Ни в первый раз с Григорием, ни сейчас она не испытала того самого главного, ради чего люди и занимаются любовью. Она просто терпела и пережидала. Но в первый раз, кажется, не было так мучительно, так страшно (вот парадокс!).

– Тебе хорошо было? – Орехов упал рядом с Агнией, положив поперек ее груди тяжелую руку. – Скажи!

Спрашивал ли ее об этом Григорий? Нет.

Вроде бы нормальный вопрос. Орехов заботится о ней. Но какой убийственно смешной вопрос…

– Почему ты улыбаешься?

– Все хорошо, – сказала Агния и заставила себя поцеловать Орехова. Именно заставила – иначе тот бы стал дальше расспрашивать ее. Лучше прекратить этот разговор на корню – да, милый, мне было хорошо, ты, милый, самый лучший мужчина на свете…

«Я привыкну. Все будет действительно хорошо!»

Орехов лежал рядом – постепенно его дыхание успокоилось, он расслабился. И тоже улыбнулся:

– Агния…

– Да?

– Ну кто бы мог подумать… чтобы ты и я… – Он ласково провел пальцем по ее губам. – Ты ангел. Ты такая нежная… О господи! – Он вдруг зажмурился, и между сомкнутых ресниц вдруг показались… слезы? – Послушай! – Он снова открыл свои серые глаза, гипнотизируя Агнию блестящим, влажным, лихорадочным взглядом. – Послушай… об этом, наверное, рано говорить, но…

– Так не говори, – испуганно сказала Агния.

– Нет, не могу. Я должен сказать. В сущности, я ведь тебя давно знаю. С самого рождения, да? Так вот. Ты всегда мне нравилась. Но я не замечал тебя… Лицом к лицу лица не увидать! А я любил тебя. Всегда. И люблю. Представляешь?

У Агнии все похолодело внутри. Он говорит ей о любви! (Харитонов говорил? Нет, ни слова.) Как трогательно, как необыкновенно… И страшно почему-то. К любви тоже надо будет привыкнуть.

– Погоди, не торопи события… – прошептала Агния. – Потом.

– Зачем – потом? Сколько можно? – Орехов опять сграбастал, прижал ее к себе. – Ты мой ангел. Ты – мой ангел. Вот кто ты! Обожаю тебя.

У него вдруг отчетливо заурчало в животе.

– Ты голодный! – Агния вскочила, потом стыдливо присела, потянула на себя простыню. – Дай, пожалуйста, мне что-нибудь, а?

Орехов, ничуть не смущаясь своей наготы, встал, натянул джинсы.

– Вот рубашка моя, подойдет?

Агния надела рубашку Орехова – довольно длинную, закатала рукава.

…Кухня у Эдуарда тоже была современной. И в ней тоже царил идеальный порядок.

– Пожалуйста, холодильник в твоем распоряжении… Видишь, я товарищ запасливый… У меня продуктов на месяц.

– А какое твое любимое блюдо? Что тебе приготовить? – спросила Агния, изучая содержимое холодильника. Кулинарного испытания она не боялась совершенно. Ей ли, в шестнадцать лет взвалившей на свои плечи домашнее хозяйство, бояться такой ерунды!

– Я все люблю, – с суровой пылкостью произнес Эдуард. – Я всеядный. Тем более если это приготовишь мне ты!

Агния вытащила из морозилки пласт готового слоеного теста, из ящика с овощами – свежие помидоры и (какая удача!) нашла именно тот сыр, который обожал и ее отец.

Слоеное тесто за пару минут оттаяло в микроволновке, помидоры и моцарелла были нарезаны кружочками… В сущности, сейчас Агния готовила любимое блюдо своего отца, поклонника итальянской кухни.

Пока разогревалась духовка, Агния разложила на тесте рядами сыр с помидорами. Поперчила, посолила, посыпала сверху сушеными травами… Все.

– Все? – поразился и Эдуард, наблюдая за ее манипуляциями.

– Нет, не все… Еще минут двадцать придется подождать.

– Вино! У меня есть вино – красное, сухое… Как раз под твой пирог! Нет, я в шоке… В хорошем смысле в шоке. Так быстро, так красиво… Агния! – Эдуард звучно чмокнул ее в щеку.

– Ты погоди, что там еще получится… – Девушка почувствовала неловкость: за подобную ерунду, за пирог быстрого приготовления – так хвалить!

Но выпечка получилась на редкость удачной и красивой – ровно через двадцать минут. За эти двадцать минут Агния умудрилась приготовить еще и салат. Эдуард был просто сражен. Смущаясь от града похвал, которые он на нее обрушил, Агния невольно подумала – интересно, неужели те женщины, которые раньше были с Ореховым, совершенно не умели готовить?

