Анна-Мария Зелинко - Дезире

— Даже приветов от ваших друзей шведов?..

Этот вопрос меня не удивил. Все знали, что Жан-Батист отпустил на родину шведских офицеров, вместо того чтобы держать их в плену. Конечно, он время от времени получает письма от этих господ, фамилии которых совершенно невозможно выговорить. Однако вопрос был задан со значением, и Жан-Батист поднял голову, пытаясь что-то прочесть во взгляде Талейрана. Потом он ответил.

— Да, конечно. Приветы я получаю. Разве Фуше не рассказывал вам? Он мог бы даже показать письмо.

— Бывший профессор математики человек очень усердный, и, конечно, показывал мне письма, но я не нашел в них ничего предосудительного.

— Шведы заставили своего сумасшедшего короля отречься от престола и провозгласили королем его дядю Карла XIII, — заметил Жан-Батист.

Разговор начал меня интересовать.

— Правда? Этот Густав, который воображал, что небо послало его, чтобы уничтожить императора?

Мне не ответили.

Жан-Батист и Талейран смотрели друг другу в глаза. Молчание показалось мне стеснительным.

— Как вы думаете, ваше превосходительство, этот Густав действительно сумасшедший? — спросила я, чтобы прервать молчание.

— Мне трудно судить об этом, — улыбнулся Талейран. — Но мне кажется, что его дядя не сулит больших возможностей для будущего Швеции. Ведь он уже стар и слаб. Кроме того, он бездетен, если я не ошибаюсь, князь.

— Он усыновил молодого человека, которого назначил наследником трона. Это князь Христиан Август фон Гольдштейн Зондербург-Аугустенбург.

— Как прекрасно вы произносите эти иностранные фамилии, — восхищенно сказал Талейран.

— Я жил довольно долго в Северной Германии. Там привыкаешь к этим именам, — ответил Жан-Батист.

— Вы не изучали шведский язык, дорогой друг?

— Нет, ваше превосходительство. У меня до сих пор не было ни малейшего повода для этого.

— Это меня удивляет. Год назад вы со своими войсками были в Дании, и император предоставил вам судить, нападать на Швецию или нет. Мне помнится, я писал вам по этому поводу. Но вы предпочли оставить Данию под эгидой Швеции и ничего не предприняли. Почему? Я давно хочу спросить вас об этом.

— Вы говорите, что император оставил это на мое усмотрение. Он хотел помочь царю захватить Финляндию. В другом случае наша помощь не была необходима. Мне следовало быть более внимательным к Дании, что я и сделал.

— А перспективы? Они вас не интересовали, дорогой друг?

Жан-Батист пожал плечами.

— Ясными ночами можно видеть из Дании огоньки на шведской стороне пролива. Но в основном ночи там хмурые. Я редко видел эти огоньки.

Талейран наклонился и оперся подбородком о массивный золотой набалдашник своей трости, с которой он никогда не разлучался из-за хромоты. Я не понимала, почему его так занимает этот разговор.

— Много огоньков в Швеции, дорогой друг?

Жан-Батист поднял голову и улыбнулся. Его тоже очень забавлял этот разговор.

— Нет, там мало огней. Швеция бедная страна. Она была могущественна раньше.

— Может быть, она будет еще могущественна?

Жан-Батист покачал головой.

— Нет. Они не сильны в политике. Может быть, в какой-нибудь другой области, я не знаю. Каждый народ имеет какие-то возможности, если сможет забыть свое героическое прошлое.

Талейран улыбнулся.

— Каждый человек тоже имеет возможности, если может забыть свое… скромное прошлое. Мы знаем примеры тому, дорогой князь.

— Вам это легко, ваше превосходительство. Вы происходите из знатного рода, и вы много учились с молодых лет. Те примеры даже гораздо лучше, чем тот, который вы хотели привести.

Удар был нанесен. Талейран помолчал, потом улыбнулся.

— Я понял ваш намек, дорогой князь, — сказал он спокойно. — Бывший епископ просит извинения у бывшего сержанта.

Он, конечно, ожидал, что Жан-Батист тоже улыбнется. Но мой муж сидел, нахмурясь и опустив голову.

— Я утомлен вашими вопросами, слежкой министра полиции, утомлен тем, что я постоянно окружен нездоровым вниманием. Я очень устал от этого, дорогой князь Беневентский, очень устал!

Талейран быстро поднялся.

— Тогда я быстренько изложу свою просьбу и ухожу.

Жан-Батист тоже встал.

