Он сказал это восемнадцать лет назад, когда Агния вернулась из летнего лагеря. И узнала, что маму похоронили за три недели до того.

А недавно что было? Отец недавно обронил еще что-то такое, что Агния, как всегда, пропустила мимо своего сознания…

«…А она, маменька твоя, – не знала, за кого замуж выходила? Какие ж бабы дуры… Я, Агния, неплохой человек. Но я такой, какой есть. И меня не переделать. И Маша это знала. И все страдала, страдала… Ушла бы, да и дело с концом! Я ее не держал! Нашла бы себе еще кого… Твоя мамаша – идиотка, истеричка… Жить ей, видите ли, не хотелось… А мне с ней каково было?!»

Жить ей, видите ли, не хотелось.

Агния эту фразу пропустила мимо ушей, и напрасно. Тогда отец проговорился.

Это отец виноват в смерти мамы. И ничем мама не болела… Отец придумал сердечный приступ – так сказать, лайт-вариант. Облегченная версия – для дочки. Чтобы ничего не объяснять.

А на самом деле мама повесилась.

…Слез не было – только страшная тоска заполнила грудь Агнии, мешала дышать.

Лишь минут через двадцать Агния нашла в себе силы пошевелиться. Потихоньку встала, спрятала все документы обратно в тайник. Подмела пол.

«А где мама повесилась? Дома? А где – здесь?» Девушка обошла все комнаты, оглядывая их пристрастно. Наверное, это произошло в комнате для гостей – решила Агния. Отец сюда почти не заходил…

Оставаться в пустой квартире, наедине со своими мыслями, было невыносимо – у Агнии возникло чувство, будто она сходит с ума. Будто где-то здесь, за дверями, – мама, живая… Страшно, жутко! «Мамочка, родненькая… Но зачем же вешаться, у тебя же была я?!»

Агния быстро оделась, выскочила из подъезда.

Во дворе еще лежал снег, но асфальт возле дома был уже сухим, чистым. Агния пошла вдоль ряда машин, выискивая взглядом знакомые. Машины Эдуарда нет, машины Григория – тоже… Интересно, кто из этих двух мужчин согласился бы сейчас ее выслушать? Кто стал бы ей сострадать? Оба? Никто?

Агния дошла до арки, затем повернула назад. Выходить на улицу ей не хотелось, возвращаться домой – тоже.

Остановилась у первого подъезда, где жил Григорий Харитонов, подняла голову.

Окна первого этажа, забранные решетками. Тут была квартира Марины. Везде смерть… Везде тайны! Что ж за дом такой страшный!

Агния, словно завороженная, смотрела на эти окна.

Внезапно одна из занавесок шевельнулась, и показалось морщинистое, бледное лицо… Сердце у Агнии едва не разорвалось от ужаса, но это была соседка по дому – Агния узнала ее. Пожилая женщина, которая ходила с палочкой. Агния с ней здоровалась, но они никогда не говорили…

Женщина выжидательно смотрела на Агнию. Агния – на нее, не в силах пошевелиться. Наконец женщина открыла форточку и крикнула:

– Здравствуйте! Что-то случилось?

Агния сглотнула. Нашла в себе силы ответить:

– Нет.

– А что вы тут стоите?

– Не знаю.

– Если вы насчет денег, то я против установки ворот. Я не дам никаких денег! Ко мне врач часто ходит на дом… А как она будет ходить, если ворота все время закрыты? Вы так и передайте своему отцу, что я против…

– Я не из-за ворот. Скажите… а ведь тут жила Марина? Та девушка, которую убили?

У женщины за окном широко раскрылись глаза.

– А вам зачем? Почему вы спрашиваете про Марину?

– Я ее помню. Мы же в одном дворе…

– А… вы играли в детстве!

Агния не стала разубеждать женщину. Та снова крикнула:

– Как вас… Агния, да? Заходите. Поболтаем.

– Зачем?

– Ну как… Мариночку вспомним! Заходите, заходите… Сейчас я вам дверь открою. Как войдете в подъезд, сразу направо. …Как я не догадалась, что вы подружками, верно, были! – воскликнула женщина, впуская Агнию в квартиру. – Девчонки, девчонки! Но Мариночка постарше, да… Сейчас чаю сделаю.

– Простите, я не знаю вашего имени-отчества… – призналась Агния.

– Я Лидия Трофимовна. Тетя Мариночки. Родная сестра ее матери. Младшая. Теперь тут живу.

Они прошли на кухню.

– Вы милая девушка, я за вами давно наблюдаю… – болтала Лидия Трофимовна. – Вы уж извините, что я так про вашего папу… Но иногда пословицы врут!

– Какие пословицы?

– О том, что яблоки от яблоньки… Это не про вас, Агния. Вы не в папу. Зеленого чая, черного?

– Черного.

