Он встал, кивнул мне по-доброму, но без улыбки и направился к двери.

– Позвольте и мне поблагодарить вас, – сказал он с порога. – Мистер Десленд, вы очень облегчили мою задачу. Да благословит вас Господь.

Ах, Карин, что же мне сказать коронеру? Карин, ради нас обоих, помоги мне, умоляю. Подскажи, что мне говорить? Не заботьтесь, как или что сказать; ибо в тот час дано будет вам, что сказать, ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас.

Что произошло, мистер Десленд? Что произошло? Почему вы ее оставили? Почему ее нашли обнаженной и в беспамятстве? Почему?

В палату вошла маменька.

– Алан, сынок, – сказала она. – Медсестра любезно разрешила мне пользоваться электроплиткой. Хочешь чаю? И мне позволили посидеть с тобой, пока ты не уснешь.

27

Всем хочется избежать затруднений, а больничному начальству не хочется неприятностей, размышлял я наутро, одевшись и спеша позавтракать, прежде чем сестра Демпстер начнет надо мной хлопотать. Специалисты вовремя не выявили внематочную беременность, ставшую причиной смерти пациентки, которая несколько часов провела в отделении неотложной помощи, а молодой врач этого отделения проявил непозволительную халатность и непрофессионализм, прилюдно обозвав меня лжецом и обвинив в изнасиловании. Может быть, сами врачи считали, что Карин можно было спасти и что я считал так же, а значит, намерен доставить им большие неприятности. Они же не знали того, что было известно мне: спасти Карин не мог никто, а так называемое трагическое стечение обстоятельств на самом деле таковым не являлось. И уж тем более они не знали, что я, как и они сами, по целому ряду причин жаждал скорейшего завершения разбирательств по данному делу, с как можно меньшим количеством вопросов.

Нет, никто не станет затруднять рассмотрение дела. Однако же у коронера и у полиции может быть другое мнение. Как же объяснить все то, что произошло с Карин?

Я остро ощущал свою моральную и физическую беспомощность. Перебинтованное запястье мешало принять ванну, царапины на щеках не позволяли побриться. Ободранные пальцы болели, так что я не мог ни застегнуть пуговицы на рубашке, ни завязать шнурков. Сам себе я казался неухоженным и расхлябанным, хотя, естественно, это не имело никакого значения.

Утро выдалось пасмурным, холодный дождь стучал в окна. В девять утра маменька ушла покупать мне плащ, потому что мое пальто загадочным образом исчезло из чемодана.

Брайан Лукас приехал в четверг вечером, и мы с ним беседовали около часа. Мой поверенный, человек застенчивый и малообщительный, предпочитал оформлять документы о передаче имущества и составлять завещания, а не выступать в суде. Тем не менее он ясно представлял трагические обстоятельства случившегося и, горя желанием помочь, подтвердил, что врачебного заключения и результатов вскрытия будет более чем достаточно для того, чтобы снять с меня любые обвинения. Он нерешительно предложил мне подготовить рассказ о том, почему мы с Карин приехали на пустынный пляж и что там произошло, но я отказался, притворившись, что уверен в себе и не желаю лишний раз вспоминать о случившемся, а предпочитаю дать показания коронеру. Брайан не стал настаивать: мы с ним не были близкими приятелями, а в данных обстоятельствах ему не хотелось выпытывать у меня щекотливые подробности интимного характера.

– Что ж, если вы уверены… – смущенно сказал он и, выслушав мой утвердительный ответ, добавил: – Решайте сами. С юридической точки зрения вам абсолютно не о чем беспокоиться. – Возможно, он считал, что таким образом устранялся от того, что его клиент и сам толком не мог объяснить.

В общем, от так называемой консультации было мало толку. Я провел в больнице три дня и все это время, сокрушенный гнетущим чувством невосполнимой потери, с ужасом вспоминал пережитое. Я не мог ни на чем сосредоточиться, а тем более думать о будущем. Иногда я ловил себя на том, что рыдаю, но не помнил, когда начал рыдать. Как все глубоко скорбящие люди, я переживал свое горе в одиночестве. Мир замкнулся, поблек и зачах, потому что я утратил к нему интерес и больше ни на что не надеялся. В беседах с окружающими, даже с маменькой, моя скорбь воздвигала невидимый барьер, и никакое сочувствие не могло его сокрушить.

Никогда прежде я не был так несчастен.

