Анна-Мария Зелинко - Дезире

— Я хотела узнать, как вы поживаете без вашего мужа, мадам, — сказала она. — Мы, проводившие мужей, должны помогать друг другу, не правда ли?

Мари подала горячий шоколад двум супругам без мужей, и я галантно спросила:

— Регулярно ли вы получаете вести от генерала Бонапарта, мадам?

— Нет, не регулярно, — ответила она. — Бонапарт потерял свой флот, и англичане своей блокадой мешают ему наладить какую-либо связь с Францией. Время от времени проскакивает маленькая лодочка.

На это нечего было сказать… Взгляд Жозефины упал на пианино.

— Жюли рассказывала мне, что вы берете уроки музыки, мадам, — заметила она.

Я кивнула.

— Вы тоже играете?

— Конечно. Я училась играть с одиннадцати лет, — ответила мне бывшая виконтесса.

— Я беру также уроки танцев у м-сье Монтеля, — сообщила я. — Я не хочу, чтобы Бернадотт меня стыдился.

— Не так легко быть женой генерала, я хочу сказать генерала, который находится при армии, — сказала Жозефина, откусывая кусочек пирожного. — Очень легко могут пойти всякие слухи…

«Господи, — подумала я. — Вот что натворила моя глупая переписка с Жаном-Батистом!»

— Не следует писать в письмах всего, что хочешь сказать, — невпопад на всякий случай сказала я.

— Не правда ли? — вскричала Жозефина. — Потому что другие интересуются вещами, совершенно их не касающимися, а, может быть, и пишут недоброжелательные письма… — быстренько допила свой шоколад. — Жозеф, например. Наш общий зять Жозеф! — Она достала маленький кружевной носовой платок и легким движением вытерла губы. — Я должна сказать вам, что Жозеф хочет написать Бонапарту, что он вчера был у меня в Мальмезоне и встретил там Ипполита Шарля. Припоминаете Ипполита, этого очаровательного молодого фуражира?.. И что он увидел Ипполита в ночном белье. Он хочет досаждать Наполеону подобной ерундой, хотя у моего мужа сейчас и без того много забот.

— Но почему м-сье Шарль разгуливает в ночном белье по Мальмезону? — спросила я, не понимая, почему он не нашел более подходящей одежды для визита.

— Было всего девять часов утра, — сказала Жозефина, — он еще не закончил свой туалет. Ведь приезд Жозефа был совершенно неожиданным.

На это я не нашлась, что ответить…

— Я нуждаюсь в обществе, я не могу жить в одиночестве, я никогда не жила одна за всю свою жизнь, — сказала Жозефина, и глаза ее наполнились слезами. — И мы, одинокие жены, должны сплотиться против нашего общего зятя. Я надеюсь, что вы сможете поговорить с вашей сестрой. Жюли должна отговорить Жозефа от мысли написать моему Бонапарту.

Вот оно что! Вот чего хотела от меня Жозефина!

— Жюли совершенно не имеет влияния на Жозефа, — сказала я ей откровенно. Глаза Жозефины стали похожи на глаза испуганного ребенка.

— Вы не хотите мне помочь?

— Я поеду сегодня вечером на новогодний ужин к Жозефу и поговорю с Жюли. Но от этого разговора не следует ожидать многого, мадам.

Немного успокоенная, Жозефина скоро встала.

— Я знала, что вы мне не откажете. А почему я никогда не встречаю вас у Терезы Тальен? Две недели назад она родила маленького Уврара. Вам нужно посмотреть на ребенка.

Уже у двери она сказала:

— Надеюсь, что вы не скучаете в Париже, мадам? Нужно будет как-нибудь пойти вместе в театр. И, пожалуйста, скажите вашей сестре, что Жозеф может писать Бонапарту все, что ему заблагорассудится, но пусть умолчит об истории с ночным костюмом…

Я приехала к Жюли на полчаса раньше, чем остальные гости. Жюли была в новом красном платье, которое ей совершенно не шло, потому что подчеркивало еще больше ее бледность. Она ходила вокруг стола, который украсила маленькими серебряными подковами, чтобы принести нам счастье в Новом году.

— Я посадила Луи Бонапарта рядом с тобой. Этот толстяк так скучен, что мне просто не к кому посадить его, — объявила она мне.

— Я хочу попросить тебя кое о чем. Не можешь ли ты поговорить с Жозефом, чтобы он ничего не писал Наполеону по поводу одежды м-сье Шарля в Мальмезоне?

