Лия Флеминг - Девушка с «Края Света»

Теперь ей было не на кого положиться, только на себя и на поддержку своих новых друзей. Доктор Каплински и сиделка постепенно научили ее уважать и ценить собственную силу, погоревать об утратах и смириться с ними, а потом найти способ чувствовать себя комфортно.

Во время дискуссий она обнаружила, что теперь может простить себя за слабость, простить Джека и Пэдди за то, что они такие же люди, как и она сама, не лучше, не хуже. На постижение этого в одиночку у нее могла бы уйти целая жизнь.

Как она скучала по «Краю Света», по покою и одиночеству, который он ей давал!

В середине лета 46-го года, к сенокосу, она вернулась в Крэгсайд и тут же включилась в работу. Она с грустью узнала, что Бен послушался ее совета и уехал, а ей хотелось так много рассказать ему.

Том надрывался от массы дел, и она осталась в Крэгсайде и старалась помириться с Флорри, но это было непросто. Слишком многое приходилось прощать. И Миррен решила, что просто поможет ей справляться с наплывом летних посетителей, станет стряпать, делать уборку, показывая, что на этот раз она настроена серьезно.

Жили горожане и в «Крае Света», так как теперь нужны были деньги.

В сентябре она написала доктору Каплински, поблагодарила его за лечение и предложила использовать «Край Света» как место уединения для людей, которым, на его взгляд, требовались свежий воздух и покой, чтобы склеить свои разбитые жизни. Им нужно будет только привозить свою заборную книжку на нормированные товары.

Она радушно принимала на несколько недель самых разных людей, бывших алкоголиков, беженцев, чтобы они гуляли по холмам, дышали воздухом. Тропа, ведущая к «Краю Света», заметно расширилась.

Она часто думала о Бене, который теперь работал в другом месте и жил спокойно, не тревожась за нее. Она прогнала его в припадке вредности и горько сожалела о его отъезде. Крэгсайд поскучнел без его веселых шуток. Они много наговорили друг другу всяких гадостей. Она чуть не написала ему письмо, но потом передумала. Лучше уж ей оставаться одной. Хватит того, что она неделю за неделей продолжает быть трезвой.

Самой большой ее радостью стала поездка в Скарпертон, которая назрела давным-давно. Она спустилась по мощеной улице к лавке Сэма Лейберга, чтобы выкупить бабушкину брошь. К ее радости, старинное украшение, целое и невредимое, лежало в своем футляре, хотя прошло столько месяцев.

Сэм посмотрел на Миррен поверх очков и с улыбкой отдал ей брошь.

– Я ведь сказала, что приду за ней. Правда, времени прошло больше, чем я думала.

Он усмехнулся.

– Вы сдержали свое слово, леди, и восстановили мою веру в людей. Носите эту брошь с гордостью. Это изысканное и прекрасное ювелирное изделие, ему не место в ломбарде, как и вам самой.

После этого маленького замечания ее шаг сделался легким, упругим. Она перешла через дорогу, чтобы оказаться подальше от «Золотого льва», и вместо этого зашла в кафе-кондитерскую «Медный чайник». Через полчаса она сядет в автобус и поедет в лечебницу на ежемесячную встречу с доктором Каплински. Такие встречи были ее путеводной нитью, надеждой на будущее, ее собственным «Краем Света».

1947

Она видела среди лютиков темноволосую детскую головку, ветер теребил дочкины бантики и кудряшки; она побежала к ней через луг, но дочка исчезла, ее внезапно скрыли из виду крапива и высокая, пожелтевшая трава. Она кричала, звала, но ответа не было.

Миррен проснулась от холода, он разбудил ее, вырвал из сна, лишил надежды догнать Сильвию. И почему она проснулась?

Приди ко мне в полночной тишине,

Приди ко мне молчанием во снах…[8]

Неожиданно для себя она произнесла строки из «Эха», своего любимого стихотворения Кристины Россетти[9]. Она снова заснула одетая, лежа поверх одеяла, и ее привел в сознание ледяной воздух спальни. Так засыпать вошло у нее в привычку – одолевала лень.

Было воскресенье. Нужно было подоить два десятка коров. Но зато сегодня она не готовила завтрак для мужчин, и у нее будет время на себя – во всяком случае, она так думала, раскалывая лед в кадке. Не забыла она принести дров и затопить печь «Рейберн», чтобы заработал задний бойлер.

Зря она засыпает, не раздевшись, под затхлыми одеялами. Она открыла ставни и посмотрела на февральское утро.

