— Не знаю, у меня есть такое чувство... что ты та, кто ты есть и все. Иногда немного неуверенная, может быть, но ты не похожа на всех остальных. Ты высокая, с формами, и так чертовски сексуальна, но не думаю, что ты даже осознаешь это. — Адам опирается рукой на мое колено и бросает на меня взгляд. — Так что случилось, из-за чего ты вернулась в Мичиган?

Я тяжело вздыхаю и прислоняю голову к спинке дивана.

— Много чего. — Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него. — Ты хочешь длинную или короткую версию?

— Да.

Я смеюсь.

— Ладно. Прекрасно. Я возненавидела профессию модели. Они натягивают на меня одежду, в которую я не всегда влезала, и мне приходилось переодеваться в присутствии других людей. За ширмой, как правило, но никогда полностью одной. А потом я просто стояла, позировала час за часом. Никаких перерывов на обед. Никогда не было времени, чтобы поесть. Практически не было времени отдыхать. Агентство дает расписание на целый день и так каждый день, то одно, то другое. Я имею в виду, здорово, что у меня было много работы. Я была востребована, но ненавидела это. Ненавидела Нью-Йорк. Такой шумный, деловой. Все время, утром и ночью, и этому не было конца. Такой переменчивый и сумбурный. Такой большой. Все вокруг грубые и спешащие. Ничто не имеет значение. Всем на все плевать. — Я отворачиваюсь и смотрю в окно. — А потом был этот фотограф. Он большая, настоящая легенда в мире модельного бизнеса. На одной съемке он положил на меня глаз. Даже когда снимал других моделей, следил за мной. Наблюдал за мной. Постоянно трогал меня, мои волосы, одежду. Смотрел на меня как... я даже не знаю. Просто плотоядно. Так жутко. Однажды я сделал перерыв и вышла на улицу. Он, естественно, последовал за мной. Он, бл*дь, предлагал мне типа: «Я могу помочь твоей карьере, детка, все, что тебе нужно сделать, это пойти ко мне домой». Пытался заставить меня прикоснуться к нему. В тот день я разговаривала с Рут, и она сказала мне, что ты навестил ее. Я просто не смогла бы справиться еще с чем-либо. Потом, будто был недостаточно дотошным, этот фотограф уговорил директора моего агентства забронировать меня на съемку эксклюзивных купальников во Флориде. Я должна была поехать, иначе… Так что я поехала, но ненавидела это. Я ненавижу носить купальники. Просто... ненавижу, как выгляжу, как чувствую себя в них. Это было ужасно. Все остальные, кого снимали, были фактически уже готовыми модели для рекламы купальников. Стройные, миниатюрные, красивые с большим бюстом. Я выделялась как белая ворона. И, кроме того, этот мерзкий фотограф снимал меня последней, так что там оставались только он, я и команда. А когда, наконец, он сделал кучу снимков, то отпустил команду, чтобы остаться со мной наедине. Он снова приставал ко мне, но в этот раз не намекал, как раньше. Первый раз это было «ты поможешь мне, я помогу тебе». Очевидно, но не явно. Однако, в тот день на пляже, он прямо сказал мне, что сделает меня знаменитой и успешной, или все, что угодно, если я отсосу ему. Откровенно сказал мне, что я никогда ничего не добьюсь, если не сделаю это. Из-за того, что я так выгляжу.

Мне нужно сделать паузу и собраться с силами. Злость клокочет внутри меня даже сейчас наряду с чувством стыда и смущения.

— Он сказал мне... сказал, что у него большая квартира и большой член, и я могу получить и то, и другое. Что мне не следует ему отказывать, потому что не похоже, что я когда-нибудь смогу получить кого-нибудь лучше него. Он сказал, что это, очевидно, потому что я... большая, — последнее слово я произношу шепотом.

— Боже, какой мудак.

Я пытаюсь пожать плечами, но не получается.

— Да, я ударила его, а затем толкнула. Прилетела обратно в Нью-Йорк. Менеджер агентства встретила меня в аэропорту со всеми моими сумками и отправила меня домой. Типа, даже не утруждай себя, чтобы вернуться, мы с тобой закончили. Поэтому я здесь.

Адам становится передо мной на пол на колени, руками обхватывая мое лицо.

— Ты не большая, Дез. Ты красивая. Ты идеальная. Ты удивительная и ты сексуальная и ….

