Она выплевывала эти слова, словно они были отвратительны ей на вкус.

— Вы забываете, Джулиана, что вы наполовину англичанка, — улыбаясь, произнес Ник.

— Ничего подобного! Я итальянка!

Ее голубые глаза сверкнули.

— И об этом говорит твой темперамент, котенок, — протянул Гейбриел. — Но ты просто портрет нашей матушки.

Джулиана обвела взглядом стены.

— Портрет? Нашей матери? Где?

Ник хихикнул, очарованный ее непониманием.

— Нет. Здесь вы не найдете ее изображений. Гейбриел сказал, что вы похожи на нашу матушку. Просто точная ее копия.

Джулиана резко взмахнула рукой.

— Никогда больше не говорите мне этого. Наша матушка была... — Она умолкла, и в комнате повисло тяжелое молчание.

Губы Ралстона изогнулись в кривой улыбке.

— Вижу, что все-таки существуют моменты, в которых мы вполне сходимся.

— Вы не можете заставить меня остаться.

— Боюсь, что могу. Я уже подписал бумаги. До замужества вы будете находиться под моей опекой.

Джулиана широко раскрыла глаза.

— Это невозможно. Мой отец просто не мог этого потребовать. Он знал, что я не собираюсь выходить замуж.

— Отчего же? — удивился Ник.

Джулиана развернулась к нему.

— Я думаю, вы должны это понять, как никто другой. Я не стану повторять грехи моей матери.

Гейбриел прищурился.

— Нет абсолютно никаких оснований считать, что вы повторите...

— Вы простите меня, если я скажу, что у меня нет желания рисковать, милорд. Но ведь мы можем договориться?

В этот момент Гейбриел принял решение.

— Вы не знали нашу матушку?

Джулиана стояла, гордо выпрямившись, и решительно, не отведя глаз, встретила взгляд Ралстона.

— Она покинула нас почти десять лет назад. Полагаю, с вами случилось то же самое?

Ралстон кивнул:

— Нам даже десяти не исполнилось.

— В таком случае, полагаю, никто из нас не испытывает к ней особой любви.

— В самом деле.

Они стояли так довольно долго, решая, насколько каждый из них искренен. Гейбриел первым нарушил молчание:

— Предлагаю вам сделку. — Джулиана мгновенно отрицательно качнула головой, но Ралстон поднял руку, не дав ей заговорить, и продолжил: — Это не подлежит обсуждению. Вы останетесь здесь на два месяца. Если по истечении этого срока вы все же предпочтете вернуться в Италию, я это устрою.

Джулиана вскинула голову, словно обдумывала не только предложение кузена, но и возможность побега. Наконец она согласно кивнула:

— Два месяца. Ни днем больше.

— Наверху вы можете выбрать спальню по своему вкусу, сестричка.

Джулиана низко поклонилась.

— Grazie[3], милорд.

Она уже повернулась к выходу, когда Ник спросил, не в силах больше сдерживать свое любопытство.

— Сколько вам лет?

— Двадцать.

Ник коротко взглянул на брата и продолжил:

— Мы должны представить вас лондонскому обществу.

— Полагаю, в этом нет никакой необходимости, поскольку я пробуду здесь всего восемь недель.

Она с явным нажимом произнесла последние слова.

— Мы обсудим это позже, когда вы устроитесь. — Коротким поклоном Ралстон дал понять, что разговор окончен, распахнул дверь кабинета и позвал дворецкого. — Дженкинс, пожалуйста, проводи мисс Джулиану наверх и пришли кого-нибудь помочь ее горничной распаковать вещи. — Он повернулся к Джулиане. — У вас ведь есть горничная, не так ли?

— Да, — ответила она, и на ее губах появилась улыбка. — Может, мне стоит напомнить вам, что это римляне принесли цивилизацию в вашу страну?

Ралстон поднял брови.

— А вы, оказывается, с характером.

Джулиана ангельски улыбнулась:

— Я согласилась остаться, милорд, но не обещала хранить молчание.

Маркиз вновь повернулся к Дженкинсу.

— С этого дня мисс Джулиана будет жить в нашем доме.

Джулиана покачала головой, смело встретив взгляд брата.

— Два месяца.

Ралстон кивнул и исправился:

— Она два месяца будет жить в нашем доме.

Дворецкий невозмутимо выслушал довольно странное распоряжение, произнес: «Да, милорд», — и повел Джулиану в ее комнату, попутно приказав лакеям, отнести сундуки Джулианы наверх.