— Просьбу? Я не представляю, чем может быть полезен маршал, находящийся в немилости, министру иностранных дел…

— Видите ли, дорогой Понте-Корво, речь идет о Швеции. Случайно ли мы говорили сейчас об этой стране? Вчера я узнал, что Государственный Сейм Швеции прислал в Париж своих представителей, которые уполномочены наладить дипломатические отношения своей страны с нами. Действительно, шведы выслали своего молодого короля, действия которого были неразумны, и поставили на его место его пожилого дядю, данные которого также недостаточно хороши, чтобы обнадежить народ Швеции. Эти господа, я не знаю, скажет ли вам что-нибудь, если я назову вам их фамилии: это м-сье фон Эссен и граф Пейрон, интересовались вами, находясь в Париже.

Жан-Батист поморщился.

— Эти имена мне ничего не говорят. Я понятия не имею, зачем я им понадобился.

— Молодые офицеры, с которыми вы ужинали тогда в Любеке, много рассказывали о вас в Швеции. Они считают вас… другом Северной Европы, дорогой Понте-Корво. И эти господа, прибывшие в Париж, как шведские доверенные, надеются, вероятно, что вы выступите на их стороне перед императором.

— Видите, как в Стокгольме плохо информированы, — пробормотал Жан-Батист.

— Я хотел просить вас принять этих господ, — сказал Талейран доверительным тоном.

Жан-Батист удивленно поднял брови.

— Чего ради? Могу ли я представить этих господ перед императором? Нет. Как вы думаете обставить беседу с императором, чтобы я мог говорить за этих господ, которых совершенно не знаю? Я был бы вам очень благодарен, ваше превосходительство, если бы вы сказали мне совершенно прямо, чего вы хотите от меня.

— Но это же очень просто, — протянул Талейран. — Я хотел бы, чтобы вы приняли этих шведских послов и сказали бы им несколько теплых слов. Я оставляю за вами полное право самому выбрать слова, которые вы им скажете. Неужели моя просьба так огромна?

— Вы не знаете, о чем просите, — сказал Жан-Батист почти грубо. Я никогда не слышала, чтобы он говорил таким тоном.

— Я не хочу, чтобы у шведов создалось впечатление, что император в настоящее время, как бы это сказать… глух к мнению одного из самых прославленных маршалов. Это может послужить к созданию мнения, что в кругах, наиболее приближенных к императору, не все ладно. Вы сами видите, что моя просьба основана на самом простом обстоятельстве.

— Слишком простом, — ответил Жан-Батист. — Слишком простом для такого дипломата, как вы. И слишком сложном для такого простого сержанта, каков я есть. — Он покачал головой. — Я не понимаю вас, ваше превосходительство. Не хотите ли вы меня убедить, что у простого епископа меньше лукавства, чем у простого профессора математики?

Талейран показал на больную ногу элегантным движением трости:

— Ваши возражения хромы, Понте-Корво. Так же хромы, как я. Вопрос в том, кто кому и чем обязан.

Тогда Жан-Батист расхохотался. Он так хохотал, как не пристало князю. Это был смех молодости, его сержантства.

— Не говорите, что вы чувствуете себя обязанным мне. Я не поверю в это.

— Нет, конечно. Позвольте мне мыслить несколько шире. Вы знаете, что мы, бывшие епископы, жили совсем не легко во время Революции. Мне довелось пережить большие трудности во время моего путешествия в Америку. Это путешествие научило меня не думать о какой-либо стране, а думать обо всех странах и их взаимоотношениях. Я чувствую себя обязанным целому континенту за его щедрость ко мне. И, конечно, обязанным Франции, родине. Целую ручки, княгиня. Прощайте, дорогой друг. Наша беседа была чрезвычайно занимательна.

Всю вторую половину дня Жан-Батист провел на лошади. Вечером он занимался с Оскаром математикой и до тех пор мучил его умножением и делением, пока сон не сомкнул ресниц бедного ребенка. Я хотела отнести своего мальчика в постель, но Оскар так вырос, что я не смогла его поднять.

Мы не говорили больше о визите Талейрана. Вместо этого мы поспорили по поводу Фернана.

Жан-Батист сказал мне строго:

— Фернан жалуется, что ты балуешь его чаевыми. Постоянно суешь ему монетки.

— Боже мой, разве ты не сказал мне, что теперь мы богаты? Что я не должна экономить! И когда я дарю деньги Фернану, твоему бывшему школьному товарищу, вернейшему из верных слуг, и он жалуется тебе за моей спиной, ты упрекаешь меня в расточительстве!

