Уже с половины седьмого он ожидал ее у входа в дом моделей. С почти детской гордостью она уселась с ним в американский автомобиль-кабриолет под удивленные и завистливые взгляды своих приятельниц по работе. По-видимому, только ее подруга Сюзанн находила это нормальным. С понимающей улыбкой она бросила ей в тот момент, когда машина тронулась с места:

– Желаю приятно провести вечер!

Могла ли Сюзанн после разговора, который состоялся между ними накануне, понять, что Аньес по-настоящему чувствует себя счастливой.

Под конец ужина в маленьком модном ресторанчике на острове Сен-Луи она призналась своему новому приятелю, считая это необходимым:

– Мне кажется, мы смогли бы узнать счастье вместе. Но я полагаю, Вы достаточно опытны, чтобы понять, что до этого дня я не принадлежала никому. Это, наверное, должно показаться смешным такому мужчине, как Вы?

– Напротив, это прекрасно. Вы будете только моей… с этого вечера!

– Вы хотите этого, Жорж?

– Может ли быть иначе?

Когда он провожал ее домой на рассвете, она уже не была прежней Аньес, она была женщиной… Счастливой женщиной.


В чем же все-таки заключается счастье женщины?

Аньес спрашивала себя в тишине перед алтарем, действительно ли она была виновата в том, что так легко поддалась искушению плоти? Разве каждая женщина не имеет права на это счастье, разве она не должна принимать его, когда оно приходит, пусть даже это и противоречит морали, в которой она воспитана? Сколько женщин, не осмелившись нарушить определенные законы общества, потом горько сожалели об этом в продолжение всего своего бесцветного существования. Нет, не стоит раскаиваться в том, что она подчинилась главному закону природы.

Вдруг Аньес подняла голову… Она заметила двух маленьких старушек-пансионерок из женского корпуса монастыря, которые зашли в хор через низкую дверь, расположенную позади главного алтаря. Одна держала в руке метелку из больших перьев и тряпку, другая с трудом тащила приставную лестницу.

Одну из них Аньес сразу узнала, потому что видела ее каждый раз, когда Элизабет приводила ее с собой в часовню.

Несмотря на свои семьдесят пять лет, женщина с усердием исполняла обязанности ризничей. Ее звали Фелиция. Вторая, помоложе, была, вероятно, случайной помощницей, которой Фелиция громким голосом давала указания. Это могло показаться неуместным возле светильника, который был постоянно зажжен у дарохранительницы. Но Фелиция не обращала внимания ни на светильник, ни на присутствие незнакомки в часовне. Да и с чего бы этим утром она изменила своим привычкам и сделалась молчаливей, чем обычно? Разве она была не у себя дома в этой часовне? Эти канделябры, эта вышитая скатерть, покрывающая алтарь, этот колокольчик для служения мессы, поставленный у основания третьей гранитной ступени, общинный стол, кафедра, бедно украшенная резьбой, суровые исповедальни – разве не стало все это для нее домашней обстановкой?! Ведь находила же она нормальным сказать своим кисловатым голосом помощнице:

– Особенно хорошо держите лестницу, мадам Эдокси, когда я буду вытирать младенца Иисуса! Мать-настоятельница сказала мне вчера, что это настоящий позор – позволить ему покрыться таким слоем пыли в руках Пресвятой Девы! Я ей ответила, что мне никогда не удавалось прилично почистить его без лестницы! Я его очень люблю, этого маленького Иисуса, но я не хотела бы сломать ногу из-за рвения к чистоте! Младенец Иисус тоже этого не выдержит!

Мадам Эдокси собрала все силы своих семидесяти лет и вцепилась в лестницу, по которой начала взбираться ее старшая подруга.

Глядя на этих двух старух, служительниц Божьего Дома, Аньес не могла не задать себе вопрос: испытали ли Фелиция и Эдокси в то время, когда были молодыми и красивыми, ту же слабость перед желанием? Узнали ли они радости любви? Какие секреты, какие драмы, может быть столь же мучительные, как та, которую теперь переживала Аньес, прятались за их почти что детской безмятежностью?

Не обращая больше внимания на старух, Аньес спросила себя с тревогой, каким чудом ей удастся освободиться от мутного прошлого, неотступно ее преследовавшего? Уже прошлое, очень нелегкое прошлое, в ее-то возрасте…


В одну ночь Жорж стал для нее всем. Проходили счастливые недели. Она жила только для него. Инстинкт плоти развивался в ней с такой неистовой силой и необузданностью, что она совершенно теряла голову. Изо дня в день она все больше отдавалась удовольствию, даже не задавая себе вопрос, кем был на самом деле тот, чьей любовницей она стала?

