«Этот сон, горько-сладкие мечты! Пробужденье в Раю, должно быть, ждет – будут вместе две любящих души…»[10] Бесполезно думать о прошлом, смотри вперед… Но на встрече она не была уже давным-давно. Ей как-то все труднее делать над собой усилие. Время показало, что теперь она могла справляться и одна.

Одевшись потеплее, она пошла в хлев к телятам, чтобы проверить там воду. Доение – работа теплая, тепло от коровьих боков, от свежей соломы и навоза. Вот только хватило бы кормов до конца ненастья.

Когда Миррен шла по двору, таща на спине полный бидон молока, на ее лицо упали первые хлопья. Она зябко поежилась. Вот, началось. Сэм Ланд был прав. Начинается очередное светопреставление.

Чем скорее она сделает все свои дела, тем скорее они с Джетом закроют дверь на засов и подложат в топку торфяных брикетов. Флорри наверняка уже не зайдет к ней из-за снега, не станет рисковать, а то иначе застрянет надолго.

Значит, Миррен не нужно нести наверх кастрюлю горячей воды, мыться и надевать что-то более-менее приличное. Не нужно менять коврик в прихожей на чистый, не нужно стелить на стол, как делала каждое воскресенье бабушка Ади, кружевную скатерть с вышитыми по углам мальвами. Она просто сядет на кухне поближе к железной плите и займется рукоделием, а ее компанией будут только собаки да призраки.

Старый дом был полон призраков; их голоса чудились ей в вое ветра, башмаками, подбитыми короткими гвоздями с широкими шляпками, они топали по ступенькам лестницы и по выложенным каменной плиткой коридорам. Они ей не мешали. Они имели такое же право жить в этом доме, как и она. Иногда она даже мечтала увидеть хоть на секунду своих любимых – старую Мириам, свою родственницу и покровительницу; маленькую Сильвию, но ее призрак был самым неуловимым. Миррен чувствовала, что дочка не привязана к дому, а летает над полями вместе с призрачной вереницей ее четвероногих друзей.

В последнее время она замечала, что после вечерней дойки так устает, что клюет носом, сидя у огня, как бабушка Симмс. И никого не было рядом, чтобы отругать ее за то, что она отлынивала. Ведь и когда она сидела и отдыхала, у нее всегда было чем заняться, – она штопала, чинила, вязала, распускала старые, протершиеся до дыр свитера и вязала из этой шерсти новые, теплые. У всех местных фермерш имелся запас овечьей шерсти, которую они потом пряли и красили. Вон Флорри связала тогда для Сильвии настоящее детское приданое.

Флорри всегда пыталась научить ее шить платья. Нет, держать в руках иголку Миррен умела, но вот на сложные работы у нее не хватало ни времени, ни терпения. Теперь она была довольна, что ее оставили в покое, хотя другие фермерши восприняли это на свой лад и сочли ее неприветливой и высокомерной. И вообще, по их мнению, зря этой пьянице доверили управлять фермой Крэгсайд, забрав работу у мужчин. Они глядели на нее с подозрением. Она не ходила ни в Женский институт, ни в церковь. Ее поездки в базарные дни в Скарпертон были короткими, она задерживалась только в библиотеке, меняла книги. Там всегда было искушение – ощутишь запах алкоголя, и тогда все полетит в тартарары. Впрочем, странное дело, спиртное больше не волновало ее, и ей лишь делалось грустно и досадно из-за тех потерянных месяцев.

Впрочем, Флорри права насчет ее внешности. Она выглядит чучелом в дырявом свитере и старых бриджах, но что делать, если она такая неряха. Она улыбнулась. Раздеваться было слишком холодно. Да, допустим, от нее пахло скотным двором, но кто ее тут нюхает?

Куда делись ее золотые локоны, которые дочка всегда теребила, засыпая? В них уже блестела седина, и они с помощью старого чулка всегда были туго закручены вверх от виска и примяты головным шарфом или мужской твидовой кепкой. Ее щеки были красными, обветренными; голубые льдинки глаз не пропускали ничего. Она по-прежнему держалась прямо и гордо, ее полногрудая фигура была обточена поднятием тяжестей. На ней хорошо сидели мужские штаны, а любимой одеждой была Бенова рубаха из саржи и армейская куртка, до сих пор сохранявшая запах его пота. Когда она надевала его одежду, ее это как-то успокаивало. Как будто она приняла от него эстафету и пыталась делать работу, которую делал бы он. Он был бы рад, если бы узнал, что она справлялась с ней все эти глухие месяцы. И какой ей прок от платьев и твидовых костюмов?