— Заткнись, Адам. Ты милый, но мне известно, какая я, и это погоду никак не меняет. Даже после Нью-Йорка, я довольна тем, как выгляжу. Может быть, даже и более того, благодаря всему тому, что случилось. До этой гребаной съемки в дурацком бикини владелец агентства и менеджер велели мне похудеть. Они сказали, что даже несмотря на то, что я - модель плюс-сайз, чтобы сниматься в бикини, мне нужно похудеть. Я должна была выглядеть определенным образом, и сделав так, мне не понравилось. — Я не могу смотреть на него. — Все это сделало меня такой злой. Чертова Сидни заставляет сбросить вес. Людовик уверяет, что мне никогда не найти никого лучше него. Другие модели поглядывают на меня, мол, «что она здесь делает?» Это заставило меня еще больше... закрыться. Я ненавидела все, но пережила и усвоила урок. Я стала сильнее и не изменю себе. Не буду чувствовать себя менее ценной и привлекательной, чем кто-либо другой просто потому, что выше и вешу больше или потому что выгляжу определенным образом. И не смогу выглядеть по-другому. Независимо от того, придерживаюсь ли я диеты или занимаюсь ли спортом, мне никогда не стать худой. И, если попытаюсь так сделать, если просто перестану есть, как сделала в Нью-Йорке, я стану не только несчастной, но и больной. И, честно говоря, не хочу выглядеть иначе. Мне нравится, как я выгляжу. Я учусь чувствовать себя комфортно в своем собственном теле.

К его чести, Адам не пытается убедить в моей собственной ценности ни себя, ни меня. Вместо этого он ухватывается за кое-что другое.

— И независимо от того, что я об этом думаю, ты из-за этого так не желаешь поверить, что искренне заинтересован в тебе?

Внезапно стало трудно глотать. Не хочу смотреть на него, но его руки уже обхватили мои щеки, большие пальцы гладят мой подбородок, касаясь уголков рта. Я смотрю в его глаза, что очень сложно, так как Адам видит в них все.

— Да. Частично. Не полностью.

— Тогда в чем дело?

— Потому что ты - это ты! Ты - Адам Трентон. Ты знаменит и выглядишь, как гребаный бог! Ты можешь получить, кого захочешь. Ты встречался с одной из самых известных актрис в мире. И даже если она причинила тебе боль, это просто... мне кажется, что ты будешь чувствовать себя так, словно переход от кого-то, такого великолепного, как она ко… ко мне - это... понижение в статусе. Все равно, что сменить «феррари» на десятилетний «форд-пикап». — Заранее предвосхищаю его неминуемый протест. — Не только из-за того, как по-разному мы выглядим, но и потому, что она из твоего мира. Эмма известна, гламурна и богата, и «росла с братьями», и она... знаменитость.

— А ты..., — подсказывает он.

— А я - нет.

Адам хмурится, и его глаза следят за моими. Он игнорирует очевидное и переходит к более сложному вопросу.

— Ты сказала: «Выросла с братьями». Почему это так важно?

Дерьмо. Я отстраняюсь, хватаю бутылку пива со стола и опустошаю ее, беру вторую - ту что Адам принес несколько минут назад и тоже пью из нее.

— Дез? Что это значит?

Я пожимаю плечами, скорее это чуть заметное движение вверх одним плечом.

— У меня нет семьи - только и всего.

— Дез, — говорит Адам с упреком.

Невозможно больше избегать этого вопроса.

— Я выросла в детдоме. Моя мама была наркоманкой. Умерла от передозировки, когда мне было три, и я попала в детдом. Всю жизнь меня перекидывали из одной приемной семьи в другую. — Я перевожу дыхание. — В некоторых семьях, куда меня отсылали, было хорошо, а в других... не было.

— Что это значит? — спрашивает Адам.

Пожимаю плечами.

— Неважно.

Он испытующе рассматривает меня.

— Что-то мне подсказывает, что это не так.

Я бросаю на него быстрый взгляд, ненавидя, каким проницательным он бывает.

— Было плохо, просто... тяжело. Опекуны – алкоголики и всякое подобное дерьмо. В системе так много детей, что невозможно разместить их всех, главным образом, из-за того, что просто недостаточно семей, желающих взять их на воспитание. Для некоторых, особенно в пригородах Детройта... это просто почти всегда дополнительный доход. Все это нелегко. Ты быстро учишься быть независимым и никому не доверять. Приходится часто переезжать, и ты стараешься не сближаться ни с кем. — Я снова пожимаю плечами, надеясь, что он больше не будет возвращаться к этому вопросу.

— И? — предлагает продолжить Адам.