Значительная разница в возрасте (он был почти на двадцать лет старше ее) лишь придавала этому мужчине авторитет, который она не собиралась оспаривать.

С первых дней их связи он настоял на том, чтобы она оставила профессию манекенщицы, тактично, но твердо дав понять, что у него достаточно средств, чтобы удовлетворить ее нужды. Аньес пыталась протестовать:

– Жорж, любовь моя, я не хочу, чтобы ты содержал меня! Я должна продолжать зарабатывать себе на жизнь: ни за что на свете я не хотела бы быть обузой для тебя… Я люблю тебя!

– Я это знаю…

Он знал всегда все. Он все угадывал. Она чувствовала, что не способна спрятать от него что-либо, кроме, пожалуй, одного секрета: даже ему она никогда не говорила об Элизабет. Много раз она хотела рассказать ему о сестре, но всегда в последнюю секунду какая-то сила удерживала ее. Она сама не знала, почему у нее возникало ощущение, что в таком признании было что-то кощунственное. Жорж не исповедовал никакой религии, он не понял бы того величия духа, которое несла в себе смиренная жизнь маленькой служанки бедных. К тому же, он был слишком избалован успехом, чтобы суметь проникнуться сочувствием к обездоленным старикам.

Аньес сказала ему, что она сирота и у нее совсем нет родственников. Было похоже, что это доставило ему настоящее удовлетворение: значит, она будет полностью принадлежать ему.

Но Аньес, храня молчание, продолжала втайне регулярно приходить на авеню дю Мэн. И Элизабет, всегда заботящаяся о счастье и благополучии своей сестры, не могла не заметить:

– Аньес, ты похорошела в последнее время и выглядишь веселее. Ты довольна своим домом моделей?

– Очень!

Зачем признаваться, что она не работала там уже несколько недель? Пришлось бы назвать причину, а причиной был запрет Жоржа. Как объяснить сестре существование любовника? Элизабет могла допустить присутствие мужчины в жизни сестры, только если бы этот мужчина был ее супругом.

Аньес оказалась стиснутой двойным обетом молчания по отношению к двум самым близким для нее людям. Она пробовала убеждать себя, что такое существование продлится только до того дня, когда Жорж, который, казалось, все сильнее и сильнее влюблялся в нее, однажды скажет:

– В конце концов, не свободны ли мы оба? Наша любовь сильна, почему бы нам не пожениться?

Этот день стал бы самым прекрасным в жизни Аньес: она смогла бы, наконец, объявить Элизабет счастливую новость о своем браке с мужчиной, которого любит, а Жоржа познакомить со своей единственной сестрой.

Но проходили недели, месяцы, а любовник ничего не хотел менять в их отношениях. Они по-прежнему встречались по вечерам в маленькой комнате-мансарде, с которой Аньес решила не съезжать по совету Жоржа. Он говорил:

– Оставайся здесь, пока я не найду квартиру, о которой мы мечтаем. По крайней мере эта комнатка создает иллюзию «своего угла».

Собственного жилья у Жоржа не было. Он жил в отеле. Вначале это удивило Аньес, но он быстро успокоил ее:

– До того, как мы повстречались, я всегда вел жизнь холостяка. Отель для меня удобен: там мне не о чем заботиться. Ведь это невыносимо для одинокого мужчины – возиться с домашними делами! Ты первая женщина, которая в моей жизни – больше, чем приключение. До нашего знакомства у меня был непреложный принцип – иметь только очень короткие связи… Здравствуй – до свиданья, – и больше мы не знаем друг друга! С тобой, я сразу понял, это будет иначе, ты не такая, как другие… Ты меня понимаешь?

– Да, дорогой.

– К тому же я начинаю менять свой взгляд на уклад нашей семейной жизни. Я прекрасно знаю, что нам нужно будет найти квартиру. Одна проблема: это нелегко!

– Почему ты всегда был против того, чтобы я приходила к тебе в отель?

– Я предпочитаю встречаться с тобою здесь: это так романтично.

– Но ведь, моя комната для прислуги не имеет ничего общего с дворцом!

– Может быть… Но, несмотря ни на что, ты все прекрасно устроила: это настоящее гнездышко влюбленных.

