Ко мне целеустремленно направлялся какой-то человек. Мне хотелось убежать, но я не мог сдвинуться с места. Я закрыл лицо руками и стоял не шевелясь, пока меня крепко не взяли под локоть. Коренастый полицейский решительно повернул меня лицом к себе. Пошатнувшись, я прильнул к нему с криком:

– Уведите меня отсюда! Не позволяйте ей…

– Успокойтесь, сэр, – сказал полицейский. – Не волнуйтесь, я вам помогу. Как вас зовут, сэр?

– Десленд. Алан Десленд.

– Это ваша машина на обочине?

– Да.

– А вы, случайно, не приметили молодую женщину? Здесь, на пляже, или где-то поблизости?

– Ах, где она? Отведите меня к ней.

– Я же просил вас не волноваться, сэр. Она в больнице. Скажите, а что здесь произошло?

Тяжело опираясь на него, я заковылял к дороге. Рядом с моим автомобилем, у полицейской машины, стояли двое полицейских. Больше никого не было. Полицейские молчали. Один сел за руль, а второй достал пакет бинтов и перевязал мне запястье.

– Доставьте меня к моей жене, – сказал я. – Мне нужно ей помочь.

– К вашей жене? – переспросил полицейский и, не дождавшись моего ответа, холодно добавил: – Она в тяжелом состоянии.

– Знаю, – кивнул я. – Я должен немедленно с ней увидеться. Делайте со мной, что хотите, но, умоляю, поскорее отвезите меня к ней в больницу.

– Так вас в больницу и повезут, – заявил полицейский. – Для начала. Вам нужна медицинская помощь, сэр. Вы сильно поранились.

Я смутно помню, что было дальше. Мне помогли выбраться из машины и отвели в отделение неотложной помощи. Две молоденькие медсестры, молчаливые и почему-то испуганные, помогли мне раздеться и принесли пижаму и больничный халат. Помню какие-то лоханки с теплой водой, комочки ваты и антисептический раствор. Мне перевязали запястье, сделали укол.

– Прошу вас, отведите меня к жене, – настаивал я.

– Успокойтесь, успокойтесь, – повторяла медсестра.

С трудом сдерживая слезы, я продолжал их умолять.

Мы находились в небольшой отдельной комнате. Вошел врач, грузный молодой человек в белом халате и со стетоскопом на шее.

– Что ж, давайте-ка с вами разберемся, – без обиняков начал он, но я его оборвал:

– Отведите меня к жене, пожалуйста, я вас очень прошу. Или хотя бы скажите, как она.

– Ваша спутница? Она в тяжелом состоянии, – ответил он, холодно, как полицейский. – И вы наверняка сможете объяснить мне почему.

– Я объясню вам все, что угодно, но сначала отведите меня к ней, – воскликнул я в страшном волнении и, пытаясь подобрать слова поубедительнее, зачем-то добавил: – Я должен о ней заботиться.

– Может быть, но не сейчас, – ответил он и, не скрывая презрения, обратил нетерпеливый взгляд к медсестрам. – Ей вкололи успокоительное, она уснула. Судя по всему, вы о ней уже позаботились, хватит. А теперь помолчите, я обязан вас осмотреть.

Тревога и беспокойство окончательно лишили меня сил.

– Послушайте, скажите мне хотя бы, что с ней! – взмолился я.

Он сурово поглядел на меня и нехотя ответил:

– Она нагишом в беспамятстве брела вдоль дороги. Сердобольный водитель остановился, привез ее в больницу, мы вызвали полицию, а полицейские отправились обыскивать пляж. А вы ей не муж. Вы ее изнасиловали.

– Я – ее муж! – выкрикнул я и, пошатнувшись, едва не упал.

Врач усадил меня на стул:

– Если вы ее муж, то почему вы вступили с ней в половое сношение на берегу, в общественном месте, а потом бросили? А если она ваша жена, то где ее обручальное кольцо?

– Простите, доктор, – вмешался полицейский, сидевший в углу палаты. – Лучше, если эти вопросы будем задавать мы. Вашему пациенту еще не зачитали предупреждение о правах.

Врач пожал плечами и отвернулся.

– Уверяю вас, я – ее муж, и я ее не насиловал и не избивал, – сказал я. – Ради христианского милосердия, умоляю, отведите меня к ней.

– Что ж, полагаю, вреда от этого не будет, – ответил врач и повернулся к полицейскому. – Пойдемте с нами.

Мы вышли в больничный, пропахший лекарствами коридор.

Карин была одна в палате. У кровати сидела медсестра. Рука Карин лежала поверх одеяла, но лицо было полузакрыто простыней. Даже во сне дыхание Карин было быстрым и прерывистым. Я бросился к ней, но врач указал на два стула у двери:

– Посидите здесь. Я вернусь через пять минут.