…Они сидели за обеденным столом, друг напротив друга. Агния, пока готовила, уже немного забыла о том, что ее полчаса назад пластовали, как цыпленка…

– За тебя, Агния. Кстати, Борис Николаевич не будет беспокоиться, что ты задерживаешься?

– Нет, даже наоборот… Мы поссорились. Он не хочет меня видеть.

– Я так и знал, что вы поссорились. Ничего, я к вам на днях загляну… – уминая салат с пирогом, благодушно отозвался Эдуард. – Живо помиритесь! Я, Агния, прирожденный миротворец…

– Мой отец – негодяй, – вырвалось у Агнии. – У него есть на стороне сын, а он о нем совершенно не заботится.

– Что?! У твоего отца – внебрачный сын родился? Ну, Борис Николаевич, молодец! – захохотал Эдуард.

– Нет, моему брату уже шестнадцать. И отец не хочет его признавать.

– А в чем проблема-то? Подумаешь…

– Я отца не осуждаю. То есть осуждаю… но не за то, что он моей маме изменял… Не только… Но надо же отвечать за свои поступки! Ведь там – ребенок…

– Брось! – добродушно произнес Эдуард. – Ты же знаешь, в жизни все бывает.

– Но он должен был…

– Агния, никто никому не должен! Обычная житейская ситуация, каких миллион. Никто никого не убил, не зарезал, все живы, одним человеком на земле больше стало. Что такого!

– В том-то и дело… Мне кажется, что моя мама… что она умерла из-за отца. Он изменил ей, и ее сердце не выдержало.

– Так не бывает, – ласково произнес Эдуард. Он подлил в бокалы вина. – Из-за измен не умирают.

– Вот-вот, и Григорий тоже так сказал! – в отчаянии, что ее опять не понимают, воскликнула Агния.

– Какой Григорий?

– Харитонов.

– Ты с ним общаешься?

– Н-нет. Но он врач, и я как-то его спросила… – растерялась Агния. Она солгала, но не солгать не смогла – в лице Эдуарда промелькнуло что-то такое недоброе, едва она произнесла фамилию Харитонова…

Эдуард помолчал. Кажется, поверил в то, что с Харитоновым ее ничего не связывает. Потом спросил:

– Ты с братом общаешься?

– Да. Но мало. Пару раз мы только встречались…

– Дело твое. Но я бы не стал. Ясно, что все от Бориса Николаевича денег хотят… Может, он шантажист, братец твой.

– Эдик, не надо, – печально улыбаясь, покачала Агния головой. – Он славный.

– Ты его любишь?

– Брата, Илюшу? Да, люблю.

– Агния… – Эдуард отложил вилку. – Ты не должна во все это вникать. У тебя уже своя жизнь. Ты о себе должна думать! И обо мне. Я тебе честно признаюсь – я тебя ни с кем делить не хочу. Ни с отцом, ни с братом, ни с подружками твоими…

– У меня только одна подруга – Инга.

– Не важно. В общем, будь моей. Только моей. Ладно? – Эдуард взял ее руку, прижал к своему сердцу. Он смотрел Агнии в глаза – мрачно, сурово, страстно.

И Агния вдруг поверила – в то, что Эдуард любит ее. Нельзя было противиться этой любви – мужской, тяжелой, сокрушительной, которая, словно танк, подминала под себя все, чем жила Агния до этого дня.

– Ладно… – покорно согласилась она.

– Иди ко мне, – Эдуард потянул ее к себе на колени.

И все повторилось. Тело Агнии опять пластали, сворачивали и скручивали. Несколько раз она позволила себе вскрикнуть – не от наслаждения, нет – от боли, от страха (а ну как хрупнут сейчас все ее косточки!). Но Эдуард воспринял эти звуки как призыв к усилению атаки, и стало еще хуже…

В общем, Агния возвращалась домой в полном смятении, измученная и разбитая. С одной стороны, ей признались в любви, ею восхищались, но с другой…

«Надо поговорить с Эдуардом, – подумала Агния, поворачивая в замке ключ. – Чтобы он как-то… тише, что ли… Чтобы он не ломал меня так!»

Она зашла в прихожую. Из кабинета отца доносились мужские голоса, звон бокалов, струился запах сигар…

Отец выглянул в коридор, посмотрел на Агнию без всякого выражения, сказал:

– Не беспокоить, у меня важные гости! – и снова скрылся за дверью.

…На следующее утро Агния проснулась непривычно поздно для себя, в одиннадцатом часу.

Открыла глаза, долго изучала потолок. Очень хотелось еще раз пересмотреть «Призрак Оперы», но Агния усилием воли заставила себя не включать проигрыватель.

Она вылезла из теплой постели, вышла в коридор, прислушалась.

Никого. Отец давно ушел. Она одна.

