– Ой, ну что вы! Мне прямо неловко. Я так рада всех видеть! Ах, Алан, как хорошо дома! – Она быстро прошла по гостиной, обвила мне шею руками и жарко поцеловала. – Ммм! Чудесно! – И повернулась к гостям. – Простите, что опоздала. Надеюсь, Алан за вами поухаживал? – (Вежливое бормотание.) – Минуточку, я сейчас…

– Не торопитесь, милая, – сказала миссис Стэннард. – Мы всем довольны.

– Тогда минут десять, не больше, – улыбнулась Карин, подхватила чемодан и вышла из гостиной, оставив дверь приоткрытой.

– Невозможно даже представить, что эта красавица все утро тряслась в вагоне поезда, правда? – заявила леди Элис тоном, предполагавшим всеобщее согласие, которое и было немедленно дано.

– Не угодно ли вам хересу? – осведомился я.

– Самую малость, мистер Десленд, самую малость, благодарю вас.

Я налил ей вина и вернул графин на место, но тут меня окликнула Карин – судя по голосу, из кухни:

– Алан, будь так добр, помоги мне, пожалуйста!

– Извините, я мигом, – сказал я гостям и вышел в прихожую. – Где ты, любимая?

– Здесь.

Я вошел на кухню. Карин сидела на столе и, лучась улыбкой, болтала ногами.

– Алан! Ах, Алан!

Я четко отсалютовал, поднеся два пальца к виску – этот жест обычно называют «егерским приветствием».

– Что вам угодно, мадам?

Она протянула ко мне руки, и я, забыв обо всем, бросился к ней в объятья, прижал к себе и начал целовать веки и губы. Она страстно ответила на поцелуи и, запрокинув голову, тихонько постанывала от наслаждения и раскачивалась взад-вперед так, что ткань ее платья под моими ладонями скользила по телу. Потом она чуть сдвинулась вперед и обхватила меня ногами.

Внезапно я сообразил, что под платьем она совершенно нагая. Карин хихикнула, довольная моим открытием, и подтянула мои ладони к нужным местам, чтобы у меня не осталось ни малейших сомнений.

В тот миг я забыл о гостях в сорока шагах от нас, точнее, думал о них не больше, чем о птицах в саду. Меня совершенно не волновало, видно ли нас в дверной проем. Я не отдавал себе отчета ни в том, где я нахожусь, ни в том, что происходит вокруг. Время прекратило свой бег. Рука Карин скользнула к моему паху, стол качнулся, его ножки скрипнули по плиткам пола, но я не обращал на это внимания.

Карин прижала губы мне к уху и, целуя, зашептала:

– Ах! Ну же, любимый, скорее! Ш-ш-ш, тише! Ах, любовь моя! Я так по тебе скучала, и днем и ночью! Ш-ш-ш, тихонько, милый…

Из гостиной кто-то – кажется, Тони – окликнул меня:

– Алан? Все в порядке? Вам помочь?

Карин, не теряя самообладания, тут же ответила:

– Нет-нет, спасибо, все хорошо. Мы сейчас…

Она крепче прижала меня к себе, приложила ладони к моим щекам и еще раз впилась в губы пылким поцелуем – чтобы я не вскрикнул. На меня, как прибой на скалы, обрушилось головокружительное наслаждение. Я будто бы растворился, ничего не видя и не слыша. Могучая волна изливалась не из меня, а сквозь меня, пропитывая жаром и утягивая на глубину, будто длинные пряди водорослей. У меня мелькнула мысль, что еще чуть-чуть – и я упаду в обморок.

Карин нежно приподняла меня за плечи, поддерживая и успокаивая. Я, совершенно обомлевший, глядел на нее.

Она тихонько рассмеялась и нетерпеливо шевельнула пальцами:

– Не забудь привести в порядок одежду, милый. Ах, Алан, как я тебя люблю!

Соскочив со стола, она застегнула пуговицы на платье и разгладила розовую ткань, потом с улыбкой поднесла палец к губам, взяла из холодильника две бутылки тоника и пустое ведерко для льда и вышла в гостиную.

– Надо же, – как ни в чем не бывало заявила она, – дверца холодильника заедает в самый неподходящий момент. Давно надо было вызвать мастера. Хорошо, что Алан знает, как с ней обращаться. Между прочим, он так ловко орудует отверткой, что ему пора переквалифицироваться во взломщика сейфов.

– Ничего страшного, милочка, – с материнской теплотой успокоила ее леди Элис. – Садитесь со мной рядышком, расскажите мне про Бристоль. Говорят, вы там чудесно провели время. Вы же там прежде не бывали? Как вам Клифтонский подвесной мост? Знаете, я его впервые увидела сразу после Первой мировой. Мне было лет десять…

Стэннарды уезжали последними из гостей. На подъездной дорожке я повернулся к Карин:

– Любимая, что за бес в тебя вселился?