– Сэр, я должен вас предупредить, – сказал мне полицейский, усаживаясь рядом. – Если она очнется, то я обязан записать ваш разговор. Для протокола.

Я кивнул. Мы сидели молча. Медсестра то и дело нервно косилась на меня, однако присутствие полицейского ее успокаивало. Прошло минут десять. Врач не возвращался.

– Вам лучше уйти, – прошептала медсестра.

Внезапно Карин открыла глаза, приподняла голову и выдохнула:

– Алан!

Я подошел к ней и взял за руку. Меня никто не остановил. Я поглядел на нее.

Лицо ее напоминало листья на сорванной ветром ветке ясеня – вялое, безжизненное, тусклое, будто маска, будто осколки Карин. Она смотрела на меня, не узнавая, и я сообразил, что мое имя она произнесла, не догадываясь о моем присутствии. Ее лицо, ее изумительное лицо лишилось былой красоты. Оно не было обезображено, но как-то неуловимо изменилось, превратившись в свое бледное подобие. Даже сейчас я не в силах об этом вспоминать. На миг мне почудилось, что меня обманывают и это не Карин, но потом я наклонился, поцеловал ее и, выпустив ее руку, отвернулся.

Полицейский легонько взял меня за локоть и повел к выходу. Мы подошли к двери, и тут Карин своим обычным голосом ясно произнесла:

– Mögst du nicht Schmerz durch meinen Tod gewinnen[123].

Я обомлел.

– Ich hatte kein Mitleid[124], – шепотом добавила она.

Больше она ничего не сказала. Мы вышли и сели на скамью в коридоре. Немного погодя, полицейский сказал:

– Простите, сэр, но на каком языке она говорила?

– На немецком. Она родилась в Германии.

– А вы не объясните мне, сэр, что именно она сказала?

– Ich hatte kein Mitleid. Буквально это значит: «У меня не было жалости».

– «У меня не было жалости». Спасибо, – кивнул он, записывая мои слова.

Мне дали болеутоляющее и снотворное, и ночь я провел в больнице, в отдельной палате. Наутро, вскоре после того, как я проснулся, пришла медсестра и сказала, что Карин ночью умерла.

Я не испытал потрясения и даже не осведомился о причине ее смерти. Для меня все это было концовкой пьесы, предсказуемой и ожидаемой.

Медсестра уставилась на меня, изумленная моей реакцией на печальное известие. Возможно, она думала, что я огорчусь, зальюсь слезами, начну задавать вопросы, винить докторов. Она сидела у кровати, не говоря ни слова, давая мне возможность собраться с мыслями и что-то ответить. Я молчал.

– Примите наши искренние соболезнования, мистер Десленд, – наконец произнесла она официальным тоном. – Это большое горе. Чуть позже доктор Фрейзер подробнее расскажет вам о ее кончине. Полагаю, сейчас вам хочется побыть одному.

26

Как только медсестра ушла, дежурная сиделка принесла мне завтрак.

– Мистер Десленд, вы сейчас очень расстроены, – добродушно сказала она, присаживаясь на краешек кровати, – но все равно попробуйте что-нибудь съесть. Ради вашего же блага. Вы же хотите поскорее выздороветь?

Ее просьбу я выполнил без возражений, будто в детской игре, и смог в какой-то степени принять ее точку зрения, взглянуть на ситуацию со стороны. Сиделка, женщина недалекая, но добрая и искренняя, выполняла свою работу, и с ней мне было легче, чем с человеком большого ума. Наверное, она и сама об этом догадывалась. Сиделки все замечают.

– Как вас зовут? – спросил я, будто ребенок, тоскующий по дому и мечтающий завести друзей.

– Сестра Демпстер, – ответила она, явно не желая, чтобы я обращался к ней по имени в присутствии главной медсестры.

Я неуверенно начал рассказывать ей о Карин, о том, что мы были женаты всего шесть недель, о том, как все восхищались красотой моей жены, о том, что Карин изменила мою жизнь и стала причиной нашего внезапного обогащения, о том, как мы были счастливы, узнав, что она беременна. А потом я разрыдался:

– А теперь… ох, знаете… все думают, что я… что я…

– Нет-нет, я так не думаю, – ответила она, погладив меня по плечу. – Лучше расскажите, что между вами произошло. Вам же рано или поздно придется все объяснять. Вы что, поссорились?

– Мне все равно, что со мной будет, – сказал я. – Это не имеет значения. И вообще больше ничего не имеет значения. Почему все решили, что я ее обидел?

