Меня действительно мучила боль. Сегодня утром мне не дали обезболивающего – то ли боялись превысить допустимую дозу, то ли хотели проверить, обойдусь ли я без лекарств. Я остро ощущал каждый порез, ссадину и царапину и с трудом сдерживал стон.

– Тони, – закусив губу, сказал я. – Мне и впрямь не по себе. Вот прямо как накатило… Вы не могли бы…

– Да-да, я кого-нибудь позову, – ответил он.

В палату заглянула главная медсестра и сказала Тони:

– Доктор Фрейзер сейчас подойдет. Я провожу вас в комнату для посетителей.

– Нет, спасибо, я подожду в вестибюле, – возразил Тони. – Встречу матушку мистера Десленда.

Они вышли, а спустя несколько минут мое состояние резко ухудшилось.

Я бредил. Боль не отпускала. Палата стала зловещей, шторы угрожающе нависали надо мной, а в древесине половиц мне, как больному ребенку, виделись ухмыляющиеся морды чудовищ. Я не мог шевельнуться, хотя мне очень хотелось в туалет. Как только я закрывал глаза, комната начинала раскачиваться, превращаясь в безмолвное неподвижное море, на берегу которого лежали мы с Карин.

– Карин! – вскрикнул я, раскрыв глаза и вскакивая в постели. – Карин!

На краешке кровати сидел пожилой человек с кустистыми бровями. Осторожно подложив мне еще одну подушку под голову, он заставил меня лечь и сказал с сильным шотландским акцентом:

– Ш-ш-ш, успокойтесь! Вам привиделся кошмар?

– Извините, – пробормотал я. – Мне…

– Что ж, если вам интересно, кто я такой, то позвольте представиться. Я – доктор Фрейзер, пришел вас осмотреть. Все будет хорошо, вот увидите. Давайте-ка снимем эти повязки, поглядим на ваши раны… Сестра, помогите нам, пожалуйста.

Я почему-то решил, что Фрейзер – это фамилия молодого врача, который осматривал меня вчера в отделении неотложной помощи. Мне очень не хотелось снова сталкиваться с его презрительным отношением, поэтому я замкнулся и с подозрительной враждебностью относился ко всему больничному персоналу. А сейчас, когда пожилой врач начал осмотр, добродушно бормоча себе под нос, с меня как будто слетела броня, и можно было, сложив оружие, наконец-то оставить свой оборонительный пост, который я занимал с тех самых пор, как встретил полицейского на берегу. Лишь теперь я позволил себе полностью предаться горю и отчаянию.

– Карин! Карин! – горько рыдал я. – Где же прощение? Почему она…

Доктор Фрейзер склонился надо мной, пытаясь прекратить мою истерику:

– Успокойтесь, пожалуйста. Поймите же, вас никто не винит… Да, вас постигла тяжелая утрата, но вас в этом не обвиняют. Выслушайте меня. Я объясню, почему ваша жена умерла.

Донельзя встревоженный, я решил, что он каким-то образом проведал мою тайну и теперь расскажет обо всем в присутствии медсестры. Я повернулся к ней и воскликнул:

– Нет, пусть он ничего не рассказывает! Не позволяйте ему говорить! Это единственное, что я могу для нее сделать!

Я попытался вскочить, но врач с медсестрой меня удержали и снова уложили в постель.

– Да прекратите же вы наконец! – прикрикнул на меня доктор Фрейзер. – Вы себе хуже делаете!

Не помню, что было потом: нервный срыв, истерика, жуткие воспоминания. В ушах стоял голос Карин, я видел ее тень на стене, ее захлестывали волны, а она повторяла: «Еще, еще!» Миссис Тасуэлл шла по саду, а рядом с ней бежала эльзасская овчарка, и я в ужасе кричал, перекрывая зловещие шорохи в кустах. Израненными пальцами я пытался подобрать осколки разбитой «Девушки на качелях», но они ускользали, будто ртуть. Однако же я все время понимал, что эти кошмарные видения нереальны, что я погружаюсь в них, чтобы избежать гораздо худшего; я опасался, что полиции и врачам известно что-то о Карин, а мне совершенно необходимо убедить их в том, что ничего расследовать не нужно.

Потом мне, наверное, вкололи успокоительное или снотворное, потому что кошмары прекратились, и я забылся сном.

Когда я очнулся, то, не открывая глаз, понял, что наступил вечер. Горе по-прежнему давило на меня тяжким грузом, но ко мне наконец-то вернулась способность трезво размышлять.

Ради Карин надо все это стерпеть, думал я. Иначе я увязну в кошмарах, отгораживаясь ими от того, что необходимо сделать, то есть любой ценой добиться того, чтобы никто и ничего не выяснил.