Она больше никогда не переступит порога церкви по доброй воле. Утешение верой ничего для нее не значило, вообще ничего. Если религия приносит покой другим, хорошо, но ей она ничем не помогла. Ее боги живут ближе к холмам, древние духи Долин; они не обещают работающим на этих высокогорных пастбищах ничего, кроме крови, пота и слез.

Погожим днем она порой слышала вдалеке колокола церкви Св. Петра в Уиндебанке, вызванивавшие часы. Курт и Дитер были католиками и, когда удавалось, ходили на службу. Все Йевеллы были непоколебимыми сторонниками Капеллы, методистской церкви, кроме нескольких ренегатов, например, Уэса и Пам, которые после переезда в город переметнулись к Церкви.

Воскресенье было для Миррен обычным днем недели, правда, таким, который она могла провести по своему усмотрению. Например, могла прочесть от корки до корки местную еженедельную газету.

Она часто поглядывала в окно на поля. Снегопад усиливался, и в ее душе зашевелилась какая-то тревога; ей вспомнилось, как прошлой зимой один из местных фермеров не вернулся домой из Уиндебанка. Его бедная жена ждала его, надеялась, потом несколько часов искала его вместе с работниками, они ходили в буран с фонарями, кричали, звали, но напрасно. Утром подтвердились ее худшие опасения… Местные газеты описали это событие возвышенной прозой: «Трагическая смерть на Уиндебанкских пустошах. Молодой фермер погиб в яростную непогоду. Бравый парень не выбрался из снегов…» Далее описывалось, как безжизненное тело Джорджа Пая было найдено почти возле овечьего загона, всего лишь в нескольких в ярдах от укрытия. Правда, газеты умолчали о том, что перед этим он, как обычно, провел ночь в пабе «Флис» и попал в буран, когда брел домой, ничего не соображая и кружась на одном месте. Глупая, бессмысленная гибель, но она знала, как легко утопить свои беды в стакане виски. На месте этого парня могла оказаться и она. В жизни любого жителя долин найдется трагедия, которую захочется стереть из памяти алкоголем.

Она была слишком взбудоражена, чтобы взять в руки газету или книгу. Из книг она предпочитала классику и поэзию: разумеется, сестер Бронте; перечитывала Диккенса в часы бессонницы. Где это она прочла, что в жизни есть три плохие вещи?

Лежать в постели и не спать.

Кого-то ждать и не дождаться.

Кому-то угождать напрасно[11].

Так и есть. Она знакома со всеми тремя. Не возвращайся, Миррен, на ту дорожку, пробормотала она. Не надо, а то вечером некому будет доить коров.


Бен проснулся и посмотрел в окно, пытаясь определить, что это за местность. Поезд стучал по рельсам, набитый воскресными пассажирами. Все тесно сидели в купе и пытались хоть чуточку вздремнуть во время длинной дороги.

Низкое зимнее солнце заливало розоватым шелковым светом каменные стенки, огораживавшие поля. Глядя на холмы, он узнал тот особенный зимний свет, похожий на мягкие отблески костра. Даже овцы окрасились в розовые и золотые тона. Пламя смягчило прозаичную суровость камня и голых ветвей. Но ненадолго, и внезапно свет пропал.

Зачарованный этим зрелищем и внезапным пониманием того, что он, должно быть, подъезжает к Скарпертону, к дорогим сердцу местам, Бен почувствовал волнение. Чей-то голос прошептал ему на ухо: «Вернись. Навести их. Снова наладь мосты, прежде чем уедешь. Помирись и выясни отношения раз и навсегда. Из Австралии будет труднее это сделать!»

Он даже повернул голову, чтобы посмотреть на обладателя голоса, но все пассажиры клевали носом и похрапывали. Бред какой-то. Докатился. Стали мерещиться чьи-то голоса.

Пора было готовиться сойти. Тут он сообразил, что воскресенье и что он едет в шотландском экспрессе, и тот не останавливается на маленьких станциях. Каменные стенки проносились мимо, и его охватила паника. Еще светло, время еще есть. Стук колес на стыках рельсов стал менее частым, поезд замедлил ход. Снова заговорил тот голос, но Бен пытался не слушать его.

– Как, ты все еще сидишь? Немедленно уходи отсюда, пока не поздно.

На какое-то краткое мгновение эта безумная идея повисла в воздухе. Если он упустит этот случай, возможно, он больше никогда не увидит Крэгсайд и у него никогда не появится возможность помириться с Миррен. Он встал, взял чемодан и сумку, схватил шинель, открыл окно, потянув за ремень, и выглянул наружу. В лицо ему ударила струя воздуха, пара и гари. Поезд неторопливо подъезжал к железнодорожному переезду возле Уиндебанка. Для Бена это был шанс.