– Ну как же, милый, ты сам и, гм, вселился.

– Ох, даже не знаю, отшлепать тебя, увенчать розами или отправить в сумасшедший дом! Это же чистое безумие! А если бы кто-нибудь вошел?

– Но ведь никто же не вошел? Или вошел? Нет-нет, не волнуйся, любимый, они никак не могли войти, потому что в тот миг перестали существовать, понимаешь?

– Послушай…

– А, знаю! Они застыли во времени, как гости в фильме «Вечерние посетители»… Ты его видел? А мы с тобой были вне времени, поэтому…

– Карин, выслушай меня, пожалуйста. Я все-таки хочу сохранить свое достоинство и репутацию в местном обществе…

Она расхохоталась:

– Ну, твое достоинство нисколько не пострадало! Милый Алан, я просто не могла удержаться! Ты был так восхитителен…

– Да уж, не могла удержаться… – Я провел рукой по льняной ткани платья. – Ты все подстроила. Нарочно, я знаю.

– Ммм, как приятно! – Она внезапно повернулась и с вызовом взглянула на меня, надменно и укоризненно, будто королева на подданного, осмелившегося ей дерзить. – А хотя бы и подстроила! Что хочу, то и делаю. Я ведь твоя жена, твоя возлюбленная? Мне не терпелось побыть с тобой. Подумаешь, посторонние! Ну и что? Какое они имеют значение? Ради тебя я готова на все, абсолютно на все! Я весь мир за тебя отдам… А может, и отдала, откуда ты знаешь? По-твоему, это неправильно? – И вдруг, сменив гнев на милость, лукаво спросила: – А что, я одна виновата? А как же ты? Как же ты, Алан? Ну, признавайся! – Она топнула ногой, а потом схватила меня за руки и закружилась, игриво, как девчушка, напевая: – Тебе понравилось? Скажи, понравилось? Понравилось тебе или нет?

Мне пришлось признать свое полное поражение. Очевидно, бок о бок существовали два мира – обычный мир и мир Карин, но бесполезно было выяснять, кто здесь король, а кто здесь самозванец…

Мы вошли в дом.

– Алан, а теперь ты поедешь в магазин? – спросила она.

– Да, конечно. Сегодня суббота…

– Тогда я поеду с тобой. Оставь в покое бокалы и все остальное. Später genügt[113]. – Из чемодана, так и стоявшего в прихожей, Карин достала обувную картонку, перевязанную бечевкой. – Вот, подержи. Только пока не открывай. Я сейчас переоденусь.

В магазине миссис Тасуэлл и Дейрдра обслуживали покупателей. Карин тепло с ними поздоровалась и, пройдя ко мне в кабинет, торжественно водрузила картонку на стол:

– Вот что я купила на торгах в Фарингдоне. Может быть, я и сглупила, но очень надеюсь, что нет. Сам посмотри.

– Керамика?

– Фарфор.

Я перерезал бечевку, снял крышку, вытащил два слоя папиросной бумаги и с сомнением посмотрел на невзрачную фарфоровую фигурку, заботливо уложенную на слой ваты. А потом, как пишут в романах, у меня отвисла челюсть и перехватило дух.

– Карин, что это? Ты знаешь, что это? Ты проверяла? Ты с кем-то советовалась?

– Нет, милый, я ее никому не показывала. Понимаешь, мне как-то сразу подумалось, что она стоит гораздо больше двадцати фунтов и что, возможно, это «Челси». Она лежала в старой кастрюле, вся такая замызганная, поэтому я просто накрыла ее крышкой и решила купить, только никому ничего говорить не стала. Ах, милый, скажи, я не растранжирила двадцать фунтов понапрасну? В конце концов, это неповрежденная статуэтка и, если я не ошибаюсь, английский фарфор восемнадцатого века…

– Да-да, это именно так. Но… господи, боюсь, как бы это не было… скорее всего, это подделка.

– Но зачем прятать подделку в старую кастрюлю и продавать за бесценок?

– Ох… Все равно вряд ли она настоящая… Нет, я даже не знаю, что и думать… Не может быть…

Карин встала рядом с моим креслом и легонько коснулась мягкой глазури:

– Почему? И вообще, что это такое?

Я помедлил, словно страшась бича и молота вездесущих эриний, а потом еле слышно произнес:

– «Девушка на качелях».

– Девушка на качелях? Алан, я ничего не понимаю. Объясни, пожалуйста. Только сначала возьми ее и хорошенько рассмотри.