Но как? Я пытался предугадать вопросы полицейских, а в ушах настойчиво звучало: «Почему вы оставили ее умирать? Почему вы оставили ее умирать?» Наконец этот воображаемый вопрос сменился настоящим: «Почему она умерла?»

Истинная причина ее смерти была известна лишь мне, но я решил, что для начала неплохо бы выслушать доктора Фрейзера. Возможно, в его объяснениях найдется то, что я смогу использовать в ее защиту. Где доктор Фрейзер? Можно ли его пригласить? Я открыл глаза и огляделся.

Маменька, с журналом на коленях, дремала в кресле. Кроме нас, в палате никого не было. Наверное, она уже долго здесь сидела, потому что сгустились сумерки и пора было включать свет. Я тихонько окликнул ее. Она сразу же проснулась, подошла ко мне и обняла.

Не помню, о чем мы с ней говорили. Меня больше утешало ее присутствие, а не разговоры. Она не стала упоминать о Карин, не просила рассказать, что стряслось, потому что, скорее всего, ей посоветовали меня не расстраивать. Она объяснила, что Тони уехал в Ньюбери, а Джеральд Кингсфорд задержится на пару дней, но на выходные ему тоже придется вернуться в Бристоль.

– Понимаешь, его помощники в субботу и воскресенье работают полдня, – объяснила она, – поэтому ему нужно присматривать за фермой. А я останусь с тобой, пока… пока тебя не выпишут. А чтобы тебе не приезжать в пустой дом, Флик приедет погостить.

Как Тони, она говорила о пустяках, но все это время, даже чувствуя ее доброту и заботу, на сердце у меня было тяжело, потому что ради нее и ради Карин я не мог рассказать ей о том, что знал. Один ужасную сыграть я должен сцену, и я сгорал от нетерпения сделать первый шаг и выяснить, что именно мне предстоит.

Поэтому я как можно спокойнее произнес:

– Маменька, сегодня утром ко мне приходил доктор Фрейзер, хотел поговорить о Карин. Тогда я был слишком расстроен, но теперь мне лучше. Можно его пригласить?

Она ответила, что доктор Фрейзер заходил дважды и, не желая меня будить, пообещал заглянуть утром.

– А он тебе не говорил, что… ну, что случилось… в смысле, ночью?

– Нет, милый, – со слезами на глазах ответила она. – Мы решили, что ты первым должен обо всем узнать. – Она не выдержала и разрыдалась, не только из сочувствия, но и от горя. – Ах, Алан, такая трагедия! Бедная Карин! Молодая, очаровательная женщина, добрейшая душа! Как это ужасно!

Наутро мы с доктором Фрейзером остались наедине. Я больше не изнывал от боли, и мне было легче сохранять спокойствие. Он присел на кровать и взглянул на меня из-под кустистых бровей:

– Мистер Десленд, вы уверены, что готовы меня выслушать? Мне не хотелось бы вас лишний раз волновать, а мой рассказ будет не из приятных. Может быть, с этим лучше повременить?

– Нет-нет, я готов, – запротестовал я.

– Что ж, нам, врачам, часто приходится говорить пациентам неприятные вещи, но извещать о смерти молодой красивой женщины… Тут волей-неволей пожалеешь, что стал доктором. Поверьте мне, мистер Десленд, я вам искренне соболезную. – Он помолчал, подыскивая слова, а потом, глядя мне в глаза, спросил: – Простите, а вы знали, что ваша жена беременна?

Я растерялся, не ожидая такого вопроса, а потом все-таки ответил:

– Да, мы подозревали, но…

– Срок беременности был шесть или семь недель. Значит, она не делала тест и не проходила осмотр у врача?

– Нет. Понимаете, она… она хотела сначала сама удостовериться.

– Да, к сожалению, так часто бывает. Что ж, винить ее за это ни в коем случае нельзя. Как давно вы женаты?

– Чуть больше шести недель.

– И до того вы вместе не жили?

– Нет, что вы, доктор Фрейзер! Мы познакомились за три недели до свадьбы.

– Она была замужем до вас?

– Нет.

– А, понятно. Извините, мистер Десленд, но я должен вас спросить: вы знали, что у нее уже был ребенок?

Меня охватила паника. Я знал то, что знал. А вот что было известно доктору Фрейзеру? Неужели полиция уже что-то выяснила? К чему он клонит? Я собрал волю в кулак и как можно спокойнее ответил:

– Да, знал. То есть… – Мой голос предательски дрогнул. – Ребенок умер. Еще до нашей свадьбы. Вот все, что мне известно. А откуда вы знаете?