Серое небо, а на севере совсем темное. Тут и барометр не нужен, и так понятно, что ветер несет снег. В уголках ее сознания зашевелились и поползли старые страхи – все ближе, ближе. Ей стало не по себе. Она ненавидела снег.

Придется снова колоть топором лед в водяной цистерне. Вот что ей предстояло сделать: натаскать ведрами воду в хлев для скотины, вычистить навоз, покормить кур, пойти в поля и посмотреть овец. Слава богу, большинство собрались на склоне ближе к ферме, но были и те, что бродили на самом верху, их нужно было согнать оттуда.

Грузовик не привезет сегодня из лагеря военнопленных Курта и Дитера, поэтому у нее не будет помощников на вечерней дойке. Сегодня они пойдут в церковь в Скарпертоне, а потом вернутся к себе в лагерь к воскресному обеду.

Если погода прояснится, то, возможно, Флорри заглянет, как обычно, на чай, когда будет возвращаться из Уиндебанка, где проводит занятия в воскресной школе. После возвращения Миррен они заключили своеобразное перемирие. Флорри нравилось присматривать за невесткой, так, на всякий случай. Даже после всех этих трезвых месяцев никто пока не мог поверить, что она взялась за ум.

Воскресенье или нет, все было то же самое – надо было опустошить у коров вымя и собрать молоко. Новая девочка, Дорин, навещала родителей, скотник ушел в деревню Ригг к своей зазнобе. Если непогода закроет дороги, Миррен окажется перед кучей проблем, и решать их придется ей самой в одиночку.

Нужно будет починить снежные ограды после оползня, случившегося перед Рождеством, а еще у них осталось мало корма для скотины.

В случае ненастья Флорри направится прямиком домой в Скар-Хед, и Миррен будет избавлена от ее нескончаемой болтовни о новой работе Бена на ферме под Йорком. Он писал Флорри, а не ей. Что тут скажешь? Она оттолкнула его, и у него теперь другая жизнь. Ну и хорошо, удачи ему.

Флорри находила утешение, посещая капеллу и участвуя в делах общины, и, кажется, думала, что это нужно и Миррен, чтобы она нарушила свое одиночество и стала более общительной. Когда она подсядет к тарелке с беконом и яйцами, ее уже не остановишь. У Миррен болели уши от ее нытья, что, мол, ей нечего надеть, нет новой одежды. А у кого она есть после шести лет войны и двух голодных послевоенных? Все только и знали, что штопать и перелицовывать старье.

Карточки на одежду не слишком ее волновали, это была наименьшая из ее проблем. Как она справится с фермой, когда Курт и Дитер вернутся в Германию? Ей повезло с ними. Они стали для нее почти что родными. Оба были из крестьянских семей, и их не надо было ничему учить. Она следила, чтобы они нормально питались и не теряли силу. Фермерская жизнь не знает ни военных зон, ни языковых барьеров, и это правильно…

Тут Сэм Ланд, пастух, отвлек ее от раздумий. Он заговорил о кругах, которые были на той неделе вокруг луны, и о том, что нынче Сретение. Ему не нравились нынешние знаки природы. Вот и солнце пробилось сквозь тучи…

– Ох, миссис Сойерби, три кольца – это не к добру. Мутная луна тоже к снегу. – Он вздохнул, сдвинул на лоб шапку и, прищурясь, взглянул на небо. – По мне, так лучше увидеть волка, нападающего на отару, чем солнце сретенским утром.

Она лишь отмахнулась от его предостережения и не обратила внимания. Всем известно, что февраль – капризный месяц: то белый, то черный, то снег, то дождь. Только дураки думают, что зима позади. Чаще всего она и не начиналась до середины января, но нынче у них были такое плохое лето и суровый декабрь, что мягкий Новый год мог бы все выровнять. Но разве можно ждать от жизни справедливости?

Миррен была рада, что Рождество позади. Флорри хотела все сделать по традиции: ездить в гости на другие фермы, играть в карты и петь рождественские гимны. Миррен тоже немного поучаствовала в празднике и пригласила немцев на обед, ведь уже отменили запрет на неформальные отношения с военнопленными. Зарубила петуха и приготовила некое подобие рождественского пудинга, чтобы продемонстрировать свою добрую волю, но ее сердце не радовалось. Все эти хлопоты вытягивали из нее последнюю энергию.

Рождество несет радость детишкам и семьям, и оно очень опасное время для людей пьющих. Флорри скучала по веселым и шумным йевелловским праздникам, какие устраивались до войны и до… Нет, лучше об этом не думать…

Теперь их осталось трое – Миррен, Том и Флорри, да еще постояльцы в Крэгсайде, если повезет. «Край Света» пустовал. Поток пациентов к зиме иссяк – им было слишком неуютно в холодном доме, зависящем от любых капризов погоды.

