответила:

– Я… знаешь, Алан, мне… В общем, я все объясню, но не сейчас, а когда вернусь из Бристоля. Так будет лучше. Понимаешь, я очень хотела это купить, потому что… конечно, может быть, я и сглупила, но все-таки надеюсь, что нет.

– Ты о чем, любимая? – сердито уточнил я.

Меня снедало раздражение: день и так не задался, а тут еще и двадцать фунтов выброшено на ветер. В Булл-Бэнксе и без того хватало кастрюль. Внезапно я заметил, что Карин сильно побледнела, а на лбу выступила испарина. Видно, ее «накрыло», как выразился бы мистер Стайнберг. Тем временем Джо, подойдя к нам, с первого взгляда верно оценил ситуацию:

– Это шок, старина. Ей почему-то очень хотелось заполучить эти кастрюльки, и теперь она словно пять миль стремглав промчалась. Ну, мы-то хорошо знаем, как оно бывает. Давайте-ка выйдем на свежий воздух.

Не успел я ответить, как Карин пришла в себя:

– Не важно, о чем я, Алан. Сделай мне одолжение, подожди снаружи. Я расплачусь и попрошу, чтобы мою покупку запаковали.

– А зачем ее запаковывать?

– Так надо. Пожалуйста, подожди меня на лужайке. Я недолго.

Мы с Джо вышли из шатра. Спустя пять минут к нам присоединилась Карин с тремя неупакованными кастрюлями.

– Подержи-ка их, Алан. Я сейчас вернусь.

Немного погодя она появилась еще с двумя кастрюлями, соковыжималкой, шкатулкой для ниток и двумя небольшими пакетами.

– Ох, я так утомилась! А ведь ничего и не делала. Алан, ты принес бутерброды? Мне один, но большой-пребольшой. Ну что, вези меня в Суиндон. До свиданья, мистер Мэтьюсон. Рада была познакомиться. К нашей следующей встрече я буду лучше разбираться в фарфоре.

Я вел машину, и свет летнего дня постепенно возвращал мне ясность рассудка. Что значат какие-то двадцать фунтов и мелкий каприз в сравнении с огнем всевластной Карин? Я свернул на обочину, остановил машину, притянул к себе Карин и поцеловал.

– Милый Алан! А это за что?

– Тот, кто счастья миг лобзает, с солнцем ввек не угасает. – Я завел мотор, и машина тронулась с места.

– Как мило. Любимый, прошу тебя, сделай одолжение.

– Тебе и просить не надо.

– Забери все это домой. В конце концов, кастрюли и все остальное в хозяйстве пригодятся. А свертки я увезу в Бристоль. Ach, nein! – Она предостерегающе воздела палец, не давая мне возразить. – Я потом все объясню. Это уже Суиндон? А ты не знаешь, когда мой поезд?

В ожидании поезда мы сидели в кафе, где Карин, доев бутерброды, завершила трапезу двумя сладкими булочками, большой плиткой шоколада и посредственным вокзальным кофе.

– Ах, теперь все в полном порядке. А вот и поезд. Что ж, как сказал бы Ли Дюбос, «ну, берегите себя, вы все».

– Нет, он бы так не сказал, потому что «вы все» предполагает множественное число. Но я все равно себя поберегу. И обязательно позвоню тебе вечером. До свиданья, любимая.

20

Из-за отсутствия Карин во мне возник какой-то внутренний, на удивление неприятный надлом. Ни один из логических, резонных доводов – ни то, что мы с Карин разлучились лишь ненадолго, ни то, что ей всегда можно позвонить, а вдобавок за этот срок я успею сделать много нужного, полезного и даже приятного, как на работе, так и дома, – не мог развеять мое смятение. Время не поддавалось привычному измерению. Час не был часом; ночь не была ночью. Все обычные занятия – работа в саду, чтение, подготовка к деловым встречам – не доставляли мне ни малейшего удовольствия, и любые задачи, с которыми я всегда справлялся быстро и легко, превратились в обузу и тянулись бесконечно, как асфальтовая дорога под дождем. Я часто слышал, что некоторые, отойдя от дел, умирают от тоски и острого чувства собственной бесполезности, но лишь теперь осознал, каково это на самом деле. Без Карин я ощущал себя неприкаянным.