Он словно бы не заметил моего волнения.

– Видите ли, у нее был шрам от эпизиотомии. Первороженицам часто делают надрез промежности и задней стенки влагалища, чтобы облегчить роды. Поэтому я сделал вывод, что она рожала.

Он умолк. Не понимая его намерений, я с отчаяньем подумал: «Я вам ничего не скажу». Однако же доктор Фрейзер просто собирался с мыслями, чтобы продолжить свои объяснения.

– Судя по всему, первые роды принимала не очень опытная акушерка. Как вы думаете, такое возможно?

– Может быть.

– Так вот, скорее всего, при родах в маточные трубы, их еще называют фаллопиевыми, проникла инфекция, что привело к их непроходимости из-за образования рубцовой ткани. А это, в свою очередь, создает опасность эктопической, или внематочной, беременности, когда оплодотворенная яйцеклетка не попадает в матку, а остается в фаллопиевой трубе. Понимаете?

Я кивнул.

– Такая беременность поначалу проходит нормально, то есть менструация прекращается и так далее. Но если ее вовремя не заметить, то это очень опасно. На шестой, седьмой или восьмой неделе беременности возможно внутреннее кровотечение, особенно после полового сношения. Кровотечение начинается внезапно, сопровождается мучительной, резкой болью и вызывает шоковое состояние. – Видя, что я разволновался, доктор Фрезер легонько коснулся моих перебинтованных рук. – Видите ли, когда вашу жену привезли в отделение неотложной помощи, этого никто не заподозрил. Все переполошились, навоображали себе изнасилование, избиение и бог знает что еще. Я не стану критиковать своих коллег, хотя, честное слово, в данном случае они этого заслуживают. Но это строго между нами. Меня вызвали к ней среди ночи, а до тех пор о внематочной беременности никто не догадывался. Спустя час после того, как я поставил диагноз, ваша жена умерла, но, уверяю вас, даже если бы внутреннее кровотечение обнаружили раньше, вряд ли бы ее удалось спасти. Вскрытие подтвердило, что у нее был очень тяжелый случай. Единственное, что мы смогли, – это облегчить ее страдания.

– Понятно, – сказал я и добавил: – Значит, у ее смерти существует самое что ни на есть рациональное объяснение.

– Да, конечно, – подтвердил он, не догадываясь о скрытом смысле моих слов.

– Вы правы. Но часто дела обстоят совсем не так, как кажется.

Он недоуменно посмотрел на меня и согласно кивнул:

– Верно. Вы очень достойный человек, мистер Десленд. Я рад, что ваша матушка с вами. Да, вы меня выслушали спокойно, но это потому, что пока еще не осознали всей глубины постигшего вас горя. Вам будет очень тяжело, однако же я уверен, что ваша матушка вас поддержит, потому что, к сожалению, одним диагнозом все это не ограничится.

– Что вы имеете в виду, доктор Фрейзер?

– Мне бы очень хотелось избавить вас от необходимости коронерского расследования, но, боюсь, это невозможно. На этом настаивают и полиция, и сам коронер. Видите ли, во-первых, вашу жену доставили в отделение неотложной помощи, поэтому должного медицинского осмотра она не проходила. А во-вторых, понимаете, мистер Десленд, она поступила к нам при весьма неординарных обстоятельствах, и коронер обязан их расследовать. Безусловно, это не мое дело, но коронер потребует, чтобы вы дали показания. Я уверен, что с этим вы справитесь блестяще.

Я промолчал.

– Что ж, я больше ничего говорить не собирался, – продолжил он, – поскольку уже уведомил всех заинтересованных лиц, что извещу их о вашем состоянии. Теперь же, побеседовав с вами, я готов подтвердить, что вы сможете присутствовать на коронерском расследовании и дать показания. Естественно, всем очень хочется поскорее покончить с этим печальным делом, и вы, надеюсь, не станете возражать.

Я помотал головой.

– Завтра пятница. Меня попросили узнать у вас, хотите ли вы, чтобы расследование провели завтра, или лучше, если оно состоится на следующей неделе. По-моему, вы готовы дать показания завтра же. Не волнуйтесь, процедура будет недолгой. Однако же если вы не согласны, то я попрошу отложить заседание.

– Благодарю вас, доктор Фрейзер. Я совершенно с вами согласен. Заседание откладывать не стоит. Я позвоню своему адвокату, и если он сможет приехать, то расследование лучше провести завтра.

– Что ж, до обеда я к вам еще наведаюсь, в половине двенадцатого. И если вы не перемените своего решения, то извещу коронера. Мы с ним знакомы, он очень порядочный человек и, принимая во внимание все обстоятельства, не станет расстраивать вас попусту.