Дядя Том любил чувствовать себя главным и каждую неделю давал ей распоряжения, словно какой-то наемной работнице, а Миррен иногда хотелось, чтобы он не вмешивался и позволил ей делать все так, как она считала правильным.

– Миррен Сойерби, ты превращаешься в старую каргу, – шутила Флорри. – Ты только посмотри, как ты себя запустила. Когда ты гляделась в зеркало в последний раз? Бен тебя не узнает, – усмехалась она, словно Миррен это интересовало.

Временами она чувствовала себя такой же старой, как эти холмы, и ей казалось, будто она несет на своем горбу все беды этого мира.

Носила она всегда что-то из своего обычного набора видавшей виды верхней одежды: армейские шинели, наследство Бена, куртка местной самообороны, в которой она тонула, и несколько изношенных макинтошей. Возле кухонной плиты всегда стоял один из них, жесткий от мороза, словно часовой на посту, а другие сохли над плитой на веревке. Когда промокали все, она накрывалась мешком, по примеру Сэма. Овцам плевать, как ты выглядишь в непогоду.

Отвечать за все было тяжело; она ведь никогда не пренебрегала своим долгом. Такова ее доля, ничего не попишешь.

Чего там оглядываться назад и вспоминать то, чего уж не вернешь? Проживи этот день, живи по денечку, дальше не заглядывай – вот теперь ее философия, она поднимала ее по утрам в ледяной спальне. Она блюла семейные традиции, как могла. Выбора у нее не было, другой жизни тоже. Женщина может управлять фермой не хуже мужчин. Никто не мог сказать, что она не справляется с мужской работой.

На холмах было достаточно тех, кто был готов ткнуть пальцем в ее пьяные месяцы, утверждать, что фермерский труд не для баб. Поэтому она старалась держаться подальше от деревни. Работников теперь было хоть отбавляй. От Дорин, может, было мало толку во дворе, но она чистоплотная, хорошо взбивает масло.

Правда, из-за всей ерунды с субсидиями и инструкциями теперь они взбивали масла меньше. Но, впрочем, плевать, все это не стоило ее нервов.

Ей очень не хватало Бена. Они не виделись с тех самых пор, с их неудачной поездки в Саутпорт. Новости о нем она слышала от дяди Уэсли и от Флорри. Она обидела и прогнала своего друга, верного и надежного. А ведь никто не мог бы его обвинить ни в чем. Он был хорошим скотоводом и никогда не смотрел на часы. Мог выпить много пива, но никогда не терял рассудок, не то что она… Они были командой, две рабочие лошадки, на какое-то время запряженные в одну телегу.

И вот он уехал. Телегу потащила одна она и внезапно осознала, что он ей очень нужен. Но поздно, в гневе она наговорила ему много гадостей и потеряла друга.

Не по ее ли вине Крэгсайд, когда-то полный пальто, плащей и резиновых сапог, мужских голосов и собачьего лая, теперь словно онемел? Остались только пальто; бабушка Ади и дедушка Джо умерли, Джек погиб, Бен уехал, Дейси вышла замуж и уехала, а Сильвия похоронена на церковном кладбище. У этого места нет будущего.

Не так давно она пыталась заполнить виски эту пустоту, но больше так не делает. В доме менялись эвакуированные, беженцы, которые жили какое-то время и в «Крае Света»; наемные работники и военнопленные заполняли пробел, оставшийся после Бена и Джека, но никто не мог переносить скверные зимы или изоляцию. Ты должен тут родиться, думала она.

Этот каменный дом был выстроен так, чтобы противостоять всем ветрам и буранам. Продолговатый, с низкой крышей в старинном стиле, с маленькими готическими окнами, обращенными на юг и запад, чтобы ловить все солнечные лучи, он прочно стоит на утесе возле маленькой рощи ясеней, рябин и буков, в доброй миле в гору от уиндебанкской дороги и в буран часто оказывается отрезанным от всего мира. Люди и животные всегда жили тут бок о бок. Порой в зимнюю стужу хлев был самым теплым местом, где люди грелись о бока животных.

Она спустилась вниз в грубых шерстяных носках. На кухонной плите стояла вчерашняя загустевшая каша. Она подлила в нее немного молока и горячей воды и помешала. Комков много, но ничего, сойдет. Еда – это топливо. Аппетит у нее был нулевой, но есть было нужно, чтобы не мерзнуть. Почему бы ей не поспать еще немного?