Анна-Мария Зелинко - Дезире

Дома я застала маму в большом волнении, так как Жюли предупредила, что после полудня придет Жозеф и будет просить ее руки. Мама чувствовала себя растерянной, потом она ушла в город, чтобы посоветоваться с Этьеном. Когда она вернулась, у нее болела голова от жары, она легла на диван и сказала, чтобы ее позвали, когда придет гражданин Жозеф.

Жюли вела себя совсем как сумасшедшая. Она бегала взад и вперед по гостиной и стонала. Она была зеленого цвета, и я видела, что ей совсем плохо. Ведь у нее всегда болит сердце, когда она волнуется. Тогда я взяла ее с собой, и мы сели в беседке. Пчелы гудели вокруг ползучих роз, и я чувствовала, что дремлю и мне очень хорошо и спокойно.

«Как проста и прекрасна делается жизнь, если любишь кого-нибудь, — думала я. — Тогда знаешь, что принадлежишь только ему. Если мне запретят выйти за Наполеона замуж, я сбегу с ним, не сказав никому».

В пять часов показался огромный букет, сзади которого не было видно Жозефа. Мари приняла букет, а Жозеф закрылся с мамой в гостиной. Я приникла к замочной скважине, чтобы подслушать, о чем они говорят. Но я не могла понять ни слова.

— Сто пятьдесят тысяч франков золотом, — сказала я Жюли, которая стояла подле меня у двери. Она вздрогнула.

— Что? Что ты говоришь?

— Я говорю о ста пятидесяти тысячах франков золотом, которые папа оставил тебе в приданое, и столько же — мне. Разве ты не помнишь, что нотариус читал нам все это, когда вскрыли папино завещание?

— Мне это совершенно безразлично сейчас, — сказала Жюли, перебивая меня. Она достала платок и вытерла мокрый лоб. Господи, когда девушка становится невестой, она так забавно ведет себя!

— Ну, уже можно поздравлять? — сказал кто-то сзади нас.

Наполеон! Подошел неслышно и теперь стоял рядом с нами у двери.

— Могу ли я, в качестве будущего родственника, разделить с вами тяготы ожидания?

Жюли потеряла терпение.

— Делайте, что хотите, но оставьте меня в покое, — сказала она, всхлипывая.

После этого мы с Наполеоном на цыпочках пошли к дивану и тихонько уселись. Я боролась со смехом, так все было забавно. Наполеон незаметно толкнул меня.

— Немного выдержки, Эжени. Буду тебе очень благодарен, — прошептал он, делая серьезное лицо.

Наконец, мама показалась на пороге и сказала дрожащим голосом:

— Жюли, войди, прошу тебя!

Жюли вошла в гостиную. Она едва владела собой. Дверь за ними захлопнулась.

А я… Я обвила руками шею Наполеона и смеялась, смеялась не в силах остановиться.

— Перестаньте целовать меня, — сказала я, наконец, задыхаясь, потому что Наполеон, конечно же, использовал создавшееся положение. Я откинулась к спинке дивана и оглядела Наполеона. Он был в своем старом мундире с лоснящейся спиной.

— Вы могли бы надеть сегодня свою парадную форму, дорогой мой генерал, — заметила я.

— У меня ее нет, Эжени, — ответил он. — У меня нет пока денег, чтобы купить новую форму, а Республика нас не одевает. У меня просто нет денег.

— Ну конечно, вам ведь нужно содержать мать и младших братьев и сестер, — начала я.

— Дети мои, я хочу сообщить вам огромную новость… — мама стояла перед нами, смеясь и плача одновременно.

— Жюли и Жозеф… — ее голос задрожал. Потом она продолжала: — Эжени, позови скорее Сюзан и посмотри, вернулся ли уже Этьен. Он обещал мне вернуться сегодня в пять часов.

Я поднялась по лестнице и привела обоих. Потом мы пили шампанское. В саду темнело, но Жюли и Жозеф не спешили в беседку. Они обсуждали вопрос будущего жилища, которое они хотят купить в предместье. Часть приданого Жюли пойдет на покупку хорошенькой виллы.

Наполеон ушел, чтобы рассказать матери. А я пишу свой дневник. Мое приятное опьянение выветрилось. Теперь я чувствую лишь усталость и немного грусть. Потому что скоро я останусь одна в нашей белой комнате и не смогу пользоваться румянами Жюли, и не буду читать потихоньку те романы, которые лежат на ее ночном столике…

Я не хочу грустить. Лучше буду думать о чем-нибудь веселом. Нужно узнать дату рождения Наполеона. У меня есть немного сбережений, и я могла бы купить ему новую форму. Но где они продаются, генеральские мундиры?