— Прекрати давать чаевые. Фернан получает теперь содержание от Фуше, и он зарабатывает более чем достаточно.

— Что? — Я была поражена. — Фернан согласился шпионить за тобой?

— Девчурка, Фернан получил от Фуше приказ следить за мной и согласился, потому что считает глупым отказываться от таких денег. Но он сейчас же рассказал мне о поручении и даже о сумме, которую будет получать. Фернан — самый благородный хитрец на свете!

— Что же он рассказывает о тебе министру полиции?

— Ну, каждый день есть, что рассказать. Сегодня, например, я занимался математикой с Оскаром. Эта тема может заинтересовать бывшего профессора математики. Вчера…

— Вчера ты писал м-м Рекамье, а я ревновала, — поддразнила его я.

И мы вернулись к обычным разговорам. Талейран и его визит были забыты.

Это было так ужасно! Так тяжело, так душераздирающие для всех, кто должен был присутствовать! Потому что император приказал всем членам своей семьи, правительства, двора и всем маршалам с женами быть при этом. В их присутствии он торжественно развелся с Жозефиной.

Впервые за долгое время Жан-Батист и я были приглашены в Тюильри. Мы должны были явиться к одиннадцати часам утра в тронный зал.

В половине одиннадцатого я еще была в постели.

«Будь что будет, — сказала я себе, — не двинусь с места!»

День был холодный и серый. Я закрыла глаза и пыталась заснуть. Будь что будет!

— Что это значит? Ты еще в постели!

Голос Жана-Батиста. Я открыла глаза и увидела его в парадной форме. Огромный вышитый воротник, планки орденов.

— Я простудилась. Извинись за меня перед маршалом двора, — сказала я просто.

— Как тогда, во время коронации? Император опять пошлет к тебе своего медика. Поднимайся немедленно, одевайся! Иначе мы опоздаем.

— Я не думаю, что на этот раз император пришлет ко мне своего врача. Может случиться, что в тот момент, когда будут читать акт развода, его взгляд упадет на меня. Я думаю, что императору это будет крайне неприятно. — Я посмотрела на Жана-Батиста умоляюще.

— Неужели ты не понимаешь? Такой триумф для меня! Такой отвратительный триумф! Это будет ужасно!

Жан-Батист кивнул.

— Ты права, девчурка. Оставайся в постели. У тебя насморк.

Я проводила взглядом его темно-синее пальто. Затем закрыла глаза. Когда пробило одиннадцать, я натянула одеяло до подбородка.

«Я тоже старею, — думала я. — У меня тоже возле глаз появились „гусиные лапки“, и я тоже не могу больше иметь детей».

Несмотря на теплое одеяло, меня начало знобить. Я позвала Мари и попросила горячего молока. Может быть, я правда простудилась?

Она принесла молоко, села на кровать и взяла меня за руку. Еще не пробило двенадцати, как Жан-Батист вернулся. С ним была Жюли.

Жан-Батист расстегнул свой высокий воротник, ворча:

— Действительно, самая ужасная сцена, какую мне когда-либо приходилось видеть! Император требует от маршалов слишком многого.

Потом он ушел. Мари исчезла, потому что вошла Жюли. Мари не желает ее видеть с тех пор, как Жюли стала королевой. Хотя сейчас Жюли — королева без королевства… Испанцы категорически против Жозефа, но в Париже говорить об этом не полагается.

— Мы заняли свои, заранее распределенные места в тронном зале, — сразу затараторила Жюли. — Мы, я хочу сказать семья, были как раз напротив тронов. Потом император и императрица вошли одновременно, а сзади них и граф Реньоль. Граф Реньоль держался рядом с императрицей. Она была как всегда в белом. Она была сильно напудрена, чтобы казаться бледной, понимаешь? Она была совершенно готова, чтобы играть мученицу.

— Жюли, не говори о ней такими гадкими словами. Ты знаешь, что это все для нее ужасно.

— Конечно, это ужасно для нее. Но я не могу питать к ней сочувствия. Особенно за то, что она с тобой сделала…

— Она не знала обо мне и не хотела причинить мне вреда, — сказала я. — Ну, что же было дальше?

— Настало мертвое молчание. Император стал читать документ, в котором говорилось, что один Бог знает, чего ему стоит это решение, что ему бесконечно тяжело, но он ставит превыше всего интересы Франции. И что Жозефина украшала его жизнь пятнадцать лет и что за ней пожизненно остается титул императрицы Франции.