Кевин Милн - Девять уроков

На одиннадцатой лунке дождь припустил еще сильней. На двенадцатой у меня возникло ощущение, что мы занимаемся плаванием, а не гольфом. Тринадцатая оказалась короткой пар-три. Мяч от моего удара взлетел в воздух и рухнул прямо в песчаный бункер, расположенный у грина. Добравшись до ямы, я глянул вниз, но мяча не увидел: тот был погребен под слоем раскисшего песка.

– Могу я вытащить мяч? – поинтересовался я у отца. – Или играть его с того места, где он упал?

Лондон, укрывшись под зонтом, безучастно наблюдал за моими страданиями.

– Бей, как есть, Огаста, – сухо сказал он.

Подавив раздражение, я осторожно шагнул в это месиво… и тут же погрузился в него по лодыжки. В ботинки засочилась холодная жижа.

– Становится все интересней, – пробормотал я.

– Для того тут и бункеры, – пожал плечами Лондон.

Первый удар пришелся по слою песка, который и полетел в направлении флажка. Вторым ударом мне удалось зацепить мяч. Подпрыгнув, он шлепнулся в песок в паре футов от меня. Я шагнул вперед и вновь махнул клюшкой. Залепленный грязью шарик стрелой взмыл в воздух, ударился о край бункера… и снова упал в песочное месиво.

– Черт бы его побрал! – рявкнул я. – Уж лучше я вытащу его отсюда и получу за это пару штрафных ударов!

Отец, казалось, наслаждался моими муками.

– Продолжай бить, – сказал он. – Рано или поздно ты найдешь выход.

Через четыре удара я наконец-то выбрался из песчаного бункера, а еще через три загнал злосчастный мяч в лунку, до краев залитую водой. К этому моменту я успел промокнуть с головы до ног, и отец, сжалившись надо мной, предложил завершить раунд, чтобы мы смогли немного обсохнуть и согреться.

Пока мы приводили в порядок клюшки, я спросил у Лондона, не хочет ли он перенести этот раунд на другой день.

– Я согласился на девять уроков. И если ты запланировал на этот месяц что-то важное, мы можем встретиться позже, когда будет не так сыро.

– Думаю, мы получили именно ту порцию сырости, которая требовалась для сегодняшнего урока.

– Ради всего святого, – с досадой воскликнул я, – неужели мне грозит еще одна идиотская аналогия на тему «гольф – это жизнь»? Я-то рассчитывал, что ты поможешь мне улучшить счет! Уж извини, но я подписывался на уроки гольфа, а не на лекции о жизни.

Моя тирада не произвела на Лондона никакого впечатления.

– Я никогда не обещал, что сделаю из тебя хорошего игрока в гольф. Я лишь сказал, что помогу лучше понять игру. Так уж получилось, что гольф для меня – действительно жизнь, соответственно, именно этому я и буду тебя учить… нравится тебе это или нет.

Я в отчаянии покачал головой.

– Прости, но ты не прав. Гольф не имеет ничего общего с жизнью, и я очень надеюсь, что в один прекрасный день ты сам это поймешь. Неужели в жизни, как на поле для гольфа, есть знаки, подсказывающие верное направление? Нет. А карты, на которых указаны препятствия? Тоже нет. Ты не можешь попрактиковаться в искусстве жить, прежде чем начать свою игру – вроде того, как Долорес гоняла мячик на поле для тренировок. Каждого бросают в жизнь с самого рождения, вынуждая играть до последнего. Прости, но твоя философия не вызывает у меня ничего, кроме скептицизма. Я не купился на нее ребенком и уж тем более не намерен принимать ее сейчас.

Лицо у Лондона заметно побагровело.

– Мне неважно, согласен ты со мной или нет. Я лишь пытаюсь преподать тебе несколько уроков, в которых ты, видит бог, здорово нуждаешься!

– Да неужели? – фыркнул я. – И что за истину я должен усвоить под проливным дождем?

Лондон уставился на меня с тем же выражением, с каким смотрел во время игры – когда я пытался извлечь идиотский мяч из грязного бункера.

– Что за истину? Ту самую, Огаста! Порой мы вынуждены вести игру под названием жизнь под проливным дождем. Не каждый день в ней выдается теплым и солнечным. Но рано или поздно тучи расходятся… и мы вновь видим над головой ясное небо.