Наполеон арестован! Со вчерашнего вечера я живу как в дурном сне. А в это время город охвачен неистовой радостью, на улицах пляшут, оркестры играют, и мэр города предлагает дать бал, первый за два года. Девятого термидора Робеспьер и его младший брат были изгнаны другими депутатами, арестованы и на другой день казнены на гильотине.

Все, кто был с ними близок или подчинен им, со страхом ждут, что и они подвергнутся аресту.

Жозефа выгнали с места, так как он был назначен комиссаром по протекции младшего Робеспьера. Девяносто якобинцев казнены в Париже.

Этьен заявил, что он никогда мне не простит того, что я ввела в наш дом Буонапартов. Мама требует, чтобы мы с Жюли пошли на бал в мэрию. Я не могу танцевать и улыбаться, когда я не знаю, куда отправили Наполеона.

До девятого термидора, нет, даже до десятого, мы с Жюли были так счастливы! Жюли со страстью занималась своим приданым и сотню раз вышивала букву «Б» на наволочках, простынях, скатертях и носовых платках. Свадьба назначена через шесть недель.

Жозеф приходил каждый вечер, и зачастую с матерью, братьями и сестрами. Если Наполеон не выезжал на осмотр фортов, он также приходил к нам. Обычно его сопровождали два красивых офицера — его адъютанты: лейтенант Жюно и капитан Мармон. Разговоры о политике меня совершенно не интересовали, однако только теперь я поняла, что два месяца назад Робеспьер издал новый закон. Он разъяснял, что впредь даже депутаты могут быть арестованы по указанию любого члена Комитета Республики. Многие депутаты потеряли совесть и дали себя подкупить. Они нажили целые состояния. Депутаты Тальен и Баррас стали миллионерами.

Кроме того, Робеспьер отдал приказ об аресте прекрасной маркизы де Фонтеней, которую депутат Тальен однажды уже освободил из тюрьмы и которая уже давно была его любовницей. Никто не знал, за что ее арестовали. Может быть просто так, чтобы позлить Тальена. Но одно дело — арест Фонтеней, и совсем другое, что Тальен и Баррас были под угрозой ареста из-за своего морального разложения, а также потому, что они составили тайный заговор вместе с неким Фуше.

Сначала у нас не придавали этому никакого значения, но когда пришли парижские газеты, весь город изменился, как по мановению волшебной палочки. Во всех окнах появились флаги, лавочки и магазины закрылись, и все вышли на улицы. Мэр, не дожидаясь указания из Парижа, приказал выпустить из тюрьмы всех политических заключенных. Жена мэра составила список всех уважаемых граждан города, чтобы пригласить их на бал.

Наполеон и Жозеф, наоборот, были страшно подавлены и заперлись с Этьеном в гостиной. После их визита Этьен был в очень плохом настроении и сказал маме, что из-за знакомства с этими «корсиканскими авантюристами» мы все можем угодить в тюрьму.

Наполеон подолгу сидел в нашей беседке и однажды сказал мне, что ему придется искать другую работу.

— Не думаешь ли ты, что в армии оставят офицера, которому покровительствовал Робеспьер?

Впервые я заметила, что он подавлен. Жюно и Мармон приходили к нам каждый день для тайных встреч с Наполеоном. Они совершенно не представляли себе, что за ними может быть слежка.

Когда я попыталась утешить Наполеона, повторив обнадеживающие слова Мармона и Жюно, Наполеон пожал плечами:

— Жюно — простак, преданный и верный, но простак.

— Но вы же говорили, что он — ваш лучший друг!

— Конечно. Со своей простотой и верностью он пойдет на смерть за меня, но в части сообразительности он — нуль, дурачок!

— А Мармон?

— Мармон — это другое. Мармон держится за меня потому, что мои планы захвата Италии непременно будут иметь успех. Непременно, понимаешь?

Но все произошло совсем по-другому, чем мы ожидали. Вчера вечером Наполеон ужинал у нас. Послышались размеренные шаги. Наполеон встал и подбежал к окну, потому что он не может равнодушно слышать солдатские шаги и обязательно должен рассказать, в каком полку служат солдаты, откуда они идут, куда и даже как зовут их сержанта.

Стук сапог прекратился у нашего дома, мы услышали голоса, потом гравий на дорожке заскрипел под тяжелыми шагами, потом мы услышали громкий стук в дверь.

Мы сидели не двигаясь, как парализованные. Наполеон отвернулся от окна и смотрел на дверь. Он скрестил руки на груди и был очень бледен.

