— Скажи это еще раз, — попросил он после короткой паузы, приподняв ее подбородок и посмотрев в ее глаза.

— Я тебя люблю, — медленно произнесла она и улыбнулась самой счастливой своей улыбкой.

— Настенька, радость моя! — казалось, нет на свете никого счастливее их.

Он стал целовать ее нежно и все еще аккуратно, и она утонула в лавине его любви и страсти. Она подарила ему всю себя, и отдалась ему вся без остатка. Она не могла иначе, ведь она любила его, и по-другому быть просто не могло. Он лежал у нее на груди и смотрел в ее глаза, несмотря на то, что тьма была кромешной и густой, а за окном гудела метель, и о луне можно было только мечтать. Он подумал, что будь сейчас лето, уже начались бы предрассветные сумерки. То время, когда сон самый сладкий и чуткий, когда уже видны четкие очертания тела любимой девушки, только что подарившей ему безумное наслаждение, которое он не забудет никогда, потому что она станет его женой, и это была их первая ночь, возможно после которой она подарит ему сына. Он очень хотел сына. Такого же белокурого и зеленоглазого, как и Настасья. С пухленькими розовыми щечками и игривой беззаботной улыбкой. А потом, когда он подрастет, у него начнут меняться зубки, и он, как и его отец, будет этого стесняться и на какое-то время перестанет улыбаться…

Она смотрела на него и любовалась сиянием его глаз, запустив пальцы в его волосы, как уже давно хотелось. И только смотреть на него было полным блаженством, а ощущение его силы и тепла навевало чувство спокойствия и защищенности. Оставалось только молиться, чтобы это был не сон, и чтобы утром он не растаял. А утро настало для них быстро. Его рядом не было, и она даже успела обидеться, но услышала шум воды в ванной и вскочила с постели. Настя натянула махровый халат, в котором вчера пришла к нему в спальню, подошла к двери в ванную и тихо приоткрыла ее.

Он стоял под душем к ней спиной, и вода струилась по его мускулистому телу. Она закусила губу, радуясь тому, что ничего ей не приснилось, а было самой, что ни есть реальностью. И что он теперь навсегда принадлежит только ей одной, потому что он ее любит, а она любит его.

Он слышал ее шаги, он чувствовал ее взгляд, но он не мог повернуться к ней, зная, что не выдержит всей сцены, и тогда они еще полдня проваляются в постели, чего делать было нельзя.

Когда Вангог вышел из ванной, его уже ждал горячий завтрак. Несмотря на состоятельность, в Лондоне он готовил себе завтрак сам, а обедал и ужинал, как правило, в ресторане. И теперь ему было очень приятно, что это делают нежные женские руки его любимой девушки, которая в недалеком будущем станет его женой, и которая возможно уже носит его ребенка. Во всяком случае он уже постарался, чтобы это произошло.

Глава 23

— Ты что так долго, — возмутилась Настасья, — я уже начала переживать, что ты утонул. Собралась идти спасать.

— Это меня что ли? — насмешливо спросил Вангог. Было приятно осознавать, что теперь есть кому за него волноваться, когда он будет задерживаться на работе, потому что, в силу своего характера, он не мог оставлять дела незаконченными. И есть кому звонить ему во время каких-либо важных переговоров или совещаний, когда и в туалет-то не особо отлучишься, а тут будет звонить Настасья и спрашивать какую-то мелочь, не потому что сама решить эту проблему не может, а потому что хочет посоветоваться с ним, ведь он ее муж, или вообще, чтобы просто услышать его голос, потому что она успела соскучиться за пару часов, что они не были вместе.

— Ну, а кого еще?

— Да я ведь мастер спорта по плаванию! — это он конечно пошутил, но плавал все же хорошо.

— Но я же этого не знала!

— С добрым утром, — нежно сказал он, обняв ее, и запечатлел на губах легкий поцелуй, — Как спалось?

Настя рассмеялась и прильнула к его груди. Он прекрасно знал, как спалось им обоим, и сегодня это было заметно. Слегка красные глаза, припухшие веки от недосыпа и, тем не менее, счастливые лица. В его объятиях было так хорошо и спокойно, тепло и уютно, что Настасья, прикрыв глаза, даже забылась на мгновение.

— Я уже разговаривал с отцом, — начал Вангог, садясь за стол, — Он не может долго оставлять меня в Москве. Я вылетаю в Лондон завтра вечерним рейсом. Я мог бы взять тебя с собой!