– Но если вашей вины ни в чем нет, скажите правду, – недоуменно возразила она. – Просто никто не знает, что именно случилось, а когда кругом совершаются всякие преступления, ну, вы же понимаете, вот как в газетах пишут…

Внезапно я осознал, в чем заключается моя основная трудность, неколебимая, как гранитная глыба. «Рано или поздно придется все объяснять». А что я мог объяснить? Мы выехали из дома на рассвете, я привез жену на пустынный пляж и бросил ее там – нагую, в беспамятстве, умирающую… Последствия меня не страшили. Карин умерла, и меня не волновало, что будет со мной. Но мысль о том, что меня подозревали в попытке ее убийства, была невыносима. Несомненно, именно так и будет истолковано мое упрямое молчание. Но если сказать правду… Какую правду? Я и сам толком ничего не знал. Мне не поверят. Меня сочтут безумцем, человеком, способным на все в невменяемом состоянии. И это еще не самое худшее. Я прекрасно понимал, что дальнейшее расследование приведет полицию в Копенгаген. И что там обнаружится? Я ничего не знал о своей жене: ни кто она такая, ни откуда родом. Мне нечего было сказать следствию, кроме одного-единственного ужасающего факта, известного лишь мне, о котором полиция ни в коем случае не должна была узнать. Недавно я мнил себя вознесенным на вершину пирамиды, в точку, через которую изливалась в мир божественная красота и обаяние Карин. Но мои обязательства этим не ограничивались. Поскольку я никогда не перестану любить Карин, радость и скорбь оставались сторонами все той же золотой монеты. Какова бы ни была страшная правда, я не имею права о ней упоминать и не смею допустить, чтобы имя Карин смешали с грязью.

Поэтому я больше не сказал ни слова, хотя и понимал, что мое молчание разочаровывает сиделку. Однако же она была из тех людей, в которых доброта превозмогает любые сомнения.

– Ну, вы полежите здесь пока, – сказала она. – К вам скоро придет доктор, вас осмотрит.

Тут в палату вошла главная медсестра.

– Мистер Десленд, – торопливо и смущенно начала она. – О, вы уже позавтракали. Вот и славно. К вам посетитель, ваш друг. Он уже давно пришел, но, по-моему, сначала решил заглянуть в полицейский участок. Как вы себя чувствуете? Сможете с ним поговорить?

Посетителем оказался Тони Редвуд.

Сиделка унесла поднос с остатками завтрака, а Тони сел на стул у кровати. Мы оба молчали.

– Знаете, Алан, – наконец сказал он, – давайте я пока поговорю, а вы меня остановите, если вам надоест. Если хотите, я могу прийти попозже. Как вам будет угодно.

– Нет-нет, оставайтесь, – сказал я.

– Во-первых, не знаю, важно это для вас или нет, но для меня это очень важно, поэтому я начну с того, что вам совершенно не о чем беспокоиться. В смысле, о полицейском расследовании. Безусловно, это вряд ли облегчит ваше горе, но все равно одной бедой меньше. Я побеседовал со старшим инспектором, объяснил ему, кто вы и все такое. Он, естественно, ничего не обещал, но я почти уверен, что убедил его в вашей невиновности… Ну, вы понимаете. В общем, в этом смысле все уладилось. Вас больше не будут допрашивать – во всяком случае, пока. Вчера, после того как полицейские нашли ваш бумажник и выяснили, кто вы и откуда, они сообщили в магазин. Дейрдра позвонила вашей матушке, а та – Фриде. К сожалению, меня вчера дома не было до девяти вечера, я обо всем узнал поздно, поэтому приехал только сегодня, с утра пораньше. А час назад меня уведомили о смерти Карин. Ох, Алан, это ужасно. Примите мои соболезнования. Ваша матушка с полковником Кингсфордом скоро приедут. Она пока ничего не знает, конечно. Я обязательно их встречу и сам все сообщу.

– Спасибо, Тони. Простите, что доставил вам столько неудобств.

– Да что вы, какие там неудобства! – Он подошел к окну и, не глядя на меня, продолжил: – Вчера вечером я позвонил домой вашему поверенному, Брайану Лукасу. Мы с ним лично не знакомы, но он сразу же предложил свою помощь. Сегодня утром я снова с ним переговорил, он готов приехать, если вам угодно. По-моему, присутствие адвоката не помешает, хотя, как я уже сказал, вас ни в чем не станут обвинять.

– А зачем мне адвокат?

– Видите ли, скорее всего, проведут коронерское расследование. Но давайте не будем сейчас об этом беспокоиться. И вообще, сейчас ни о чем не следует беспокоиться. Алан, ваши друзья с вами, вам нужен покой. Вы изранены, весь в ссадинах и царапинах. Я предупрежу вашу матушку.