Анна-Мария Зелинко - Дезире

— Она купила загородный дом в Мальмезоне и хотела устроить там пикник с несколькими друзьями, — рассказывала мне Жюли.

— Она права. Такая чудесная погода! — сказала я, смотря в окно на голубые сумерки.

В открытое окно вливался аромат цветущих лип. На минуту я возненавидела этого незнакомого гостя.

Внизу остановилась коляска, и Жюли заторопилась, повторив в последний раз: «Лишь бы все закончилось хорошо!»

У меня не было ни малейшего желания спускаться в гостиную. Однако шум голосов усилился, и я поняла, что нужно идти, чтобы не опоздать к ужину. Я открыла дверь гостиной и… господи, почему я не сказалась больной и не осталась в спальне?..

Хотя он стоял спиной ко мне, я тотчас узнала человека, высокого как башня, в прекрасно сшитом генеральском мундире, с огромными эполетами и шарфом цветов Республики через плечо. Его окружали Жозеф и Жюли, Жозефина, Люсьен и его Кристина. Я же, как парализованная, застыла на пороге, не спуская глаз с широкой, такой знакомой спины.

Все посмотрели на меня, и он, почувствовав, что за его спиной что-то происходит, обернулся. Его глаза удивленно расширились. Я едва могла дышать, так билось мое сердце.

— Дезире, иди же сюда, мы ждем тебя, — сказала Жюли.

Жозеф взял меня за руку.

— А это — сестра моей жены, генерал Бернадотт, моя свояченица — мадемуазель Дезире Клари.

Нет. Я не смотрела на него. Я смотрела на блестящие пуговицы его мундира и как во сне почувствовала, что он почтительно поднес к губам мою руку, потом, издалека, до меня донесся голос Жозефа:

— Вы рассказывали, дорогой генерал…

— Я… я забыл, что хотел сказать…

Я узнала бы этот голос из тысячи. Я слышала его под аккомпанемент дождя, голос звучал в темноте фиакра и возле двери квартиры, где я останавливалась в тот злосчастный приезд в Париж.

— К столу, к столу, — пригласила Жюли, и он подал ей руку. За ними следовали Жозеф с Жозефиной, Люсьен, Кристина и, наконец, я. Это был «семейный ужин» из политических соображений…

Ужин, семейный ужин из политических соображений оказался совсем другим, Боже мой, совсем другим, чем его представлял себе Жозеф. По замыслу Жозефа, генерала посадили между Жюли и Жозефиной. Жозеф сел напротив, думая вести разговоры на высшем уровне, но генерал, чрезвычайно задумчивый, занялся форелью, блюдом очень дорогим и поданым ради высокого гостя. Жозефу пришлось трижды повторить тост за его здоровье, прежде чем он поднял свой бокал. Вероятно, он сопоставлял и вспоминал. Вероятно он, наконец, понял, что тогда с ним была я, и что я — сестра Жюли, и что я — м-ль Клари, бывшая невеста Наполеона.

Наконец он прямо обратился к Жюли:

— Ваша сестра давно в Париже? — Вопрос был таким неожиданным, что Жюли вздрогнула и не сразу поняла.

— Вы обе из Марселя, не правда ли? Я хочу знать, давно ли в Париже ваша сестра? — повторил он.

Жюли удивленно ответила:

— Нет, всего несколько месяцев. Она первый раз в Париже, и ей здесь нравится. Правда, Дезире?

— Париж — очаровательный город, — ответила я тоном школьницы.

— Да, когда не идет дождь, — сказал Бернадотт, подмигнув мне.

— О, даже в дождь Париж прекрасен, как в сказке, — заметила Кристина.

— Вы правы, мадам, — сказал он серьезно. — Сказка может случиться и во время дождя…

Жозеф пытался вернуть разговор к текущим событиям.

— Я получил вчера письмо от брата. Он пишет, что все идет по плану, и английский флот под командованием генерала Нельсона не показывается.

— Это значит, что вашему брату везет! — И, подняв бокал: — За здоровье генерала Бонапарта. Есть вещь, за которую я ему чрезвычайно признателен…

Бернадотт держал себя так, что все видели: он считает себя равным Наполеону. Жозеф был озадачен и озабочен.

ЭТО произошло, когда подали десерт. Начала Жозефина, да, Жозефина — жена Наполеона. Я заметила, что она переводит взгляд с меня на Бернадотта и обратно. Она очень чутка к нюансам взаимоотношений между мужчиной и женщиной. До сих пор она молчала, но когда Жюли сказала: «Она впервые в Париже», брови Жозефины дрогнули, и она с интересом взглянула на Бернадотта.