— Вань, это исключено, — уверенно ответила Настасья.

— Почему?

— Во-первых, я учусь, — она улыбнулась, — во-вторых, меня не отпустят родители…

— В связи с этим, — прервал ее Вангог, — отец пригласил нас к себе на два часа раньше, после чего мы едем свататься к твоим родителям. Думаю, с женихом они тебя отпустят.

— И в-третьих, — продолжила Настя, — у меня нет загранпаспорта.

Вангог расстроено замолчал, усиленно поглощая яичницу. Он не хотел оставлять ее одну, он хотел быть рядом с ней как можно дольше, но у него не было другого выбора. У него было много дел в Англии, и ему нужно было лететь.

— Кстати. Это и будет проверка нашим чувствам, — оптимистично заявила Настасья, но все же с грустной улыбкой на лице, не говоря уже о глазах, которые чуть ли не наливались слезами, — Ты надолго уезжаешь? — и оптимизма, как небывало.

— На месяц, может меньше, — Ему было больно видеть ее слезы, но он не мог ничего сделать, — Я вернусь до праздников. Если получится, то даже до католического Рождества.

Она отложила вилку и, опершись локтями о стол, закрыла ладонями лицо, чтобы он не видел, как она плачет. За короткий промежуток времени он стал частью ее жизни, ее самой, самым близким человеком на свете. А теперь пришло осознание, что все, что между ними происходило, было действительно красивой сказкой, но к несчастью очень короткой. И вот пришло время ее окончания. И значит все надежды были напрасны. И если еще немного потянуть время, будет больно. А потом конец. И все. Все. Больше ничего не будет. И не вернется он к ней через месяц. И отец его не позволит ему жениться на ней, даже если он действительно этого хочет. И лучше закончить все сейчас.

Настя медленно поднялась, еще раз подумала, все еще всхлипывая, посмотрела на него. Он ничего не понимал, и ни о чем таком не думал. Но она знала, что все будет именно так, потому что в жизни сказок не бывает. И ведь она никогда никого не любила так, как его…

Она вбежала в свою спальню, громко хлопнув дверью и закрыв ее на замок, и стала быстро одеваться, все больше всхлипывая и рыдая. Натянув джинсы, она ненадолго прислушалась. Иван не стучал в дверь, и не кричал, чтобы она ему открыла. И от осознания того, что он не пытается ее остановить, она еще больше разрыдалась. Она схватила свою сумочку и рванулась к двери, но застыла на месте.

Вангог стоял в дверном проеме, с интересом наблюдая за происходящим, сложив руки на груди. Несмотря на то, что он не мог понять, что же все-таки случилось, в уголках его полных губ играла насмешка.

— Глупо было закрывать дверь на замок, — он говорил вполне спокойно и так же насмешливо, — у меня есть ключ.

Настасья хотела было протиснуться мимо него, но он не позволил ей этого, и загородил проход своими широкими плечами, так что она чуть не клюнула носом в его грудь.

— Может быть, ты сначала объяснишь, почему ты решила от меня убежать? — он по-прежнему был невозмутим, только в глазах появилась злость, — Я думаю, мы взрослые люди, и мне казалось, что мне не придется объяснять, почему мне нужно уехать! — он, как и его отец был тираном, — И мне не понятно твое поведение!

Он говорил так, будто они уже были женаты, и ей это не нравилось, но она молчала, устремив пустой ничего не значащий взгляд в стену, и уперто не собиралась отвечать на его вопросы.

И тут она ему надоела. Он сжал ее подбородок и впился губами в ее рот, притянул к себе. Но она не пропускала его, стиснув зубы, и сопротивлялась насколько это было возможно. Он даже с нежностью провел рукой по ее спине, но с силой сжал ее шею, и от боли она раскрыла рот, чтобы что-то крикнуть, но только впустила его язык, и на мгновение забылась. Он решил, что оборона сломлена, и стал мягче и ласковее, но она укусила его, а когда он отдернул ее, еще и запечатлела на его лице пощечину.

Было больно не от самого удара, а от того, что он ее любил. А она, мало того, что хотела от него убежать, но еще и ударила его, словно пытаясь привести его в чувства, в реальность, в которой он не мог находиться рядом с ней и любить ее, в суровый мир, где нет места для них двоих. Это было в ее глазах, когда он посмотрел в них. И это было жестоко.