Конечно же, он не может оставить все как есть.

Я закрываю глаза, медленно открываю их и делаю глоток.

— До меня домогался один из моих приемных отцов, — говоря это, не могу смотреть на него, потому что ненавижу его резкий вздох и вскипающие беспокойство с гневом, с выражением мне-так-жаль, которое вижу в его глазах, когда, наконец, кидаю взгляд его сторону. — Это продолжалось в течение года, прежде чем набралась смелости рассказать кому-либо. Его арестовали. Оказалось, что я не единственная такая. Но он так хорошо манипулировал, угрожал, убеждал, что бы ты знал: если кому-нибудь расскажешь, то никто тебе не поверит. Он напугал меня. Но в итоге я просто... не смогла больше этого терпеть. Поэтому все рассказала учителю в школе. Я была в ужасе, что у меня будут неприятности... из-за того, что не рассказала раньше, что позволяла ему так поступать, хотя я убеждала его, нет, умоляла его оставить меня в покое. Но учитель... миссис Эрвин. Она поверила мне. И первое, что она сделала, обняла меня и сказала, что сама убедится, что он никогда больше меня не тронет. И сдержала слово. — На данный момент я не могу понять выражение лица Адама.

— Что? — спрашиваю я. — Почему ты смотришь на меня так?

— Господи, Дез. — Он качает головой и вытирает лицо обеими ладонями. — Неудивительно, что тебе тяжело доверять мне.

— Да уж. — Я сильно моргаю от эмоций, бушующих во мне. — Знаешь, я никогда никому не говорила об этом. Даже Рут. Она тоже была приемным ребенком, и мы так близки, потому что обе понимаем это, и, думаю, она догадывается о том, что произошло и почему я такая замкнутая.

— Как ты справилась?

Я смеюсь и шмыгаю носом. Не то, чтобы я плачу, никоим образом. Не стоит оплакивать то, чего больше нет.

— В том-то все и дело, Адам. Как ты не понимаешь? Я не могу. На самом деле.

— Но ты, кажется, доверилась мне на острове Макино. По крайней мере, на какое-то время. Хочу сказать, ты позволила мне пригласить тебя на ужин, и той ночью мы... потрясающе провели время. Во всяком случае, я так думал.

Я мягко качаю головой.

— Аналогично, Адам. Та ночь... была невероятная. Вся эта затея с ужином была чертовски страшной. Все эти знаменитости и папарацци. Это было ужасно, и я не была готова к этому. Но все, что было после, быть с тобой... — Я смотрю на него, позволяя ему все увидеть в моих глазах. – Правда, это было удивительно. Лучшая ночь в моей жизни, во многих отношениях.

Адам берет мою руку, переплетая наши пальцы вместе.

— Моя тоже.

Я слышу что-то в его голосе.

— Но?

Адам не отвечает сразу.

— Но ты закрылась от меня позже в то утро. Я мог бы остаться, мог бы найти способ, чтобы провести с тобой больше времени, но ты просто закрылась.

— Потому что испугалась!

— Чего? — Он, кажется, искренне недоумевает.

— Всего! Посмотри на это с моей точки зрения, Адам. Я - девушка, убирающая мусор, сирота, и просто занимаюсь своими делами - и тут появляется горячий, сексуальный, богатый, знаменитый актер, который увлекается мной. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Это должно быть слишком хорошо, чтобы быть правдой. Такое дерьмо не может случится со мной.

— Но ты пошла со мной.

— Да, конечно. Мне понравилось чувствовать себя желанной. Я действительно почувствовала, что нравлюсь тебе, что ты хотел меня. И мне… понравилось это. — Я с трудом сглатываю, отвожу взгляд, избегая глаз Адама. — И когда ты должен был уйти, я просто тебя отпустила. Потому что не смогла бы справиться с тем, что ты вел себя так, словно хотел большего, а потом просто бросил бы меня ради очередной блестящей новой штучки. Не знаю. Для меня это был особенный вечер, и я просто хотела иметь что-то особенное только для себя.

— Он был особенным и для меня тоже, Дез…, — начинает он.

— Нет, — говорю я, чувствуя, что правда словно бомба застревает у меня в горле, осознавая, что она взорвется и причинит боль. — Ты не понимаешь.

— Понимаю, Дез. Правда, понимаю. Это было нереально, и я вижу, куда ты клонишь, думаешь, будто это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но я - просто парень, в конце концов.

Я смаргиваю слезы.

— Нет, Адам. Ты совсем ничего не понимаешь. Просто не можешь.