– Это единственная причина? После короткого раздумья он ответил:

– В этом отеле я встречался со многими женщинами, которые приходили туда только на одну ночь… Не хочешь же ты, чтобы с тобой обращались, как с ними, и служащие отеля или ночной консьерж провожали тебя взглядами, принимая за одну из них?

– Мне все равно, что подумают другие! Я тебя люблю и этого достаточно… И, потом, ты мог бы поменять отель…

– Скоро будет три года, как я живу в этом отеле, в конце концов, мы свыклись друг с другом!

У Аньес было только одно право: звонить в отель и просить комнату номер 24. Она не отказывала себе в этом праве: у нее, как и у всех настоящих влюбленных, было чувство, что мужчина был очень далек от нее, если он не был рядом. Со странным чувством удовлетворения она, набрав номер отеля, говорила стандартные фразы:

– Соедините меня с месье Вернье. Это его жена. Жорж так и советовал ей:

– Когда ты мне звонишь, бесполезно называть имя: оно не касается никого в отеле. Для меня намного важнее, что они тебя считают моей женой. Ни одна женщина до тебя не имела права назваться мадам Вернье. Разве это не доставляет тебе удовольствия?

Аньес так быстро усвоила привычку быть «его женой», что в конце концов поверила в то, что она действительно ею стала.

Переходы из одного дома моделей в другой позволили ей обзавестись хорошим гардеробом. Но мода менялась так стремительно, что в каждый новый сезон она готова была сказать, как все француженки, которые хотят оставаться элегантными: «Мне нечего одеть!» Элегантность была необходима Аньес по трем причинам: во-первых, это было ее врожденным свойством, во-вторых, она не должна была разочаровывать Элизабет и сестер-монахинь в каждый из своих приходов, в-третьих, и это было главным, она хотела нравиться Жоржу, который смотрел только на хорошо одетых женщин. Разве его жена не должна выглядеть лучше, чем все остальные? Для Аньес было трудным делом – постоянно обновлять свой гардероб. Сбережения, которые ей удалось скопить благодаря множеству маленьких ежедневных жертв в те годы, когда она жила одна, таяли с неумолимой скоростью.

Она должна была также признаться себе в том, что, несмотря на значительные финансовые средства, которыми, по-видимому, располагал ее любовник, он совсем не был щедр с ней. Впрочем, он не был щедрым ни с кем: его натура побуждала его думать о себе прежде, чем думать о других. Эгоист? Скорее это проявлялось у него бессознательно… Скупец? Только не в тех случаях, когда речь шла о посещении шикарных ресторанов или модных ночных кафе в обществе своей очаровательной подруги. Тогда он тратил без счета, вынимая из кармана пачки денег. Он раздавал чаевые налево и направо, как будто стремился прежде всего завоевать уважение официантов.

На этом его щедрость заканчивалась: наряды Аньес, плата, даже очень скромная, за квартиру на бульваре де Курсель, текущие расходы по хозяйству полностью ложились на плечи молодой женщины. Жорж проводил все ночи в постели Аньес, но ему никогда не приходила в голову мысль спросить свою подругу, не испытывает ли она недостатка в деньгах. А ведь это он настоял на том, чтобы она оставила свою работу. Положение Аньес стало критическим. Но ни за что на свете она не хотела признаться в своих трудностях любовнику: Аньес была убеждена, что мужчина перестает любить женщину, когда она становится для него обузой.

Жорж никогда не дарил ей никаких подарков, никогда не посылал ей даже самых скромных цветов. Аньес и не думала упрекать его в этом, никогда ни на что не жаловалась: она чувствовала себя счастливой рядом с ним!

Однажды вечером он очень удивил ее, сказав, оплачивая большой счет в ночном клубе:

– Возьми: это тебе. Я провернул сегодня выгодное дело. – И он опустил в ее сумочку пачку банкнот. Она хотела вернуть деньги, протестуя:

– Я люблю тебя не ради денег, дорогой!

– Ты меня любишь ради меня. Ты мне это уже говорила, и я тебе верю. Ну, а если мне приятно сделать тебе маленький подарок?

Возвратившись к себе, она обнаружила в сумочке сто тысяч франков. Возникшее было чувство стыда отступило перед другим, более приятным чувством. Тот, кого она называла «мой» Жорж, любил ее не только в постели, он заботился о ней. И она упрекнула себя в том, что втайне плохо судила о нем, по достоинству не оценив его любви.