— Письмо Наполеону уже отправлено, все разговоры напрасны, — сказал Жозеф. Я не слышала, как он вошел в столовую. Сейчас он стоял возле закусок и наливал себе рюмку коньяку. — Держу пари, что Жозефина была у вас сегодня, чтобы просить вашего заступничества. Правда, Дезире?

Я пожала плечами.

— Мне очень странно, что вы согласились принять ее сторону, а не нашу, — продолжал Жозеф возмущенно.

— Что вы называете «нашей стороной»? — спросила я.

— Я, например, и, конечно, Наполеон.

— Это в данное время ничего не значит. Наполеон в Египте, ничего сделать он ей не сможет, а ваше письмо только причинит ему огорчение. Зачем?

Жозеф посмотрел на меня с интересом.

— А, значит вы все еще влюблены в него? Как это трогательно, — сказал он насмешливо. — Я думал, что вы его давно забыли.

— Забыла? — спросила я, тоже удивившись. — Разве можно забыть первую любовь? О Наполеоне, как таковом, Боже мой, я не думаю почти никогда. Но волнение сердца, которое меня тогда поглощало, но ощущение счастья, которым я жила, и все тяжкие переживания, которые последовали за этим, я никогда не забуду!

— И поэтому вы против того, чтобы его огорчать? — Разговор явно занимал Жозефа. Он налил себе большой стакан.

— Конечно. Я же знаю, что ощущаешь, когда узнаешь об обмане.

Жозеф сделал довольное лицо.

— Но письмо уже в дороге…

— Тогда, — сказала я, — о чем говорить?

Жозеф налил два других бокала.

— Идите сюда, мои девочки. Пожелаем друг другу счастливого года. Будьте в хорошем настроении, гости могут приехать каждую минуту.

Послушно Жюли и я взяли бокалы, которые он нам протягивал. Но, еще не пригубив коньяка, я вдруг почувствовала себя очень плохо. Запах коньяка вызывал тошноту, и я быстро поставила свой бокал.

— Ты плохо себя чувствуешь? — обеспокоено спросила Жюли. — Ты вся позеленела, Дезире!

Капли пота выступили у меня на лбу. Я бросилась в кресло и покачала головой.

— Нет, нет, это ничего! Со мной случается… — сказав эти слова, я закрыла глаза.

— Она, вероятно, беременна, — сказал Жозеф.

— Невозможно! — ответила Жюли. — Я бы знала об этом.

— Если она больна, нужно написать Бернадотту, — сказал Жозеф.

— Подождите, Жозеф. Вы ничего ему не напишите об этом. Я хочу сделать ему сюрприз.

— Какой сюрприз? — спросили в один голос Жюли и Жозеф.

— Родить сына, — ответила я и вдруг почувствовала огромную гордость.

Жюли опустилась на колени возле моего кресла и обняла меня.

— Но это может быть дочка…

— Нет, это будет сын. Бернадотт не таков, чтобы иметь дочерей, — ответила я, вставая. — А сейчас я пойду к себе. Не провожайте меня. Мне хочется лечь в постель и встретить Новый год во сне.

Жозеф налил коньяку, и они с Жюли выпили за мое здоровье. Глаза Жюли были полны слез.

— Да здравствует династия Бернадоттов, — сказал Жозеф, смеясь. Шутка мне понравилась.

— Да, — сказала я. — Наши наилучшие пожелания династии Бернадоттов!

Потом я вернулась домой.

Колокола помешали мне встретить Новый год во сне. Они уже давно умолкли, и мы уже давно в 1799 году. Где-то в Германии Жан-Батист пьет с офицерами своего Главного штаба. Быть может, они пьют за здоровье мадам Бернадотт?..

Но я совсем одна встречаю Новый год. Нет. Не совсем. Теперь мы вдвоем идем в будущее: мой маленький, еще не родившийся сын и я.

И мы шлем свои наилучшие пожелания… династии Бернадоттов!

Уже восемь часов, как у меня родился сын. У него темный мягкий пух на голове, но Мари утверждает, что первые волосики обязательно выпадут. У него темно-голубые глаза, но Мари говорит, что у всех новорожденных глаза голубые.

Я так слаба, что все кружится перед моими глазами, и все родные рассердились, когда узнали, что Мари уступила моей просьбе и принесла мне мой дневник. Акушерка думала даже, что я умру, но доктор уверен, что поможет мне справиться. Я потеряла много крови и лежу на кровати, изголовье которой опущено, чтобы прекратить кровотечение.

Из соседней комнаты до меня доносится голос Жана-Батиста. Дорогой мой Жан-Батист!..