Уверенный в том, что все его распоряжения будут должным образом выполнены, Ралстон закрыл дверь в кабинет и повернулся к Нику, который с ленивой усмешкой на губах стоял, прислонившись спиной к книжному шкафу.

— А ты молодец, братец, — произнес Ник. — Но если свет узнает, что тебе присуще столь гипертрофированное чувство фамильного долга... твоя репутация падшего ангела будет уничтожена.

— Ты меня очень обяжешь, если замолчишь.

— В самом деле, это так трогательно — демон, поверженный ребенком.

Ралстон молча пересек комнату и сел за большой письменный стол.

— Разве тебя не дожидается статуя, которую необходимо почистить? Пожилая мраморная дама из Бата, которую срочно необходимо идентифицировать?

Ник сел в кресло и закинул ногу на ногу, демонстрируя сияющие гессенские сапоги и явно не собираясь заглатывать наживку.

— Вообще-то дожидается. Однако ей вместе с легионом моих поклонников придется подождать. Я предпочел бы провести этот день с тобой.

— Не стоит идти на такие жертвы ради меня.

Ник стал серьезным.

— И что же случится за эти два месяца? А если она все-таки решит уехать, а ты не сможешь ей этого позволить? — Ралстон не ответил, и Ник продолжал гнуть свою линию: — Ей пришлось нелегко. Ее бросила мать, когда она была еще совсем ребенком... а потом она потеряла и отца.

— Ее обстоятельства ничем не отличаются от наших. — Ралстон притворился, что тема разговора ему совершенно неинтересна, и сделал вид, будто внимательно просматривает корреспонденцию. — Должен тебе напомнить, что вместе с матерью мы потеряли и своего отца.

Ник не отвел взгляда.

— Мы были друг у друга, Гейбриел. У нее же нет никого. Нам с тобой лучше, чем кому-либо, известно, каково это — быть всеми покинутым, всеми, кого ты когда-либо любил.

В глазах брата Ралстон заметил грусть воспоминаний об их детстве. Близнецы вместе пережили бегство своей матери и отчаяние отца. Их детство не было радостным, но Ник говорил правду — они всегда держались вместе.

— Наблюдая за нашими родителями, я усвоил одну вещь: любви придается слишком большое значение. Ответственность — вот что действительно важно. Честь. И Джулиане лучше понять это в самом раннем возрасте. Теперь у нее есть мы. Возможно, она считает, что это не так много, но этого должно быть достаточно.

Братья замолчали, каждый погрузился в собственные мысли. Наконец Ник произнес:

— Трудно будет добиться, чтобы ее приняли в обществе.

Ралстон энергично выругался, признавая справедливость слов брата.

Дочери женщины, не получившей должным образом оформленного развода, вряд ли обрадуются в свете. И Джулиане придется приложить немало усилий, чтобы избавиться от тяжелого шлейфа испорченной репутации своей матери.

И вновь заговорил Ник:

— Законность ее рождения будет подвергнута сомнению.

Гейбриел на некоторое время задумался.

— Если наша матушка вышла замуж за ее отца, это означает, что маркиза по приезде в Италию перешла в католичество. Католическая церковь никогда не признала бы ее брака, если бы она оставалась в англиканской церкви.

— В таком случае незаконнорожденными оказываемся мы. — Ник криво улыбнулся.

— Для итальянцев, — уточнил Гейбриел. — К счастью, мы англичане.

— Превосходно. Для нас все складывается хорошо, — сказал Ник. — Но что же с Джулианой? Найдется немало семейств, которые откажутся принимать ее. Многие посчитают нашу сестру дочерью падшей маркизы и ее любовника — простого итальянского торговца. И к тому же католика.

— Начнем с того, что они и так бы не приняли Джулиану. Мы не можем изменить тот факт, что происхождение ее отца оставляет желать лучшего.

— Возможно, проще выдать ее за дальнюю родственницу и не упоминать о том, что Джулия наша сводная сестра.

Ралстон отрицательно мотнул головой:

— Абсолютно исключено. Она наша сестра. Именно так мы ее и представим, а уж потом будем разбираться с последствиями.

— С последствиями придется разбираться ей. — Ник твердо встретил взгляд брата; его слова тяжелым грузом повисли в воздухе. — Скоро самый разгар сезона.