Внезапно он окончательно проснулся и осознал всю опасность этой затеи, но, следуя призыву загадочного голоса, уже успел выбросить свои вещи. После этого прыгнул на насыпь и покатился вниз перед самой станционной платформой. Совершив прыжок в неизвестность, он приземлился на знакомой территории и подумал, что наконец-то сошел с ума.

– Ты не имел права так делать! Тут нет остановки! – закричал какой-то щуплый человечек, подбегая к нему. Тем временем цепочка коричневых вагонов, следовавшая из Лидса в Глазго, на вокзал Св. Еноха, уже скрывалась из виду.

Бен вскочил, втянул ноздрями чистый влажный воздух с легкой примесью паровозной гари. Он вернулся в эти холмы в последний раз. Давно он тут не был.

Он устроит всем сюрприз, а тетя Флорри с радостью накормит его и приготовит на ночь постель. Другого поезда в зимнее воскресенье уже не будет. Носильщик-он-же-контролер уже потребовал у него билет и с подозрением посмотрел на Бена, поскольку билет был до порта Гринок.

– Ну ладно, твое лицо мне знакомо, – проворчал он. – Нельзя, парень, прыгать с поездов, но ты всегда был чертенком. Ведь ты из Йевеллов, точно?

– Да, я Бен. – Он невинно улыбнулся ему, поднял с земли шинель и пытался держаться непринужденно. Остальные его вещи валялись вдоль путей.

– Прыгать с поездка категорически воспрещается. Я должен доложить о происшествии по инстанции, – проговорил человечек, пытаясь поднять ободранный чемодан, угодивший на протянутые вдоль путей провода. – По-моему, ты редкий чудак, раз объявился тут в такой день. Ты видел, какое небо? Хочешь подняться на вершину, где живет Том Йевелл? – Его диалект был дремучий, а интерес неподдельный. Ему хотелось узнать все подробности. – Не тот нынче день, чтобы шататься по склонам. Ночь вот-вот нагрянет. Путной дороги нет, а ведь тебе идти мили и мили, – сказал он и махнул рукой в сторону высоких холмов.

Свежеиспеченный пилигрим улыбнулся себе под нос. Как ему не хватало всего этого – даже бесед с чужими людьми, которые сгорают при виде тебя от любопытства и расспрашивают про все твои дела. Он собирался плыть в Австралию, на другую сторону земного шара, и начать новую жизнь среди совершенно чужих ему людей. Как ему хотелось увезти все эти красоты с собой!

Он был рад, что не пошел на военную службу, а устроился на земледельческую ферму под Йорком. Скучал там по овцам и холмам. Потом знакомые парни собрались ехать на Новые территории, где требовались фермеры и можно было купить землю. Бена ничто не держало в Англии, и он решил присоединиться к ним. Его мать, конечно, огорчилась, но она по-прежнему тряслась над Бертом после его возвращения из Германии. На какое-то время Берт и его жена-немка стали сенсацией в Хорсфорте.

Бен в нерешительности стоял на платформе. Вытащил из кармана последнюю пачку сигарет «Капстан», постучал по коробке, сорвал целлофан и, откинув крышку, выщелкнул две сигареты. Предложил одну носильщику, и тот, важно кивнув, сунул ее за ухо. Достал из брючного кармана зажигалку «Ронсон» и закурил, укрывшись за стеной от ветра. Его руки слегка дрожали после прыжка.

– Я уж и забыл, как тут хорошо. – Он улыбнулся и сделал мощную затяжку. – Думаю, что в воскресенье нечего рассчитывать на то, что кто-нибудь подвезет.

– Дохлое дело, приятель. Все дрыхнут после воскресного обеда. Ты-то сам ел что-нибудь? – спросил носильщик.

– Угу, сэндвичи в поезде, – ответил Бен.

– Далеко тебе шагать через пустоши. Если ты не будешь медлить, то, может, к ночи доберешься, только не сворачивай с дороги, а если начнется буран, отыщи амбар или загон и укройся там. Только не мечись без дороги, иначе провалишься куда-нибудь в яму и замерзнешь. Прошлой зимой так один парень и погиб. Я бы на твоем месте оставил тут чемодан. У меня он будет цел. Где ты сейчас живешь?

– Я следую в Новый Южный Уэльс, – ответил Бен, проникаясь симпатией к этому йоркширцу.

– Надо же! Вот это да! Брат моей жены эмигрировал в Мельбурн. Это где-то близко от твоего места? Джимми Эвебенк его звать. Он фермер, – сообщил носильщик.

– Понятия не имею, но если увижу его, то передам, что ты спрашивал о нем, – ответил Бен, запихивая свои документы, бритвенный набор и что-то из одежды в брезентовую сумку. Пора было идти. – Ну, до встречи!