Я вытащил статуэтку и поставил на стол. Фигурка высотой в шесть дюймов изображала девушку в платье с глубоким декольте и пышными юбками, сидящую на качелях. С загадочной, дразнящей полуулыбкой она чуть наклоняется в сторону, ухватившись за веревки, прикрепленные к фарфоровым древесным стволам весьма странного вида, покрытым крупными зазубренными листьями величиной с ее голову. В верхушках стволов проделаны отверстия, своего рода горлышки, явно предназначенные для того, чтобы туда вставляли живые цветы. В основании статуэтки виднелись странные полукруглые отпечатки, будто перед обжигом кто-то ногтем придавил сырую фарфоровую массу. Глазурь была прозрачной и очень равномерной. Но больше всего меня поразило то, что статуэтка была расписана: светло-желтые волосы, голубой лиф платья, розовые цветы на юбках и орнамент из крошечных розовых трилистников, а банты на туфельках такие же зеленые, как листва на стволах.

Я молчал, пытаясь собраться с мыслями.

– Алан, умоляю, не томи, – сказала Карин. – Объясни мне, что это за девушка на качелях?

– Видишь ли… – медленно начал я, неуверенно подыскивая слова. – Представь на минуточку, что эта статуэтка… Короче, представь, что ее нет. «Девушка на качелях», как ее принято называть, – одна из фарфоровых безделушек, сделанных в Лондоне примерно в начале пятидесятых годов восемнадцатого века. Таких фигурок всего две, хотя общее число вещиц работы того же мастера составляет около восьмидесяти. Одна находится в Музее Виктории и Альберта, а вторая – в Бостонском музее изящных искусств. Дело в том, что их происхождение – настоящая загадка. Прежде считалось, что их сделали в Челси, на фарфоровой мануфактуре Николаса Спримонта, но в тридцатые годы двадцатого века было доказано, что это не так, потому что в фарфоровой массе слишком высокое содержание окиси свинца. Клейма производителя на ней нет, но по многим признакам понятно, что эта и ряд других статуэток сделаны одним и тем же мастером. А поскольку она обладает характерными чертами, свойственными лондонским гончарам, но произведена не в Челси и не в Боу, то, скорее всего, в Лондоне существовала еще одна фарфоровая мануфактура. Только никому не известно, где именно она располагалась, кто ее основал и кто на ней работал.

– То есть вообще ничего не известно?

– Нет, кое-какие соображения имеются. Предполагают, что примерно в тысяча семьсот сорок девятом или пятидесятом году некоторые мастера мануфактуры Спримонта в Челси решили отделиться и основали свое собственное производство где-то по соседству, скорее всего в том же Челси. Известно, что в тысяча семьсот пятьдесят четвертом они обанкротились, потому что Спримонт купил остатки их продукции и продал как свои. Судя по всему, он приобрел также формы для отливки и исходные модели, но больше их не использовал. Вот вкратце все, что я помню. В справочниках наверняка найдется больше информации.

– Значит, третья статуэтка девушки на качелях – это важная находка?

– Еще какая! Вдобавок фигурки в Бостонском музее и в Музее Виктории и Альберта просто белые, нерасписанные. Кстати, цветной росписью покрыто меньше трети фигурок, произведенных на загадочной мануфактуре. Более того, цвета, использованные для росписи этой статуэтки, не характерны ни для «Челси», ни для остальных работ того же мастера, хотя это тоже надо проверить.

– Как ты думаешь, она очень ценная?

– Если это не подделка… Знаешь, я с тобой согласен, вряд ли это подделка. В таком случае ее ценность очень велика – и как отдельной вещи, и в историческом плане.

– Но почему? Ведь неосведомленным людям все это безразлично. Даже мне. Я просто подумала, что это, скорее всего, фарфор восемнадцатого века и в таком случае на нее не жалко потратить двадцать фунтов.

– Да, разумеется. Неосведомленный человек вряд ли ею заинтересуется. Но если окажется, что она подлинная, то это известие взбудоражит и Общество английской керамики, и Музей Виктории и Альберта, и Моргана Стайнберга, и еще человек сто по обе стороны Атлантического океана.

Карин помолчала, осмысливая услышанное, а потом спросила:

– Алан, а знаешь, какое желание я загадала в прошлый понедельник, в глазе Белой Лошади?

– Нет, конечно.

– Я загадала отыскать и купить что-нибудь очень ценное.

Мы изумленно уставились друг на друга.

– Знаешь, давай не будем обольщаться прежде времени, – наконец сказал я. – Сегодня мы заберем ее домой, а в понедельник я свяжусь с Джоном Маллетом, специалистом по раннеанглийскому фарфору в Музее Виктории и Альберта.

Обеими руками я бережно поднял статуэтку, повернул набок, чтобы уложить в картонку, но, заметив какие-то оттиски на основании, поднес ее к свету и разобрал корявую надпись: «ДЖОН ФРАЙ».