– Вот печенюшки еще… Садитесь, садитесь. Я одна, мне скучно. Вы славная, я вижу.

– Спасибо.

Агния глотнула чай, не чувствуя вкуса.

– Но с чего вы, Агния, взяли, что Мариночку убили? – отхлебывая из большой чашки, с любопытством спросила Лидия Трофимовна.

– Слухи.

– А, слухи… Нет, Мариночку никто не убивал. Она сама на себя руки наложила. Да, да…

Агния закашлялась. Соседка продолжила:

– Ой, все эти сплетни… Не верьте. Гришу Харитонова тогда, конечно, забрали, следствие было… Но это не он. Потом записку нашли. Мариночка перед смертью оставила прощальную записку – дескать, так и так, нет смысла, простите, и все такое…

– Из-за Харитонова она… убилась? – спросила Агния с мистическим ужасом. «Мама – из-за папы, Марина – из-за Григория! И почти одновременно ведь!»

– Да прям! Это все сказки… Мама Мариночки, моя сестра Ларочка… пила страшно! Я всегда Мариночку к себе забирала, когда у Ларочки запои бывали… У меня своих детей-то нет, – призналась Лидия Трофимовна. – Вы помните Мариночку, как славно… Чудная была девочка, племяшка моя.

– Помню, – кивнула Агния, с трудом улыбнувшись. После того как всякая мистика исчезла и все совпадения стали случайными, ей стало чуть легче дышать. – У нее были чудесные волосы, золотые, очень длинные. Роскошные.

– Да, красавица она была… А вы ведь свои локоны отрезали, я заметила. Зря, зря! Не понимаю я этой моды… Ну да ладно, волосы не зубы – отрастут еще.

– Значит, Марина из-за алкоголизма матери повесилась? – жуя печенье, задумчиво спросила Агния.

– Повесилась? – вытаращила глаза Лидия Трофимовна. – С чего вы взяли, что Мариночка повесилась? Ох, сколько же глупых слухов! Мариночка утопилась. Летом было дело. Не сразу нашли. Потом, когда Москву-реку чистили, то… Ее нашли, Мариночку. Ее тело. А папа ваш, вы уж простите, на каждом углу говорил, что это Гриша Мариночку утопил. Прямо «Муму» какое-то, ей-богу… Записку же потом еще обнаружили, где Мариночка черным по белому объяснила, что не хочет больше жить. Гриша не мог, не мог ее и пальцем тронуть, вы даже не представляете, как он ее любил! Он после того весь засох, почернел. Я так думаю… – понизила голос Лидия Трофимовна, – что Гришенька не просто так потом в «Скорую» пошел работать. Он спасает. Всех спасает. Марину спасти не смог, так других теперь с того света вытаскивает. Ко мне часто заходит, давление меряет.

«С чего я действительно взяла, что Марина повесилась? – Агния потерла лоб. – Совсем плохая… Но какая странная смерть! Утопилась. В грязной Москве-реке. Бр-р!»

– Так вот, и я себя немного виноватой чувствую. И тоже косвенно, конечно, – охотно продолжила Лидия Трофимовна. – У меня в то лето, восемнадцать лет назад, муж болел. Последняя стадия. Я с ним была. А у Ларочки – запой очередной. Белая горячка! Все черти мерещились, с ножом она бегала за дочкой… А Марина не могла ее оставить, уйти – мать же родная! Я Мариночку к себе ну никак не могла тогда взять… Всегда брала, а тогда – нет! И, короче, пропадает она вдруг, Мариночка. Ищут-ищут, на Гришу наезжают, и все такое… А я с мужем, в больнице – помирает уже. Короче, звонит мне Ларочка (у нее как раз просветление после запоя наступило) – нашли Марину. Мертвую. «Я, – говорит, – ее опознала…» И с горя Ларочка – в новый запой! А у меня муж отходит… Умер, хоронить надо, я вся не в себе, на успокоительном, на уколах… К концу осени только оклемалась. Сюда переехала. Ларочка еще два года мучилась… Умерла на моих руках. Ужас!

– Зачем же она в реку-то бросилась? Марина… зачем? – с недоумением спросила Агния. – Странная смерть.

– Да я вообще не понимаю, зачем молодые на себя руки накладывают! – в отчаянии воскликнула Лидия Трофимовна. – Видимо, помрачение находит. Я вот старая, больная, а мне даже в голову не приходит над собой такой грех сотворить! Уж буду жить, сколько положено. Идемте, я вам покажу, где она жила, Мариночка…

Старуха отставила пустую чашку, поманила Агнию за собой.

– Вот тут ее кровать стояла. Тут стол – я его не передвигала даже. Вот тут она сидела, уроки делала, потом в институт готовилась. Ведь так и не поступила в свой театральный, три или четыре раза проваливалась! Кстати, и это тоже причина, что жить не захотелось, ведь так?

