Анна-Мария Зелинко - Дезире

— Хорошо. Пусть дети остаются здесь.

— Наполеон-Луи, Шарль-Луи-Наполеон, поцелуйте руку вашей доброй тети!

Я быстро натянула одеяло до самого носа. Но в этот вечер мне не суждено было отдохнуть. Едва я задремала, как свет свечи разбудил меня. Кто-то рылся в моем комоде.

— Жюли? Ты ищешь что-нибудь?

— Мою корону, Дезире. Не помнишь ли, куда девалась моя корона, которую я забыла в твоем будуаре?

— О, довольно долго она валялась по всем углам. Я убрала ее в нижний ящик комода. Под мои теплые панталоны, которые я носила в Швеции. Но что ты хочешь делать со своей короной среди ночи, Жюли?

— Я хочу примерить ее, — шепотом сказала она. — А может быть, немного почистить, чтобы она заблестела…

Сегодня ночью Людовик тайком покинул Тюильри через заднюю дверь. Затем Бурбоны тронулись привычной дорогой в изгнание.

Утром генерал Экзельман занял Тюильри, и над ним взвились трехцветные флаги. На улицах расклеены прокламации Наполеона. И ни одного человека с белой розеткой в петлице…

В Тюильри вновь повесили расшитые пчелами портьеры, которые когда-то заказывал Наполеон. Вновь поставили мебель, обитую темно-зеленым плюшем с вышитыми золотыми пчелами. Гортенс всем распоряжается. Она заставила принести с чердаков и из подвалов все убранные атрибуты и сама вытирала с них пыль.

В моем доме все тихо, спокойно. Курьер императора сообщил Жюли, что Его величество прибудет в Тюильри в девять часов вечера. Жюли, конечно, будет там, одетая как всегда в темно-красное платье, она настолько взволнована, что не смогла заняться прической своих дочерей.

— Вся семья еще в дороге. Мы с Гортенс только и будем с ним пока. Дезире, как я боюсь его…

— Какие глупости, Жюли. Ведь это тот же Бонапарт, который когда-то был у нас в Марселе. Это твой деверь. Что тут страшного?

— Ты думаешь, он тот же? А это триумфальное шествие с острова Эльба в Канны, в Париж через Гренобль… Войска, которые падали на колени перед ним, маршал Ней…

— Да, бравый маршал Ней перешел на его сторону вместе со всем своим войском. Да, армия уверена, что все опять вернется, армия ликует, а остальные молчат.

Она не слушала меня. Она попросила у меня серьги, подаренные мне вдовствующей шведской королевой. Она надеется, что Жозеф привезет ее драгоценности, а пока ей нечего вдеть в уши…

Мари в это время купала в ванне, установленной в моем будуаре, маленьких сыновей Гортенс. Они поедут в Тюильри вместе с Жюли.

Пока я завивала их гладкие волосы горячими щипцами, Луи-Наполеон спросил меня:

— Как вы думаете, тетя, он вернется?

— Конечно. Император уже близко.

— Я говорю о его сыне, маленьком короле Рима, — сказал мальчик дрожащим голосом, избегая глядеть на меня.

Я не ответила.

Ночью, того же числа

В девять часов вечера из Тюильри прислали коляску за Жюли и детьми. На коляске были еще гербы Бурбонов. В доме стало тихо.

Я ходила из комнаты в комнату, не находя себе места.

Граф Розен сказал:

— Хотел бы я быть сейчас там!

— Где?

— Возле Тюильри. Я хотел бы видеть возвращение…

— Оденьтесь в штатское, прикрепите трехцветную бутоньерку и ждите меня, — сказала я.

Он удивленно смотрел на меня.

— Поторопитесь, — крикнула я уже из своей комнаты. Я надела темное пальто и шляпу.

К Тюильри было трудно пробраться. Коляску нам пришлось оставить далеко от дворца, и мы добирались пешком. Возле Тюильри стояла огромная толпа.

Я крепко вцепилась в руку молодого графа, чтобы не потерять его в толпе. Сжатые, как сельди в бочке, мы продвигались вперед. Дворец был освещен по-праздничному. Но я знала, что парадный зал был пуст. Жюли, Гортенс, две маленькие девочки и два маленьких мальчика. Граф Виценс и маршал Даву. Может быть, еще несколько генералов… Это все.

Вскоре в раздвинувшуюся толпу врезались конные гвардейцы. «Освободите проезд, освободите!».. Издали раздались звуки труб.

«Да здравствует император! Да здравствует император!» Лица наших соседей в толпе — это только разинутые рты. Всекричат. Показалась карета, галопом приближающаяся к Тюильри. Офицеры всех родов войск окружают ее. Вокруг нас слышен только восторженный рев толпы.