Я сидел на кровати и ждал прихода маменьки, жалея, что не воспользовался предложением доктора Фрейзера отсрочить заседание на три дня. За это время я бы наверняка успел сочинить убедительное объяснение для коронера. Впрочем, я сознавал, что это невозможно. Мы с Карин расстались на пляже. Сначала обнаружили ее, в беспамятстве и при смерти, а потом полицейские нашли меня, изувеченного и в невменяемом состоянии. Более того, медицинское освидетельствование подтверждало рождение ребенка. Вполне возможно, коронер решит, что мне известно что-то еще, о чем следует знать и полиции. Почему вы ее бросили, мистер Десленд? Почему?

– О Карин, – прошептал я, закрыв лицо ладонями. – Помоги мне!

Тянулось время. С улицы доносилась песня дрозда. Я подступил к окну, стал глядеть, как дождь накрапывает на асфальт, да так и простоял до тех пор, пока не настало время выходить.

На расследование мы пошли вместе: Лукас, маменька, мы с Тони (он приехал рано утром и привез мне костюм и рубашку) и сестра Демпстер, которая присоединилась к нам в последний момент, объяснив, что ей велели сопровождать меня «на всякий случай». Судя по всему, больничное начальство обошлось со мной, как милосердные разбойники, но они знали, что делают.

Коронерское расследование проходило в полицейском участке. У входа два типа в плащах и с записными книжками пытались со мной заговорить, но Лукас, заранее разведав обстановку, провел нас прямиком в зал заседаний.

Помещение оказалось большим, похожим одновременно и на лекционную аудиторию, и на конференц-зал. Пасмурным утром в нем было темно и мрачно. Посредине стоял стол коронера, а справа и слева от него были расставлены три или четыре ряда деревянных скамей, будто в церкви. На одной из скамей уже сидел доктор Фрейзер с незнакомым мне пожилым человеком. Фрейзер с улыбкой кивнул мне, и мы заняли места между ним и группой полицейских, среди которых были и те, кто во вторник утром привез меня в больницу. Судя по всему, распорядители хотели, чтобы в зале собрались все непосредственные участники событий, прежде чем впускать представителей прессы. Наконец типы в плащах и еще два или три человека, явно журналисты, расселись на скамьях напротив. Немного погодя в зал вошел коронер, и все присутствующие встали.

Коронер, худощавый человек лет пятидесяти, с проседью, в очках без оправы, был бодр и внимателен, чем-то напоминая муниципального чиновника или управляющего банком. Ни на кого не глядя, он негромко произнес: «Садитесь, пожалуйста», занял свое место и с минуту сидел молча, аккуратно раскладывая на столе бумаги и делая записи в какой-то ведомости. Наконец он оторвался от своих занятий и осведомился:

– Сегодня пасмурно, но, может быть, все-таки обойдемся без света?

Возражений не последовало.

– Мистер Алан Десленд присутствует? – продолжил коронер.

Я снова встал и ответил:

– Да, сэр.

– Мистер Десленд, как я понимаю, вы согласны на безотлагательное проведение заседания и отказываетесь воспользоваться предложенной вам отсрочкой до следующей недели. Вы это подтверждаете?

– Да, сэр.

– Я также понимаю, что вы понесли тяжелую утрату и что наше расследование может выявить подробности, которые усугубят ваше горе. Я постараюсь свести их к минимуму. Надеюсь, что так же поступят и прочие участники разбирательства. Если ваше самочувствие ухудшится, то по вашей просьбе я прерву слушание дела.

Все это он произнес вежливо, но бесстрастно, явно заботясь лишь о том, чтобы впоследствии никто не мог обвинить его в несоблюдении декорума. Я понял, что он – весьма прагматичный человек, готовый соблюсти все приличия, однако же не упустит ничего существенного. Что ж, может, оно и к лучшему. От милосердия я опять расклеюсь, вот как при докторе Фрейзере.

– Благодарю вас, сэр, – сказал я и сел на место.

– А теперь попрошу всех участников разбирательства представиться поименно. Давайте начнем с полицейских.

Нахлынувшая тревога туманила мне мысли. Казалось, от голосов свидетелей зал заседаний раздувается, как воздушный шар. Я боялся, что он вот-вот лопнет, и тогда… Я прикусил палец и невидящими глазами уставился на журналистов.

Коренастый молодой человек в коричневом костюме, один из полицейских, встал, назвал свое имя – Мартин Симс – и принес присягу:

– …Правду, всю правду и ничего кроме правды.