Простота его слов зацепила меня за живое. Я настолько промок, что пальцы еле двигались, но этот дискомфорт был ничем по сравнению с теми бесчисленными трагедиями, которые могут приключиться с нами на протяжении жизни. Подумать только, впервые я излил отцу свою душу – рассказал о страхах, которые связаны с непредсказуемостью судьбы. И чем он на это ответил? Сравнил наши возможные бедствия с маленьким дождиком?

– Вот оно что? – возмущенно вопросил я. – Значит, жизнь не обходится без дождливых дней? Это и есть твой бесценный урок? И чтобы подчеркнуть его важность, тебе потребовалось притащить меня на болото, в которое превратилось поле для гольфа? Если ты еще не понял, могу сообщить: трагедии, о которых я упоминал раньше, располагаются на шкале бедствий чуть выше плохой погоды.

Отец продолжал методично начищать клюшку, как будто и не слышал моего замечания.

– Предпочитаешь игнорировать меня? С чего бы? Уж не потому ли, что я прав.

Лондон даже не повернул головы.

– Скажи мне, о мудрый игрок, – продолжил я, – мама тоже умерла в такой вот дождливый денек? И после этого вновь засветило солнце? Лично я так не думаю.

Я поспешно вытер клюшки и сунул их в сумку, собираясь уходить. Хватит с меня на сегодня гольфа! Да и изящная аналогия Лондона что-то не пришлась мне по душе. Я сделал пару шагов к двери, как вдруг позади раздался тихий, еле слышный голос отца:

– Град.

Я быстро обернулся.

– Ад?

– И это тоже, – устало промолвил он. – В тот день, когда умерла твоя мать, дело не ограничилось дождем. На нас обрушились град и ветер, гром и молния и все стихии, которые только можно себе представить. И буря эта растянулась не на один месяц. Ты прав, некоторые трагедии не сравнить с простым дождиком.

Я опустил сумку на стойку.

– И что же солнце? Оно все-таки выглянуло потом?

Лондон слабо улыбнулся.

– Порой оно проглядывает из-за туч, – сказал он, перебирая в памяти моменты прошлого. – Долгие годы солнце тонуло в облаках, но в последнее время я вижу его куда чаще. Примерно раз в месяц.

Я растерянно уставился на отца. Неужели он намекает на то, что самые светлые дни его жизни связаны с нашими встречами? Взгляды наши встретились, и несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга, пытаясь прочесть мысли друг друга.

– Мне пора идти, – пробормотал я наконец, вновь хватаясь за сумку с клюшками. Пожалуй, стоило бы сказать что-нибудь на прощание. Уже одно то, что отец пытался восполнить давние пробелы и научить меня чему-то стоящему, обязывало меня проявить ответную любезность. Да, он по-прежнему общался со мной в своей грубовато-сдержанной манере. Да, мне ужасно не нравился формат наших занятий. Тем не менее меня искренне поражал тот факт, что он хотя бы попытался пойти мне навстречу.

– Ну что, – осторожно заметил я, – через месяц новый урок?

– Да, – кивнул Лондон. – Я принесу новую порцию карточек.

4 декабря 1973 года. Джессалин, будь ее воля, родила бы ребенка прямо сегодня, но доктор говорит, что до срока еще недели две. И все же отрадно думать, что она может разрешиться в любой момент, и ни маме, ни малышу ничто уже не будет угрожать. Сегодня, пока я был на работе, домой позвонил мистер Монтгомери. Его интересовало, хочу ли я перебраться в Джорджию, чтобы тренироваться под его руководством. Джессалин заверила, что я с радостью приму его предложение, хотя сам я еще не разобрался в своих чувствах.

* * *

21 декабря 1973 года. ЭТО МАЛЬЧИК!!! Вот я и стал отцом! Потрясающее чувство, что и говорить. Чего я только не пережил за эти двадцать четыре часа! Даже схватки начались не так, как мы того ожидали. Вчера вечером, когда мы с Джессалин смотрели телевизор, она вдруг стала жаловаться на боли в животе. По ее мнению, это был запор. Я сказал, что у нее, должно быть, начались схватки, но Джессалин стояла на своем. Спать я лег в одиннадцать, но в два часа ночи жена разбудила меня: боль в животе усилилась, и Джессалин собралась в больницу, чтобы ей поставили клизму. Я вновь предложил отвезти ее в родильное отделение, чтобы ее как следует осмотрели, но Джессалин уверяла, что боли не имеют ничего общего со схватками. Было бы глупо, сказала она, ехать в родильное отделение с такой мелочью, как запор.

В общем, я отвез ее в отделение «Скорой помощи».