На верху лестницы показались лакеи с факелами. Широко открылись парадные двери. На секунду я увидела силуэт императора. Потом его заслонил маршал Ней. Толпа двинулась вперед, смяла кордоны гвардейцев, лицо императора показалось над толпой. Его внесли на верхнюю ступеньку лестницы. Его лицо было освещено факелами, глаза закрыты, он улыбался, он имел вид путника, умиравшего от жажды, который, наконец, утолил ее.

Нас вновь отодвинули назад. Подъехала еще коляска. Все вытянули шеи. Потом со вздохом разочарования стали глядеть по сторонам. Это был Фуше, который примчался поздравить императора с возвращением и предложить свои услуги.

Мне было достаточно. Розен с трудом вывел меня из толпы, и мы уехали домой. Мой дом был темным и единственным на улице, не украшенным трехцветными флагами.

В тот момент, когда Мари принесла мне в кровать завтрак, вдруг раздались залпы, зазвонили колокола.

— Господи, он действительно одержал победу! — сказала Мари.

Париж, 19 июня 1815

В этот момент я поняла, что до сих пор не верила в реальность происходящего, хотя все опять было как прежде. Жюли с Жозефом жили опять в Елисейском дворце, мадам Летиция и все братья Наполеона вернулись. В Тюильри Гортенс играет хозяйку дома.

По ночам Наполеон обходит пустые комнаты императрицы и короля римского. Он шлет письмо за письмом Мари-Луизе, купил лошадь-качалку. Он вновь отремонтировал будуар Мари-Луизы, причем очень торопил работников, ведь она могла приехать из Вены в любой день. Но ни она, ни ребенок не приехали…

Сразу по возвращении Наполеон провел выборы. Их результат должен был показать иностранным державам, насколько Бурбоны ненавистны Франции. Это были первые выборы после падения Республики. Таким образом Франция получила новый парламент. Депутатом был избран и Лафайет. [21]

Это не мог быть тот самый, но Мари сказала мне, что это тот, кто первый объявил Декларацию Прав человека. Как могло случиться, что все эти годы никто не вспоминал генерала Лафайета? Папа часто рассказывал нам о нем. Он рассказывал нам историю маркиза Лафайета, который в девятнадцать лет вооружил судно и отплыл в Северную Америку волонтером защищать права Соединенных Штатов.

В благодарность первый американский конгресс назвал его генерал-майором. Вместе с ним Вашингтон создавал первую конституцию, потом Лафайет вернулся во Францию.

Нет, я не забыла твоих рассказов, папа! Полк Лафайета бился на чужой земле за свободу и независимость. Однажды молодой маркиз в форме американского генерала поднялся на трибуну Национальной ассамблеи и прочел Декларацию Прав человека. Ты принес домой этот листок, папа, и ты читал его своей маленькой дочери. Слово за словом, чтобы я никогда не забыла. Впоследствии Лафайет создал Национальную гвардию, чтобы защитить нашу новую Республику. Но потом, что было с ним потом?

Я спросила Мариуса, но он не знал, и, кажется, ему это было совершенно безразлично. Жан-Батист мог бы мне ответить, но он в Стокгольме. Его посол уехал из Парижа. Все иностранные дипломаты уехали. Иностранные державы не желают иметь дело с Наполеоном. Они только высылают армии. Без объявления войны армия в восемьсот тысяч человек надвигается на Францию. У Наполеона только сто тысяч человек. Три дня назад Наполеон написал воззвание к народу. Я помню его наизусть: «Ко всем французам, которые имеют сердце! Пришло время победить или погибнуть!»

И вот — чудо! Колокола возвещают победу.

Я спустилась в зал. Колокола замолкли. Ко мне приближался незнакомец. Пусть! Хоть кто-нибудь в этой пустоте большого дома. Я пошла навстречу. Глубокие складки бороздили его худое лицо. Потом я встретила его близорукий взгляд. Люсьен Бонапарт! Люсьен, который уехал, когда Наполеон стал императором, и жил в изгнании в Англии все время, пока его брат был на троне. Как странно, что он вернулся именно сейчас!

— Помните ли вы меня, Дезире? Я был на вашей свадьбе.

Мы сели на скамью.

— Почему вы вернулись, Люсьен?

— Да, почему?.. После реставрации я оказался единственным из Бонапартов, который мог делать, что хочет. Я хотел остаться в Англии. Потом я узнал о его возвращении…

— Колокола возвестили нам победу, Люсьен.