Он начал рассказывать о том, как девятого июля, во вторник утром, по дороге на работу заметил Карин, бредущую по обочине. Он говорил запинаясь и с трудом подбирая слова, поэтому его показания вскоре превратились в ряд вопросов и ответов, которые аккуратно записывались.

– Она была одета?

– Нет, сэр.

– На ней вообще ничего не было?

– Совершенно верно, сэр.

– Она была расстроена?

– Да, сэр. Еще как.

– Она плакала?

– Да, сэр. Ну, вроде того.

– Она была испугана?

– Да, сэр.

– Как по-вашему, чего она боялась?

– Ну… Вроде бы да, боялась чего-то. Или кого-то, сэр. Она же убегала… ну, как могла.

– Она что-нибудь сказала?

– Нет, сэр, ничего понятного. То есть она, конечно, лепетала на каком-то чужестранном языке, только я не понял ни слова. И все как-то путано.

– У нее были раны или синяки?

– Нет, сэр, я не заметил.

– А кровь была? В интимных местах?

– Нет, сэр. Крови я не видел.

– А обручальное кольцо на ней было или нет?

– Нет, сэр, кольца точно не было.

Затем он рассказал, как укутал ее в свое пальто и отвез в больницу. Дальнейших вопросов ему задавать не стали, и он покинул зал заседаний.

– Старший инспектор, значит, с миссис Десленд полиция больше дела не имела? – спросил коронер.

– Совершенно верно, сэр. Только констебль Тэтчер проводил мистера Десленда в палату миссис Десленд и какое-то время пробыл с ним.

– Что ж, в таком случае давайте выслушаем показания медицинских работников, – объявил коронер, вопросительно оглядев присутствующих.

Доктор Фрейзер встал.

Его привели к присяге, и коронер спросил:

– Доктор Фрейзер, вы осматривали эту несчастную женщину сразу после того, как ее доставили в отделение неотложной помощи?

– Нет, сэр, – ответил Фрейзер. – Осмотр производил мой коллега, доктор Притчард. К сожалению, срочные дела не позволяют ему присутствовать на сегодняшнем заседании. Я – главный консультант-гинеколог в больнице, и, с вашего позволения, сэр, мы с доктором Салливаном, главным патологоанатомом, предоставим вам полный отчет о случившемся. От имени всего персонала больницы. Вы, конечно же, понимаете, что, с практической точки зрения, неразумно отрывать других врачей от работы. Позвольте добавить, что я лично осматривал миссис Десленд незадолго до ее смерти и готов изложить вам полную клиническую картину.

Коронер уставился в свои записи, обдумывая услышанное. Лукас нетерпеливо шевельнулся, готовясь встать, но я, коснувшись его руки, прошептал:

– Все в порядке.

– Необходимо настоять на присутствии врача из отделения неотложной помощи, – шепотом ответил он. – Вы же сами говорили, что он с вами дурно обращался и обвинил в избиении и изнасиловании жены. Коронера следует об этом уведомить.

– Нет, Брайан, не стоит. Прошу вас.

Помедлив, он вздохнул:

– Что ж, как вам угодно.

Коронер взглянул на нас:

– Значит, доктор Фрейзер даст показания от имени больничного персонала. У кого-нибудь имеются возражения?

Лукас помотал головой.

Доктор Фрейзер рассказал о шраме от эпизиотомии и о том, что это означает; упомянув о предыдущих родах, он перешел к объяснению инфицирования маточных труб, внематочной беременности и трудностях диагностирования внутреннего кровоизлияния у пациентки с неизвестной историей болезни и вдобавок неспособной отвечать на вопросы. Меня замутило от подступившего страха. Казалось, тело Карин, оскверненное болью, на виду у всех распростерлось в зале заседаний, будто заброшенный храм, где двери сорваны с петель, растресканные плиты усыпаны сухим пометом, а ветер сметает жухлую листву к заляпанным грязью стенам… Я зажмурился и мысленно воззвал: «О Карин, останови их! Умоляю, останови! Скажи, как мне все это прекратить?!»

Маменька легонько коснулась моей руки и прошептала:

– Может быть, уйдем, сынок?

– Значит, наружного кровотечения не наблюдается? – осведомился коронер.

– Совершенно верно, сэр. Никаких внешних признаков кровоизлияния может не быть в течение долгого времени. Вот как в этом случае. Кровотечение было внутренним, полостным, кровь из разорванной фаллопиевой трубы скапливалась в брюшной полости.