Агния открыла дверь в кабинет отца. Легкий беспорядок, грязные чашки из-под кофе, пыль на полу. Она должна все это убрать – так было заведено испокон веку. Отец никогда не просил ее специально: «Агуша, приберись, мне некогда…» Нет. Она в любом случае должна была прибраться, это ее обязанность. Без всяких просьб и напоминаний. Это женская доля. Так надо. Мужчина зарабатывает деньги, женщина создает в доме уют.

Агния дрожащими руками переставила грязные чашки на поднос, отнесла все на кухню. Вернулась со шваброй, чтобы протереть пол – на лаковом паркете так отчетливо была заметна пыль! – но вместо этого уселась за стол, в глубокое кожаное кресло отца. Швабру оставила прислоненной к стене.

Где-то здесь отец хранил документы…

Агния принялась выдвигать один за другим ящики стола. Кипы бумаг – образцы доверенностей, заявления… Но это по работе, где же личное?

В сейфе?

Агния вскочила, подбежала к противоположной стене – там, за картиной, на которой был изображен цветущий луг (подлинник, кто-то там из передвижников рисовал), прятался сейф. Нет, шифра-то она не знает…

Агния от сейфа метнулась к книжному шкафу. Где-то здесь тоже прятался тайник – помнится, совсем ребенком, лет в семь, Агния видела, как отец выдвигает какую-то хитрую полочку сбоку…

Пытаясь так и эдак повернуть резные загогулины, украшавшие старинный антикварный шкаф, Агния все-таки добилась своего – сбоку в шкафу что-то скрипнуло, и с треском выдвинулся потайной ящик.

Агния не позволяла себе лазить по шкафам и ящикам в кабинете отца, перебирать его бумаги. Отец никогда не говорил, что этого делать нельзя – это и так подразумевалось. Если хоть какая-то вещь была сдвинута со своего привычного места, отец впадал в ярость… Агния прибиралась, стараясь не тронуть ничего лишнего. Чтобы переложить папки на столе, хотя бы поменять их местами при уборке – да никогда! И отец знал, чувствовал, изначально привык к тому, что Агния никогда и нигде не шарила, не подглядывала и не заглядывала никуда…

Этот порядок, эти неписаные правила соблюдались годами и десятилетиями.

Но не сейчас.

Агния лихорадочно перебирала бумаги, лежавшие в потайном ящике. Она хорошо понимала, что совершает сейчас нечто ужасное, из-за чего отец может впасть в самое настоящее бешенство – если узнает. Чего не простит ей никогда. Но не могла остановиться…

Если рассуждать логически, то в сейфе должны лежать деньги, драгоценности, очень важные документы. В этом же тайничке – просто важные документы. Свидетельство о смерти матери отец вряд ли станет прятать в сейф – слишком много чести. Но и на виду не оставит. Если оно не уничтожено, то хранится именно здесь.

Итак, что обнаружила Агния в тайнике? Аттестат зрелости – отца. Копию его диплома. Какие-то чеки, письма… Свидетельства о смерти бабушки и дедушки. Когда Агния наткнулась на них, то у нее задрожали руки. Значит, она на правильном пути! Где-то здесь, где-то здесь…

Вот! Вот оно!

Свидетельство о смерти Марии Степановны Морозовой.

Агния от волнения почти ничего не соображала, сердце билось как сумасшедшее, буквы прыгали перед глазами. «…Смерть наступила в результате перелома шейного отдела позвоночника…» Что это? Какой такой шейный отдел позвоночника?! Мама же умерла от болезни сердца!

– Господи, господи, господи… – в ужасе прошептала Агния. – Мама. Мамочка!

Под свидетельством о смерти лежала еще одна бумажка – довольно большой лист, формата А4, что-то вроде таблицы… Агния принялась изучать его, перепрыгивая взглядом с одной клеточки на другую. Это был документ сугубо медицинского характера… Перед глазами Агнии мелькнули два слова – «суицид» и «повешение».

И она вдруг поняла.

Тогда, восемнадцать лет назад, мама повесилась.

Не было никакого сердечного приступа. Ее родная мать наложила на себя руки. Повесилась! У мамы хрупнули шейные позвонки, и она умерла…

«Ты это искала? Ты это хотела знать? Ну и получай!» – услышала Агния голос отца у себя в голове.

Она ахнула и опустилась на пол – ноги вдруг перестали ее держать.

В голове снова зазвучал голос отца:

«Тебе стало бы легче от этого прощания? А мне каково?.. Я и так весь на нервах, тебя еще утешать! А так лишних три недели покоя… Я тебе три недели нормальной жизни подарил! Господи, как ты не понимаешь… Ты маму мертвой не видела, ты весь этот тягомотный кошмар с похоронами не знала! Ты мне спасибо должна сказать!»