Если мы хотим добиться успеха, наше поведение должно быть безупречным. Ее репутация зависит от нашей.

Ралстон понял. Ему придется прекратить встречи с Настасией — оперной певичкой, известной своей неосмотрительностью.

— Я сегодня же поговорю с Настасией.

Ник согласно кивнул и добавил:

— Джулиану необходимо представить обществу, и это должен сделать человек с безупречной репутацией.

— Я и сам об этом подумал.

— Мы можем обратиться к тетушке Филлидии.

Голос Ника дрогнул при упоминании имени сестры отца. Вдовствующей герцогине была присуща манера высказывать весьма резкие замечания и давать безапелляционные наставления. Тем не менее пожилая дама являлась признанным столпом общества.

— Нет, — поспешно возразил Ралстон. Филлидия не справится с такой деликатной ситуацией — загадочная неизвестная сестра прибывает к дверям Ралстон-Хауса в разгар сезона. — Для этого не подойдет ни одна из наших родственниц.

— Тогда кто же?

Взгляды близнецов встретились. Задержались. В решимости они нисколько не уступали друг другу, но слово маркиза было решающим.

— Я найду такого человека.


Глава 2

«И, разразившись слезами, она бросилась к нему, и обняла Одиссея, и поцеловала его в голову, и проговорила: «О, ты смог убедить мое сердце, каким бы несгибаемым оно ни было». И в его Сердце пробудилось еще более сильное желание горестных стенаний; и он пролил слезы, держа в объятиях свою дорогую преданную жену».

Калли отложила чтение, откинувшись на спинку высокого мягкого стула, и глубоко вдохнула запах любимых книг, вообразив себя героиней именно этой истории — любящей женой, все двадцать лет разлуки своей любовью вдохновлявшей мужа на героические подвиги.

Схватка с Циклопом, противостояние сиренам — Одиссей готов был одолеть все испытания ради одной-единственной цели — вновь оказаться рядом со своей Пенелопой.

Каково быть такой женщиной? Женщиной, чья несравненная красота была вознаграждена любовью величайшего героя своего времени. Каково это — открыть свое сердце такому мужчине? Впустить его в свою жизнь? В свою постель?

Калли хихикнула. Не дай Бог, кто-нибудь узнает, что леди Кальпурния Хартуэлл, вполне добропорядочная незамужняя девица, тешит себя совершенно неподходящими для леди тайными помыслами о вымышленных героях. Калли отдавала себе отчет, что ведет себя очень глупо, мечтая о героях своих любимых книг. Это, конечно же, дурная привычка, но она слишком давно у нее появилась.

Вот и сейчас воображение с готовностью нарисовало замечательную картину: она сидит за ткацким станком, а он, сильный и мужественный, замер в дверном проеме. Калли без труда представила его внешность — это был тот же самый образ, который в течение последних десяти лет вновь и вновь возникал в ее фантазиях.

Высокий, широкоплечий, с густыми темными волосами, пробуждавшими у женщин желание прикоснуться к ним, и ярко-голубыми глазами — цвета того моря, которое Одиссей бороздил в течение двадцати лет. Резко очерченные скулы, ямочка, появлявшаяся, когда он улыбался — той самой улыбкой, которая в равной степени обещала и грех, и наслаждение.

Да... все ее герои обладали внешностью единственного мужчины, о котором она когда-либо мечтала, — Гейбриела Сент-Джона, маркиза Ралстона. Можно было подумать, что после целых десяти лет, в течение которых она носила в душе этот образ, Калли могла бы отказаться от бесплодных мечтаний... но оказалось, что этот повеса настолько прочно укоренился в ее сердце, что теперь она была просто обречена провести остаток своей жизни, представляя себя Клеопатрой, а Гейбриела Ралстона — Антонием.

Калли громко рассмеялась, поймав себя на этом сравнении. Было абсолютным безумием считать, что только благодаря тому, что ее назвали в честь императрицы, можно было сравнивать леди Кальпурнию Хартуэлл с Клеопатрой. Во-первых, мужчины никогда не склонялись перед красотой Калли, что легко заставляла их делать великая царица. У Клеопатры не было таких совершенно заурядных каштановых волос и карих глаз, как у Калли. Да и пухленькой царицу Египта никогда не называл ни один из современников. И Калли также не могла себе представить, чтобы Клеопатра в течение целого вечера скромно оставалась в уголке бального зала. Кроме того, царица Египта никогда не надела бы обычный кружевной чепец.