Возможно, ей припомнилось, что Бернадотт также был среди гостей м-м Тальен в тот день… и теперь она сочла возможным перевести беседу с полувоенных, полуполитических рельсов на ту тему, которая интересовала ее больше. Она слегка наклонила к Бернадотту свою головку в детских буклях и спросила, кинув на него лукавый взгляд:

— Вероятно, не очень легко быть послом в Вене? Там такое светское общество, а ведь вы холостяк, м-сье Бернадотт. Вы никогда не жалеете, что в посольстве нет хозяйки?

Бернадотт решительно поднял нож и вилку.

— О, конечно! просто не могу выразить, дорогая Жозефина. Вы не можете себе представить, как мне бывает трудно оттого, что я не женат! — Затем, обращаясь ко всем присутствующим:

— Но я спрашиваю вас, медам и месье, что мне делать?

Никто не понял шутит он или говорит серьезно. Все молчали и, наконец, Жюли, из вежливости заметила:

— Вы еще не встретили ту, которую хотели бы назвать женой, генерал.

— О нет, мадам. Я ее нашел, но она исчезла и теперь… — он комически пожал плечами, глядя на меня. Лицо его прояснилось.

— Так нужно найти ее и просить ее руки, — воскликнула Кристина, которая, будучи дочерью трактирщика, не только не умела вести пустые светские разговоры, но и не понимала, что этот разговор необычен, и считала, что все в порядке вещей.

— Вы правы, мадам, — ответил живо Бернадотт. — Я буду просить ее руки. — С этими словами он поднялся, отодвинул стул и повернулся к Жозефу. — М-сье Бонапарт, я имею честь просить руки вашей свояченицы, м-ль Дезире Клари. — Он опустился на стул и спокойно ждал ответа.

— Я вас не понимаю, генерал. Вы шутите, — сказал Жозеф.

— Я говорю серьезно.

Наступило молчание.

— Я… я думаю, что следует дать Дезире время обдумать ваше лестное предложение, — сказал Жозеф.

— Я дал ей время, м-сье Бонапарт.

— Но разве вы не сегодня познакомились? — спросила Жюли дрожащим голосом.

Я подняла голову.

— Я от всего сердца хочу стать вашей женой, генерал Бернадотт…

Ко мне повернулись удивленные лица. Я не помню, как встала из-за стола, выбежала из комнаты. Я пришла в себя уже в своей спальне, в постели, вся в слезах. Вбежала Жюли, прижала меня к себе и стала утешать:

— Ты совсем не должна сдержать это слово! Ты можешь не выходить за него замуж! Утешься! Перестань плакать!

— Мне нужно поплакать, — ответила я, всхлипывая. — Я не виновата, я так ужасно счастлива, что должна поплакать!

Потом я умылась и напудрила лицо, однако, когда я вновь появилась в гостиной, Бернадотт заметил:

— Вы, конечно, опять плакали, м-ль Дезире?!

Они сидели на маленьком диванчике вдвоем с Жозефиной. Она тотчас же пересела в кресло, сказав:

— Теперь пусть Дезире сядет рядом с Жаном-Батистом.

Я села рядом с ним. Все заговорил о чем-то с явным намерением дать нам поговорить друг с другом. Жозеф приказал подать шампанского, Жюли занялась забытым десертом, когда Бернадотт, не ощущавший ни малейшей неловкости, сияющий, улыбающийся радостной улыбкой, подошел к ней.

— Мадам, вы не будете возражать, если я приглашу вашу сестру немного прокатиться в коляске?

— Нет, конечно, генерал. Когда? Завтра?

— Нет, сейчас.

— Но уже темно, — удивилась Жюли.

— Маленькая прогулка, Жюли. Мы быстро вернемся, — вмешалась я и выбежала из гостиной так быстро, что Бернадотт едва успел раскланяться с остальными.

Его коляска стояла перед домом, и мы поехали, окруженные душистой мглой летнего вечера. Цвели липы. Мы не обменялись ни словом, пока коляска не остановилась на мосту.

— Это — тот мост! — сказал Бернадотт. Мы вышли из коляски и дошли до середины моста. Потом мы наклонились и смотрели на пляшущие в воде отражения городских огней.

— Я много раз был возле вашего дома, но никто не мог указать, где вас искать.

— Эти люди знали, что я приезжала в Париж тайком от мамы и Жюли.

Когда мы опять сели в коляску, он обнял меня. Моя голова прижалась к его груди как раз под эполетом.

— Ты тогда сказала, что очень маленькая…

— Да, за это время я, кажется, стала еще меньше. Но теперь я могу носить высокие каблуки, хотя это и не модно. А может быть, ничего?

— Что ничего?

— Что я такая маленькая?

— Конечно нет. Наоборот!

— Что наоборот?

— Твой рост мне очень нравится.

Я крепче прижалась к нему. Золотой шнур царапал мне щеку.

— Эти ужасные золотые кисти меня царапают!

Он усмехнулся:

— Я знаю: ты терпеть не можешь генералов!