Соо, неделю спустя

Теперь уже и эта великанша, я хочу сказать — моя акушерка, не думает, что я умру. Я лежу, обложенная многочисленными подушками, и Мари приносит мне все мои любимые кушанья, а утром и вечером военный министр нашей страны садится у моего изголовья и проводит со мной долгие совещания по поводу воспитания детей…

Жан-Батист вернулся совершенно неожиданно, два месяца тому назад. После Нового года я стала чувствовать себя лучше и вновь начала писать ему, но только коротенькие записки, без всякой нежности, потому что я очень скучала по нему, но продолжала сердиться на него.

В «Мониторе» я прочитала, что он занял с тремя сотнями солдат Филинсбург, который защищали полторы тысячи человек, потом он расположил свой Главный штаб в местечке, называемом Гемерсхейм. Оттуда он пошел на Мангейм, взял город штурмом и стал военным губернатором Гессена. Он управлял немцами этих провинций по принципам нашей Республики, запретил телесные наказания и упразднил гетто. Он получил восторженное письмо с благодарностью от Гейдельбергского университета и из Гессена. Я думаю, что там живут странные люди. Пока неприятель не занимает их города, они считают себя по совершенно непонятным причинам гораздо более храбрыми, чем все прочие люди. Но как только они побеждены, они, как правило, начинают плакаться и скрежетать зубами, большинство утверждает, что всегда втайне были на стороне победивших их врагов. Затем Жан-Батист получил приказ Барраса вернуться в Париж и передал генералу Массена командование своей армией.

Однажды после полудня я сидела за пианино, как часто делала в последнее время, и разучивала менуэт Моцарта. Дело у меня шло довольно хорошо, но было несколько трудных пассажей, где я постоянно запиналась. Сзади меня открылась дверь.

— Мари, это менуэт, которым я хочу сделать сюрприз нашему генералу. По-моему, я играю уже вполне подходяще.

— Ты играешь прекрасно, Дезире, и это, конечно, большой сюрприз для «вашего генерала», — сказал Жан-Батист, обнимая меня, и после двух поцелуев мне стало казаться, что мы никогда не разлучались.

Накрывая на стол, я ломала голову, как сообщить ему о том, что скоро у нас родится сын. Но ничто не может скрыться от орлиного взгляда моего героя, и Жан-Батист вдруг спросил меня:

— Ну-ка скажи, девчурка, почему ты мне не написала, что ждешь сына?

Он также ни одной минуты не думал, что у нас может быть дочь. Я грозно подбоченилась, нахмурила брови и сделала очень сердитый вид.

— Потому что я не хотела причинять неприятности моему наставнику! Ты был бы очень расстроен мыслью, что я из-за своего положения могу прекратить совершенствование моего воспитания…

Потом я подошла к нему.

— Но будь уверен, мой генерал, что твой сын, который пока еще у меня под сердцем, хорошо усвоил уроки м-сье Монтеля.

Жан-Батист запретил мне продолжать уроки. Он так беспокоился о моем здоровье, что был бы готов запретить мне вообще выезжать из дома.

Весь Париж только и говорил о внутреннем кризисе и боялся новых потрясений как со стороны роялистов, которые начали открыто высказываться и переписываться с эмигрировавшей аристократией, а также и со стороны якобинцев. Но все это меня мало интересовало. Наш каштан был весь в цвету и казался украшенным белыми свечками. Я сидела под его широкой кроной и подрубала пеленки. Рядом со мной Жюли склонилась над подушкой, которую она вышивала для нашего сына. Она ежедневно навещала меня и надеялась «заразиться» от меня, так страстно она хотела ребенка. Ей совершенно безразлично, кто у нее родится, сын или дочь. Она говорит, что будет рада, кто бы у нее ни родился. Но, к сожалению, пока ничего…

После полудня приехали Жозеф и Люсьен Бонапарты и оба пытались повлиять на моего Жана-Батиста бесконечными речами.

Они сказали, что Баррас сделал ему предложение, которое мой муж отверг с негодованием. Хотя у нас пять директоров, но только Баррас имеет право выносить решения. Вообще-то, все партии в нашей Республике недовольны правительством, потому что оно не отличается неподкупностью… Баррас хотел воспользоваться этим недовольством, чтобы избавиться от трех своих коллег. Он хотел руководить страной, разделив власть лишь с одним из директоров якобинцем Сийесом. Поскольку он боялся, что перемены в правительстве могут вызвать смуту, он пригласил Жана-Батиста присутствовать на заседании Военного совета. Жан-Батист отказался, сказал Баррасу, что тот должен уважать Конституцию и посоветоваться с депутатами, если он намерен предложить ее изменение.