– Марина хотела стать актрисой? – спросила Агния.

– Да. С ее-то внешностью – как не в актрисы! И провалилась в очередной раз. Одно к одному, одно к одному сошлось… А вот ее вещи. Эту записку она оставила перед смертью. Я тогда у следователя, как дело закрыли, выпросила. Память же!

Агния взяла в руки записку, подошла к окну, где было светлее. Последние слова Марины были запечатлены на обычной почтовой открытке. На одной стороне этой открытки – фотография какой-то старинной постройки, утопающей в зелени и цветах. На другой стороне было написано синей шариковой ручкой: «Нет смысла и желания жить в этом мире. Простите и прощайте! Ухожу навсегда».

– Это Марина писала?

– Да. Экспертиза была. Ее почерк, – твердо произнесла Лидия Трофимовна. – Сама на себя руки наложила, бедная моя дурочка. А что про Гришеньку говорят – это все ерунда, слухи. Он ее любил. Очень, очень любил…

* * *

Ночь прошла относительно спокойно. Вызовов было мало, и все несложные. Потом, утром, купировали приступ мерцательной аритмии у пожилой женщины – довольно долго…

– Вы бы раньше нас вызвали! – с досадой воскликнула фельдшер Вера Петровна. – Приступ же еще ночью начался, да? Сразу бы и вызвали! Зачем терпели?

– Так не хотелось вас беспокоить – среди ночи-то… – жалобно застонала больная. – Поспят, думаю, лишнюю минутку врачи!

– Мы не спим, – усмехнулся Григорий. – Мы на дежурстве. А вот теперь нам возни больше… Если бы сразу «Скорую» вызвали, как только приступ начался, мы бы быстрее его купировали.

– Я не знала… Ах, милый мой, дай вам бог здоровья. Спасибо вам, спасибо, спасибо! Вы уж простите меня, глупую…

– В больницу едем? – спросила Вера Петровна.

– Нет! – испуганно закричала женщина. – Мне уже лучше!

– Что ж вы все так больниц боитесь, а?..

Через полчаса, когда женщине действительно стало лучше, линейная бригада отправилась на следующий вызов. На подстанции сообщили – больной, двадцать восемь лет, острая боль в животе.

Старый, ветхий дом – кажется, общежитие какого-то завода. Шестой этаж, лифта нет. Под ногами – битое стекло, все стены разрисованы надписями.

– Вот люди… Помыли бы тут все, почистили, покрасили бы сами… – пыхтя, заметила Вера Петровна, поднимаясь по лестнице. – Живут как свиньи.

– Так это общежитие. Не свое, чужое, – буркнул Григорий. – Ты, Вера Петровна, как с луны упала… Кому охота чужое мыть?

– Как – чужое? – яростно возразила фельдшер. – По одной земле ходим. Весь мир – наш дом!

– Да, да, да… Старая песня.

– Я тебе поражаюсь, Гриша, – ты молодой еще вроде, а хуже старика!

Привычно, без злобы, препираясь, они поднялись на четвертый этаж, позвонили в дверь.

Им открыл молодой парень в растянутом тренировочном костюме. Опустив голову, он держался за живот.

– Кто больной? Вы? Ложитесь, сейчас посмотрим… – сказал Григорий.

Прошли в комнату – мебели почти нет, черный липкий пол, вместо кровати – матрац…

– Живот. Очень болит. Очень! – Парень со стоном опустился на матрац, скорчился, словно креветка.

– На спину ложитесь. Поднимите рубашку. – Григорий присел на корточки, принялся пальпировать живот парня. – Здесь болит? А здесь? Здесь?

– О-о! А-а! О-о! – выл парень, зажмурившись.

– Вера Петровна, померь у него давление.

– Мне укол нужен. Обезболивающее, – сказал парень, косясь на Григория.

– Живот мягкий, с внутренними органами все в порядке. Печень чуть увеличена, но это не страшно… Не нужно тебе обезболивающее.

– Как это – не нужно?! У меня болит! Еще как! Страшно болит! – возмутился парень. – Сделайте мне укол! Вы что, хотите, чтобы я умер? Я от болевого шока могу загнуться! У вас что, морфина нет?

Парень рукой указал на медицинский чемоданчик.

– Нету там никакого морфина, – спокойно произнесла Вера Петровна.

И это было чистой правдой – морфин Григорий таскал во внутреннем кармане куртки, отдельно от других лекарств. Вынужденная необходимость – уж сколько раз наркоманы на этот чемодан покушались… Морфин – только тем, кому он действительно нужен. Кто на самом деле испытывает боль.

– Как нет морфина? Не врите! Есть. Продайте мне его. Я… я вам свои часы отдам! Продайте! Сколько вы хотите? Ну сколько?..

– Нет у нас морфина. – Вера Петровна поднялась, убрала тонометр. – И вам он не нужен, молодой человек.