Дежурная медсестра подключила ее к аппарату, который измерял силу схваток, и расхохоталась. «У вас и правда запор, – хихикала она, – но боль скоро пройдет, поскольку у вас вот-вот родится маленький сорванец!»

Она тут же отправила нас в родильное отделение.

К несчастью, схватки после этого замедлились, так что весь день мы провели в ожидании. Но в семь тридцать – чудо из чудес! – на свет появился наш малыш. Джессалин все это время держалась, как настоящая героиня. По взгляду, который она бросила на новорожденного, я сразу понял, что ей уже не придется жалеть о неудавшейся карьере в Принстоне, ведь взамен она получила нечто более ценное – возможность стать матерью.

* * *

22 декабря 1973 года. Малыш чувствует себя превосходно, я же пока никак не могу поверить нашему счастью. С Джессалин тоже все в порядке, только она жалуется, что ей приходится бороться со мной за право подержать малыша. Впрочем, жена еще не успела оправиться от родов, и пока она спит, я могу сколько угодно укачивать ребенка. Медсестра даже сделала мне замечание: сказала, чтобы я пореже брал его на руки, а то он совсем избалуется. Я заявил, что ей, должно быть, не хватало в детстве внимания, раз она говорит такую ерунду. И сам я собираюсь безбожно баловать сына.

* * *

23 декабря 1973 года. Сегодня врачи разрешили нам вернуться домой с нашим крохотным сыночком. Мы с Джесс все спорим, на кого он больше похож – на нее или на меня. Лично я думаю, что мальчик пошел в мать, уж очень он симпатичный! Надеюсь, он унаследует и ее смекалку.

Сегодня утром, когда мы были еще в больнице, в палату заглянула медсестра. Нам нужно было заполнить документы и указать в них имя малыша. Но мы с Джессалин еще не приняли окончательного решения, а потому сказали, что вышлем бумаги по почте, когда обо всем договоримся. Чуть позже, когда Джессалин вздремнула, я взял «малыша Уитта» на руки, и мы пошли в дежурную часть, где был телефон. Оттуда я позвонил мистеру Монтгомери и сообщил, что у меня родился сын. Тот искренне порадовался. Впрочем, следующая моя новость вызвала у него чувства, далекие от ликования. Я сказал, что решил остаться в Вермонте с женой и ребенком и отказаться от карьеры профессионального гольфиста. Мистер Монтгомери заявил, что я зарываю в землю свой талант. Но я знал, что не смогу находиться вдали от людей, которые стали мне дороже жизни. Конечно, членство в ПГА открывает перед человеком множество дверей, однако рождение сына всерьез повлияло на мои приоритеты, и я не имел ничего против нового расклада.

Вернувшись в палату, я принялся заполнять бумаги, которые принесла медсестра. В этот момент проснулась Джессалин. Я вручил жене верхний листок и спросил, нравится ли ей имя, которое я выбрал для сына. «Огаста?» – удивилась она. Я рассказал о своем звонке мистеру Монтгомери. Раз уж у меня не получится играть в гольф в Огасте, я буду играть в него с Огастой, сказал я. Джессалин понравилось это имя, и она безумно рада, что я остаюсь с ней и с сыном.

К четвертому июля влажность в Вермонте достигла едва ли не ста процентов. От сочетания жары и влаги страдали все, но хуже всего приходилось беременным женщинам. А к середине месяца нас стала одолевать мошкара, которая так и лезла в нос, стоило только оказаться на улице. Неудивительно, что все это время Эрин практически не выходила из дома. Ей хотелось отдыха – и от собственных мучений, и от июльского зноя.

Но к концу месяца все изменилось. Тошнота, мучившая ее так долго, внезапно прекратилась, уступив место волчьему аппетиту: казалось, будто Эрин способна поглотить все мало-мальски съедобное. Если раньше тошнота, длившаяся с утра и до ночи, вынуждала ее регулярно отказываться от еды, то теперь ей хотелось всего и сразу. Не раз отправляла она меня ночью на поиски мороженого (заодно я закупался и другими продуктами, поскольку знал, что лишними они не будут).

Поскольку мы уже три месяца не ели с ней за пределами дома, Эрин захотела отпраздновать возвращение аппетита. Решено было отправиться в ресторан и наесться там по полной. Но загвоздка в том, что для этой цели она выбрала «Скотланд Ярдс». Не имело значения, что я не заглядывал в отцовский ресторан еще со школы, а царящая там атмосфера навевала на меня тоску. Эрин была тверда в своем решении.