Он даже Вере не скажет, что знает ее тайну.

И Кирилл – не сказал. Жил после того памятного дня, когда Валя Колтунова раскрыла ему секрет жены, точно так же, как и раньше, ничем себя не выдавая.

Даже более того, с интересом наблюдал торжества по поводу открытия нового корпуса электрозавода, что с размахом прошли в городе в конце сентября.

Пожалуй, еще никогда в этот маленький городок не съезжалось столько народа. Всюду фургоны телевизионных компаний, на улицах – бесчисленные патрули полиции.

Митинги, шествия, народные гуляния.

Приезд Президента.

Выступление Президента на открытии нового корпуса – прямая трансляция. Обалдевшие, ошеломленные от происходящего горожане, не сразу способные сосредоточиться и ответить на вопросы журналистов, подбегающих к ним на улицах, чтобы взять интервью.

Торжественный отъезд Президента.

Потом – отъезд всех делегаций и телевидения.

Город опустел. Лишь летела по ветру, словно праздничное конфетти, золотая листва, кружилась вечерами в свете фонарей.

Ягоды рябины – красные, яркие – напоминали о близкой зиме.

Новое огромное общежитие для сотрудников электрозавода распахнуло свои двери. Скоро появилось много приезжих, город стал просыпаться. И среди местного населения поднялся ажиотаж – очень многие теперь хотели устроиться на электрозавод.

Но это было не самым главным.

Самой главной новостью для Кирилла стало то, что он услышал от Бати, – из города уезжают москвичи, работавшие на открытие завода.

А это значило: в ближайшее время город покинет и Лев Столяров.

* * *

Это был не легкий сентябрьский дождик, навевающий смутную печаль и ленивую слабость… С утра в городе зарядил самый настоящий октябрьский ливень – жесткий, колючий, ледяной, вызывающий лишь отчаяние и бессильную тоску.

Он, словно шлагбаум, отделял лето от зимы, напоминал о том, что прежние – светлые, теплые денечки прошли. Впереди – только холод и сумерки.

Настроение у Льва и без того было скверное, а этот промозглый день и вовсе бесил его. Все потому, что Вера могла не прийти на вокзал. Еще накануне она сообщила о том, что, возможно, ей не удастся отпроситься с работы. Да и какому нормальному человеку захочется выходить из теплого помещения в город, под ледяной ливень…

Час пятнадцать на круглом циферблате, висящем на стене, в зале ожидания. Оп-па… уже час двадцать.

Лев встал к окну и мрачно, не моргая, словно впав в оцепенение, стал следить за тем, как струи дождя хлещут по стеклу.

Город за окном выглядел мутной, смазанной картинкой; едва-едва угадывался где-то там, вдалеке, новый корпус электрозавода, наполовину скрытый за тяжелыми, серыми тучами.

По залу ожидания бродили люди – кто ожидал поезда, кто прощался с отъезжающими. Шум, голоса. Химический, острый запах вокзального буфета – кофе и хот-догов. Не противный, не тошнотворный, но раздражающий. Запах типографской краски от павильона неподалеку, где торговали газетами и журналами… А снаружи, из дверей, выходивших на перрон, тянуло креозотом.

Это все были знакомые, в чем-то даже уютные запахи железной дороги, вокзала. Напоминающие о путешествиях, о новых делах и новых людях. Раньше они нравились Льву, вызывали ощущение бодрости – раньше, но не сейчас.

Ведь он уезжал, а Вера оставалась здесь, в Электрозаводске.

Час тридцать.

В гуле шагов ухо уловило вдруг стремительный цокот каблучков. И еще неуловимо, но отчетливо повеяло чем-то… Запах ванили, яблочного зефира – того самого, из детства, крепкого и нежного одновременно… Лев резко обернулся, и точно – навстречу ему спешила Вера в высоких узких сапогах, пальто темно-шоколадного цвета; мокрый зонтик висел у нее на запястье, с зонтика капало на кафельный пол. Верины рыжие волосы, убранные в высокий пучок, слегка сползли на одно плечо. Пальто распахнуто. Капли дождя блеснули на бледных щеках молодой женщины. Или это слезы?

Она явно собиралась впопыхах, во взгляде ее читалось смятение. Но, боже мой, как эта женщина нравилась Льву, в любой одежде, с любой прической. Хоть в рабочей форме горничной, как тогда, когда он увидел ее в первый раз, хоть вот такой, как сейчас – напоминающей героиню какого-то французского фильма.

– Наконец-то, – пробормотал он, раскинул руки.