Я вспомнила, что он был пятый генерал, просивший моей руки. Наполеон… Жюно, Мармон, Дюфо — этих троих присылал Наполеон. Я отогнала эти мысли и крепче прижалась щекой к царапающемуся эполету Бернадотта.

Когда мы вернулись, гости уже уехали. Жюли и Жозеф вышли нам навстречу.

— Надеюсь теперь часто видеть вас здесь, генерал, — сказал Жозеф.

Я быстро вмешалась:

— Каждый день! — И добавила:— Ведь так, Жан-Батист?

— Мы решили пожениться очень скоро, надеюсь вы не возражаете? — сказал Бернадотт Жозефу, хотя о свадьбе и не говорили.

— Но я… я хотела бы выйти за него замуж сейчас же…

— Завтра я займусь поисками небольшого дома, и как только мы найдем по вкусу Дезире и мне, мы поженимся.

Как дорогая далекая мелодия возникло воспоминание: «Я скопил за эти годы немного денег и могу купить маленький дом для вас и ребенка!»…

— Я сегодня же напишу маме, — сказала Жюли. — Спокойной ночи, генерал Бернадотт.

Жозеф:

— Спокойной ночи, мой дорогой зять! Спокойной ночи! Мой брат Наполеон будет очень обрадован этой новостью.

Оставшись со мной и Жюли, Жозеф не мог удержаться:

— Ничего не понимаю! Бернадотт не из тех, кто принимает молниеносные решения!

— Не слишком ли он стар для Дезире? Ему по крайней мере…

— Вероятно, ему к тридцати, — сказал Жозеф. — Скажите, Дезире, понимаете ли вы, что выходите замуж за человека, самого необходимого Республике?

— Приданое!.. — вскрикнула Жюли. — Если Дезире скоро выйдет замуж, нужно срочно заняться приданым!

— Конечно. Не следует давать этому Бернадотту возможность когда-нибудь сказать, что свояченница Бонапарта принесла плохое приданое, — сказал Жозеф, по очереди глядя на нас. — Сколько времени вам нужно для приготовления приданого?

— На покупки времени нужно немного, — сказала Жюли. — Но нужно еще вышить метки — монограммы.

Я впервые вмешалась в разговор:

— Ты прекрасно знаешь, что мое приданое совсем готово. Оно в Марселе. Нужно распорядиться, чтобы прислали сундуки. А монограммы?.. Я давно их вышила.

— Да… Да, действительно! — закричала Жюли и глаза ее от удивления стали совсем круглыми. — Дезире права. Монограммы вышиты. Буква «Б».

— «Б», «Б», всюду «Б», — сказала я, смеясь, и пошла к двери.

— Все это очень странно, — прошептал Жозеф.

— Лишь бы они были счастливы! — тихонько сказала Жюли.

Я счастлива! Добрый Боженька на небе, дорогие цветущие липы под моим окном, дорогие розы в вазе, как я счастлива!

Тридцатого термидора шестого года Республики в семь часов вечера, в зале бракосочетаний мэрии Соо, пригорода Парижа, я стала женой генерала Жана-Батиста Бернадотта. Свидетелями моего мужа были его друг, капитан кавалерии Антуан Мориен, и м-сье Франсуа Десгранж, нотариус в Соо. Моими свидетелями были: дядюшка Соми, который по традиции не пропускает ни одной свадьбы в нашей семье и, конечно, Жозеф. В последний момент в зале появился Люсьен Бонапарт, и получилось, что меня сопровождали три свидетеля.

После регистрации брака мы все отправились в коляске на улицу Роше, где Жюли приготовила грандиозный банкет. (Все сошло прекрасно, но Жюли это стоило трех бессонных ночей). Чтобы никого не обидеть, Жозеф послал приглашение всем Бонапартам, которые жили в Париже и окрестностях. М-м Летиция неоднократно повторила, что, к сожалению, ее сводный брат Феш, который вновь вернулся к исполнению обязанностей священника, не может присутствовать. Мама сначала хотела приехать из Генуи, но она часто болеет, и путешествие в такую жаркую погоду было ей не по силам.

Жан-Батист терпеть не может семейных праздников и, так как у него в Париже нет родственников, он пригласил на банкет только своего друга Мориена. Таким образом, моя свадьба праздновалась при явном большинстве Бонапартов, которому я могла противопоставить лишь провинциального добряка дядюшку Соми.

К моему удивлению, Жозеф в последний момент пригласил Жюно и, его Лауру. Жюно, по желанию Наполеона, женился на Лауре Пермон, дочери одного из корсиканских друзей м-м Летиции. Жюно, который служит в главном штабе Наполеона в Египте, приехал в Париж ненадолго, чтобы сообщить правительству о захвате Наполеоном Александрии и Каира и о счастливом окончании битвы при пирамидах.