Он не мог позволить ей все разрушить. Он знал, что по отдельности они не смогут существовать, и тем более жить. Он знал, что она сейчас может натворить глупостей, и он должен был ее остановить. «Когда женщина зла, здравого смысла в ее речах не ищи!» — сказал когда-то кто-то очень умный, и Вангог не мог не согласиться с этим утверждением.

Он бросил ее на кровать, придавил своим телом и, держа ее подбородок, снова стал целовать, несмотря на то, что она продолжала упираться и колотить его по спине и плечам своими слабенькими кулачками. Она ему опять надоела.

— Я люблю тебя, — прохрипел он, прижав ее руки к кровати за головой, — И если ты думаешь, что можешь мне противостоять, продолжай в том же духе. Я всегда добиваюсь того, чего хочу. А в данный момент мое желание не есть загадка.

Прошло несколько минут усиленных боев, прежде чем она поняла, что потерпела поражение. Ее тело предательствовало и уже было готово принять его. Ведь он, несмотря на то, что применял силу, все же был с ней нежен и даже довольно аккуратен. Он не собирался ее насиловать, он знал, что она не выдержит и сдастся. Дальше было бессмысленно сопротивляться. Только кофточку было жалко. Он уже успел ее порвать. Правда, он сразу же пообещал купить новую.

Она освободила одну руку, и прижала его голову сильнее к груди, зарывшись пальцами в его волосы. Он отпустил ее руку и слегка приподнялся, чтобы заглянуть ей в глаза. А она, не желая больше ждать, стала расстегивать ремень на его брюках.

— Ну, и что это было? — спросил он, улыбаясь, понимая, что был прав.

— Не отвлекайся! — попросила она и снова притянула его к своим губам.

Глава 24

Улита долго не могла заснуть после разговора с братом. Ей все казалось, что вокруг творится что-то совсем невероятное. Сначала ночь с Мартином и его признание в любви к ней, потом Вангог влюбился в ее лучшую подругу, и более того, решил на ней жениться. А еще этот выход в свет, который в общем и целом ничего не дал. На первых порах она жутко волновалась, а увидев отца, едва не кинулась ему на шею. Хорошо Вангог держал ее крепко. Потом ее зацепил знак внимания Мартина к Насте, в душе как будто кошки скребли. Боясь разоблачения, она хотела быть подальше от него весь вечер, а тут папа, решил детей поженить, и нелепая выходка Ивана, и как результат, она оказалась в паре с Мартином, к тому же наедине. А он едва не сложил все пазлы ее мозаики. И все это долго не оставляло ее в покое. А на следующий день для Улиты вдруг наступило утро.

Она проснулась около одиннадцати часов в выходной день, и впервые за много времени ей не захотелось вставать из постели так сразу. Хотелось просто полежать под легким теплым одеялом. Она оглядела свою комнату, и почему-то ей стало смешно.

Оказалось это убогое, желтое помещение было ее домом все два года. Она напомнила ей коморку Родиона Раскольникова в увеличенном виде. Именно эта обстановка все время приводила ее в унынье.

Она вспомнила весь тот лоск и блеск, в котором она жила раньше, и он тоже не произвел на нее большого впечатления. В нем не было ничего настоящего. Все наигранное и преувеличенное. Когда-то ей все это опротивело, и она обрадовалась, что смогла из него вырваться, но сейчас она огорчилась, что тогда пришла к такой крайности.

Ей нужно было немного промежуточное положение, но не подчиненное и не подчиняющее, а свое искренне уважаемое. Это поняла она только сейчас.

Она вылезла из-под одеяла и позволила утренним мурашкам пробежать по всему телу. От ощущения «русалочкиных ножек» немного поморщила нос и подошла к окну. Она отдернула шторы, и в комнату ворвалось яркое зимнее солнце. Оно ослепило ее на мгновение, и заполнило все пространство вокруг, словно обволакивая ее со всех сторон, обнимая и лаская ее нежную кожу.

Стало как-то хорошо и спокойно. Но чего-то в этом всем не хватало. Ее взгляд упал на постель. Она вспомнила Мартина, вкус его нежных губ и ту ночь, которую она не в силах забыть, и тут же покраснела. Она не видела этого, но чувствовала, как загорелись ее щеки. Она поняла, что ей не хватало обыкновенного женского счастья, и оно возможно, нужно только кое-что изменить.