Вера бросилась к нему, уткнулась лицом в грудь. От нее одновременно исходили волны тепла и холода.

– Я думал, ты не придешь.

– Нет, что ты… я не могла не прийти, – с раздражением, с тоской сказала она. Отстранилась, всхлипнула, кинула зонтик на подоконник, запястьем смахнула влагу со щеки.

– Поехали со мной. Вот прямо сейчас. Еще есть билеты, я уверен.

– Ты с ума сошел! Мы тысячу раз об этом говорили.

– Ты любишь меня?

– Да, да, да. Но тут любовь ни при чем, я не могу, вот так, сразу…

– Чего ты боишься? – холодно, мрачно спросил Лев, взяв ее за руки. – Конкретно. По пунктам.

– Ты зануда. Ладно… Мне страшно бросить все, уехать в неизвестность. Тридцать лет я жила в этом городе, рядом с мамой, потом с мужем. У меня здесь – все. Ты понимаешь – все. И я должна это оставить в один момент!

– Там, в Москве, мы будем вместе. И я никогда тебя не покину. Не брошу, не оттолкну. Даже если когда-нибудь, когда-нибудь, чисто теоретически – мы вдруг разругаемся вдрызг, надоедим друг другу до смерти и решим разбежаться – даже тогда я не брошу тебя на произвол судьбы. Одну, в чужом для тебя городе. Я всегда помогу тебе, какими бы ни были наши отношения, и ты это знаешь.

– Я знаю, – эхом отозвалась она.

– Тогда что тебя смущает?

– Все скажут, что я ради корысти, ради Москвы за тобой поехала.

– Кто – эти «все»? Ты ерунду городишь! – рассердился Лев. – Кому какое дело до нас с тобой? И почему чужое мнение, мнение каких-то посторонних идиотов – должно нас волновать? Собака лает, караван идет!

– Да-да, но…

– Вера. Верочка. Это все ерунда. Какие-то стереотипы прошлого. Что скажет Марь-Иванна, как дядя Вася посмотрит… Да ну, переживать еще из-за этого! Мир давно изменился.

– Я понимаю, – жалобно произнесла она. – Но меня все равно это угнетает.

– Я ж тебя насквозь вижу, Вера, – усмехнулся Лев и опять обнял ее. – И не надо меня убеждать, что тебя волнует чужое мнение. Тебя волнует мнение твоей матери. Что она скажет, осудит ли она тебя.

– Она меня уже осудила, – тихо произнесла Вера. – Мы с ней давно не общаемся. Она очень своеобразный человек, моя мама… Она меня любит, я точно знаю, но она всегда была строга ко мне.

– Строга! – повторил Лев. – Это не строгость, это как-то по-другому называется…

– Если я уеду, она уже точно от меня откажется и не захочет видеть. Даже на свои похороны запретит приходить. Она кремень.

– Ладно. Ладно! – со злостью произнес он. – Живи со своей мамой. Делай только то, что она позволяет, будь хорошей девочкой. Только я тебя предупреждаю – хорошей ты для нее никогда не станешь. Жди еще лет тридцать ее одобрения. Да и то не дождешься…

– Ты прав, ты прав… – Вера засмеялась невесело, обняла мужчину. Лев наклонился, поцеловал ее.

Он любил эту женщину, несмотря на все ее заморочки, на «тараканов» в ее голове. Он понимал ее страхи и опасения. И бесился – из-за того, что Вера так и не смогла ему довериться полностью.

– Я буду тебя ждать. Я не передумаю… – начал он.

Но Лев недоговорил. В это время по громкой связи объявили прибытие его поезда.

– Что, уже пора? – в ужасе прошептала Вера.

– Я вечером позвоню. Только ты отвечай мне.

– Я буду, я буду тебе отвечать!

Лев опять обнял ее, чувствуя, как мучительно, невыносимо потом разрывать эти объятия, отпускать из рук Веру. Ведь они стали одним целым. Жить без нее – все равно как инвалидом стать. Без руки или ноги. Да, жить можно, но очень неудобно и тоскливо.

Он с чемоданом – впереди, Вера следом.

Перрон прятался под навесом, но, тем не менее, порывы ветра были сильные, и в лицо летела колючая мелкая морось.

Остановились у нужного вагона.

Лев показал проводнице свой билет, сам снова обнял Веру.

– Я буду ждать тебя. Я буду тебя ждать, – настойчиво, словно заклинание, повторил он. – Ты обязательно должна приехать.