Дверь распахнулась. Мари и солдат вошли в комнату.

— Мадам Клари… — начала Мари. Солдат перебил ее:

— Генерал Наполеон Буонапарт у вас? — казалось, он выучил эту фразу наизусть.

Наполеон спокойно вышел из ниши и подошел к солдату. Солдат по всем правилам отдал честь.

— У меня ордер на арест гражданина генерала Буонапарта. — Он протянул Наполеону бумагу.

Наполеон поднес ее к глазам. Я вскочила и хотела посветить ему. Наполеон увидел мое движение.

— Спасибо, дорогая. Я смогу разобрать, что здесь написано.

Потом он опустил листок, внимательно посмотрел на солдата, подошел к нему совсем близко и застегнул верхнюю пуговицу на воротнике солдатского мундира.

— Даже в жаркий вечер сержант армии Республики должен застегивать все пуговицы на мундире.

В то время как растерянный сержант проверял, застегнуты ли все остальные пуговицы, Наполеон обернулся к Мари:

— Мари, моя шпага в прихожей. Будьте добры принести ее и отдать сержанту. — И, поклонившись, маме:

— Простите за причиненное беспокойство, гражданка Клари.

Послышался звон шпор Наполеона. Сержант последовал за ним. Опять мы услышали скрип гравия на дорожке, потом размеренные шаги на улице, и все стихло.

Этьен заговорил первый:

— Продолжим ужин. Мы помочь не можем! — и его ложка звякнула о тарелку.

Только после жаркого он заговорил:

— Ну, что я говорил! Это авантюрист, который хотел сделать карьеру при помощи Революции!

За десертом:

— Жюли, я сожалею, что дал согласие на твой брак с Жозефом.

После ужина я скоренько выбралась из дома черным ходом. Хотя вся семья Буонапартов бывала у нас, м-м Летиция ни разу нас не пригласила. Да это и понятно. Они жили в самом отвратительном квартале, позади рыбного рынка, и м-м Буонапарт стеснялась показать нам нищету, в которой жили она и дети.

Но сейчас я шла к ним. Нужно было срочно сообщить им, что Наполеон арестован, и посоветоваться с ней и Жозефом, как мы можем помочь Наполеону.

Никогда не забуду эту дорогу по темным кривым улочкам сзади рыбного рынка! Сначала я бежала, как сумасшедшая, мне казалось, что нельзя терять ни минуты. Я бежала, бежала и только у площади Ратуши замедлила шаги. Волосы у меня растрепались и локоны размокли от пота. Сердце билось так сильно, что я ощущала боль в груди.

Перед ратушей плясали, и какой-то детина огромного роста в расстегнутой сорочке схватил меня за плечо. Когда я его оттолкнула, он грубо расхохотался. Я двигалась в толпе, я чувствовала, что вся запылилась. Вдруг до меня донесся смех и девичий голос произнес:

— Смотрите-ка, ведь это маленькая Клари!

Это была Элиза Буонапарт, младшая сестра Наполеона. Ей было 17 лет, но в этот вечер она была так накрашена и напудрена, в ушах у нее висели такие огромные и блестящие серьги, что она казалась старше. Она прижималась к юноше с таким модным стоячим воротником, что часть лица пряталась в нем.

— Эжени, — кричала она мне. — Мой кавалер приглашает вас выпить стаканчик вина.

Но я нырнула в узкие, неосвещенные улицы, окружающие рынок, и опять побежала. В темных уголках прятались влюбленные, слышны были их тихие голоса. Где-то кричали коты. На площади рынка я перевела дыхание. Площадь была освещена несколькими фонарями, и я немного пришла в себя. Я очень боялась темных улиц. Мне стало стыдно, что я такая трусиха. А еще мне стало стыдно, что я живу в прекрасном белом доме, окруженном сиренью и ползучими розами…

Я пересекла площадь и спросила, где живут Буонапарты. Мне указали темную узкую улицу. Третий дом налево.

Жозеф как-то намекал, что они живут в полуподвале. Я нашла лестницу, ведущую вниз, толкнула дверь и очутилась в кухне м-м Буонапарт. Это была большая комната, и углы ее прятались в тени, так как кухня была освещена только одной свечой, вставленной в разбитую чашку. Запах в комнате был ужасный!

Жозеф в бумажной сорочке, без галстука, сидел за столом возле свечи и читал газету. Напротив него Люсьен что-то писал. На столе стояли тарелки с остатками ужина. В темном углу стирали белье. «Плюх… плюх…» Кто-то с ожесточением бил вальком. Комнату наполнял пар от белья.

— Жозеф, — сказала я, — Жозеф!