— Это не победа, Дезире. Маршал Даву, которого Наполеон оставил в Париже, поторопился. Наполеон выиграл часть битвы, но это лишь прелюдия огромной битвы. Он взял деревню Шарлеруа. Битва разыгралась под Ватерлоо, и Наполеон проиграл ее.

— Где император?

— Завтра он вернется в Париж без свиты, чтобы не привлекать внимания. Он остановится в Елисейском дворце, а не в Тюильри. Теперь всем французам, имеющим сердце, пришла пора умереть. Ведь вы читали эти прекрасные слова? Я предполагаю, что ему самому жаль, что он не умер.

— А армия, Люсьен?

— Какая армия?

— Его армия, французская армия?

— Его армии больше нет. Из ста тысяч человек шестьдесят тысяч убиты. Я не могу передать всего. Я приехал к вам с просьбой: когда все окончится, напишите Жану-Батисту Бернадотту и передайте ему мой привет. Я часто о нем думаю.

— Люсьен, почему вы приехали ко мне именно сейчас?

— Чтобы побыть десять минут в тишине. Правительство уже знает все, — он поднялся. — Нужно возвращаться и принимать курьеров.

Я удержала его.

— Люсьен, скажите мне, Лафайет, это тот Лафайет, который объявлял Декларацию Прав человека? Я думала, что он давно умер. Почему о нем ничего не было слышно все это время?

— Он занимался садоводством. Очень маленькая усадьба, Дезире. Сначала, когда Республика перестала быть тем, чем была сначала, он протестовал. Его хотели арестовать, но он бежал в Австрию. Только во время консульства он вернулся во Францию.

— А потом, Люсьен?

— Потом он занимался садоводством в своем маленьком имении. Морковка, свекла, цветы… Он же не мог иметь ничего общего ни с Первым консулом, ни с императором, правда?

Когда Люсьен ушел, мне показалось, что колокола все-таки будут звонить опять, что Люсьен ошибся, что он мне приснился…

Но возле дома остановилась коляска, и плачущая Гортенс опять поручила мне своих сыновей…

23 июня 1815

«Поскольку я вновь могу говорить в первый раз после стольких лет…» — так начал свою речь Лафайет на этом заседании парламента.

Едва я успела прочесть первые строчки «Монитора», распахнулась дверь моего будуара. Жюли, кричащая и плачущая, ворвалась ко мне, упала к моим ногам и спрятала мне в колени заплаканное лицо. Первые слова, которые я могла разобрать, были: «Он отрекся». И дальше: «Пруссаки могут войти с минуты на минуту в Париж!»

Вошла Мари. Мы слушали Жюли, лежавшую на диване. Я села рядом с ней, она прижалась ко мне, как беспомощный маленький ребенок.

Он вернулся в середине ночи. Он приехал в старой почтовой карете; его карета, все его вещи попали в руки прусского генерала Блюхера. Он хотел говорить со своими братьями и министрами, но они все ушли. Он хотел пойти в палату депутатов. Он хотел сказать им, что ему нужно сейчас же сто тысяч человек, чтобы создать новую армию, но Люсьен не дал ему говорить. Люсьен поднялся на трибуну и высказал ему все, все!

Он был неподвижен, ни один мускул на его лице не дрогнул, а депутаты скулили и рычали: «Долой Бонапарта, долой Бонапарта!» Ему пришлось закрыться руками, когда в него полетели чернильницы.

Наконец, председатель призвал всех к порядку, и Люсьен сказал, что народ отказывается от его брата. Тогда Лафайет вскочил. «Вот, что вы посмели сказать! Народ потерял в течение десяти лет три миллиона, три миллиона своих сыновей. Ваш брат хотел продолжать?»

Люсьен сошел с кафедры. Это я узнала от Фуше. Сам он нам ничего не говорил. Потом Люсьен и Жозеф всю ночь говорили с Наполеоном. Я подала им кофе и коньяк. Император мерил комнату большими шагами, стучал по столу и кричал.

— Это Люсьен и Жозеф уговорили его отречься?

Жюли покачала головой.

— Утром Лафайет заявил в палате депутатов, что, если генерал Бонапарт не подпишет отречения в течение часа, он будет требовать его свержения. Фуше привез это требование. Ему дали только час… И он подписал. Фуше был рядом с ним. Он подписал отречение в пользу своего сына, короля Римского. Но это никого не интересует.

Мари, как в былые времена, массировала ноги Жюли.

— Я не вернусь в Елисейский дворец. Я хочу остаться здесь, у тебя. Пусть приедут сюда мои девочки, — она бросила вокруг себя потерянный взгляд. — Ведь у тебя они не могут меня арестовать? Правда?

— Но союзные войска не вошли еще в Париж. Может быть, они и не войдут.