– Послушай…

– Я не буду тебя слушать, – быстро поцеловал ее Лев. – Ты никому ничего не должна. Только себе. Москва – это… это Москва. Это новые возможности. Это новый мир. Ты, понимаешь, ты – только там сможешь реализоваться. Да, есть люди, которым необязательно покидать свой дом, их работа не зависит от места жительства… Но тебе это важно. И я. И я тебя жду. Я люблю тебя.

Теперь было уже ясно, что влага на Верином лице – это слезы. Потому что они были теплыми и солеными, когда Лев исступленно, лихорадочно целовал ее – в губы, лоб, щеки, нос, куда попало…

Состав дрогнул. Проводница, нервничая, попросила подняться в вагон.

С трудом Лев разомкнул руки, поднялся по ступеням.

Проводница убирала подножку. Лев еще видел Веру. Вот она стоит на перроне, подняв бледное лицо.

Махнула рукой…

Грохот по всему составу, стук колес. Поезд ожил, двинулся. Вера шла вперед, по ходу движения, но поезд скоро ее обогнал. Несколько мгновений – и вот уже кончился перрон. Лев зашел в свое купе, пустое, сел у окна. Мимо, за покрытым моросью стеклом, еще мелькали какие-то здания…

А потом город исчез.

Вера осталась где-то там, позади, и каждая минута увеличивала расстояние между ними.

Это прощание ничем не напоминало их прежние прощания. Тогда Лев точно знал, что они с Верой встретятся. «Блин, что же делать? Мне, что ли, в этот Электрозаводск переехать?!»

В принципе, нормальное решение. Ну а что, сейчас не прошлый век, когда женщина за мужчиной, словно нитка за иголкой. Сейчас другие времена, и мужику не грех спуститься с пьедестала да пойти вслед за женщиной. Тем более что устроиться на постоянную работу на электрозаводе не проблема. Да с руками оторвут. Договориться в Москве с начальством, устроить себе перевод.

Жалко только одного, что Вера до конца не сможет себя реализовать в городе своего детства. Хотя, с другой стороны, не лучше ли быть первой в провинции, чем последней в столице?

Почему последней? Нет, Вера способна на многое как фотограф, она всех убедила. Дело в другом, не в ее профессиональных навыках. А в способности конкурировать со столичными акулами от фотографии… Это другое. Тут Верин страх пред Москвой можно понять.

Мать? Да ее мать можно будет когда-нибудь потом тоже перевезти в Москву… если та, конечно, позволит. Ну мало ли, совсем развалиной станет. Не бросать же старушку!

Нет-нет, дело не в матери и не в работе.

Муж. Он ведь, Верин муж, так ничего и не знает. Вера не позволила Льву поговорить с ним.

Веру мучает совесть перед мужем. Есть ведь такие люди, которые, как бы сильно ни любили, все равно выбирают долг.

И это плохо…

Потому что тогда получается, что Вера выбирала не между Москвой и Электрозаводском, а между любовью и чувством долга. И все планы насчет переезда Льва в этот маленький городок – бесполезны и бессмысленны. Хоть сто раз он переедь туда, это не сблизит его с Верой. Она вернется к матери и Кириллу, к прежней жизни.

Лев сидел перед окном, за которым стремительно мелькали деревья, и у него было ощущение, что он не летит вперед, а падает куда-то вниз.

* * *

Боль от расставания со Львом была почти физической.

В тот день Вера не стала возвращаться на работу. Пришла домой, упала на кровать и долго, почти до самой ночи, лежала плашмя, не в силах пошевелиться. Молодой женщине казалось, будто огромная плита из камня легла на нее сверху, придавила своей тяжестью.

Вера не плакала. Даже не думала ни о чем. Просто лежала, временами судорожно хватая воздух ртом, потому что дыхания не хватало…

Вечером позвонил Лев. Сказал, что уже в Москве, что скучает. Вера что-то пролепетала в ответ. Ей не стало легче после этого разговора. Даже наоборот… Мучительно слышать родной голос и не иметь возможности обнять того, кому этот голос принадлежит.

«Уеду, – с мрачной решимостью подумала ночью Вера. – Брошу все к чертовой матери и уеду в Москву. К своему Лео… Ведь мой дом – там, где он живет. Да хоть в Африке, хоть в Сибири… Лишь бы с ним рядом! Хотя это смешно – сравнивать Москву с Африкой. Вот если бы Лев меня действительно в Африку звал… да, кто знает, может, Африка чудесна! А Москва Сибири в подметки не годится? Сибирь, говорят, тоже прекрасна… Ах, я не о том. Да и это не важно, не важно где, важно с кем…»