Лейла Мичем - Дикий цветок

К костру подошел Джереми.

– В целях выкупа, Джесс. – Он обратился к девушке с помощью укороченной, несколько фамильярной формы ее имени, которую сам же придумал. – Или воин из племени крик захочет в жены белую скво.

– Или и того хуже, – с многозначительным видом подняв брови, добавил Сайлас.

– Вы… вы пытаетесь меня напугать?

– Нет, мисс Виндхем, – возразил Сайлас. – Мы хотим вас защитить. Всегда оставайтесь в свете костра.

Джессика не осмелилась оспаривать запрет и теперь умывалась, сидя в фургоне, приглядывалась к теням и прислушивалась к странным звукам снаружи. Две недели она лежала ночью на соломенном тюфяке подле Типпи почти без сна, уставившись на брезентовую стену фургона, и со страхом ждала появления крадущейся фигуры или украшенной перьями головы индейского воина.

С самого начала Джессика поняла, что избалованную дочь Карсона Виндхема не приняли в сплоченное сообщество каравана. Помимо ее двусмысленного положения в качестве жены Сайласа Толивера, Джессика имела неосторожность обращаться со своей служанкой и кучером конестоги как с ровней, что подтверждало слухи о ее аболиционистских взглядах, которые просочились еще до того, как караван двинулся в путь. Члены семейств, владеющих рабами, в особенности мужчины, бросали на нее косые взгляды. Джессика была уверена, что они запрещают своим женам общаться с ней. «Как будто они боятся, что я раскую рабов и силой угоню их», – пожаловалась она Типпи. Другие не искали дружбы с Джессикой только из‑за разницы в социальном положении, а сама девушка просто не знала, как навести мосты взаимопонимания между собой и окружающими.

Джессике хотелось обговорить сложившееся положение вещей с Сайласом. Ей хотелось принимать более активное участие в жизни их маленького сообщества, стать его частью, но она редко его видела, разве что по вечерам, когда все собирались вокруг костра и ужинали. Долгими эти посиделки никто бы не назвал. Во время ужина главной темой для разговоров был Джошуа. Джессика с неудовольствием приняла настоятельные заверения Типпи в том, что ей и Джасперу будет куда удобнее ужинать позже вместе с Джимми и Мэдди. «Так будет лучше, мисс Джесси». Очень часто, впрочем, к собравшимся вокруг костра присоединялись Джереми и Томагавк, и Джессика злилась на гостей, лишавших ее единственной возможности поговорить с Сайласом наедине.

Желая чем-то занять свободное время, Джессика решила вести дневник их путешествия. Настанет день, и она, быть может, напишет книгу для потомков.

– Как ты ее назовешь? – поинтересовалась Типпи.

– Еще не знаю. Со временем придумаю.

Ведение путевых заметок было идеальным занятием для долгих часов, когда Джессика вынуждена была трястись, сидя на козлах конестоги, следовавшего за фургоном Сайласа. Типпи тем временем внутри шила Джошуа куртку из оленьей кожи. Сайлас решил подарить ее сыну в мае на его пятый день рождения. Типпи попросила оленьи шкуры у Джереми, который добыл их. Откуда? Только ветер знает. Джереми, Джаспер, Джессика и Типпи держали все приготовления в секрете от мальчика, да и Сайлас напустил на себя очень таинственный вид.

Сайлас не управлял своим фургоном, а вместе с Джереми Уориком ехал верхом впереди каравана. На козлы своего конестоги он усадил бывалого раба из Квинскрауна. Когда брезент сзади бывал приоткрыт, Джессика видела саженцы розовых кустов, забота о которых тоже поручалась кучеру. Джереми также вез с собой розы из своего сада, корни которых были обернуты джутовой тканью. Типпи сказала мужчинам, что на мешковину следует насыпать сваренные зерна кофе. Это пойдет саженцам впрок. Поскольку свободного места в фургонах и так было мало, Джессику очень удивляло присутствие этих саженцев.

– Чем они так важны? – спросила она у Джереми.

– Розы символизируют наше наследие, – объяснил мужчина. – Сайлас везет свои, ланкастерские, ради памяти наших английских предков.

– А вы? Зачем вы везете белые розы Йорков?

– В память о маме.

Несмотря на советы Сайласа, худой, тщедушный Джаспер правил упряжкой из четырех норовистых лошадей, подаренных дочери Карсоном Виндхемом. Сайлас предпочел бы, чтобы на их месте оказались волы. Они, конечно, не такие быстрые, но ими легче править, да и в сельском хозяйстве они пригодятся.

– Одна ошибка, Джаспер, и ты всю дорогу до Техаса будешь идти пешком. Ты меня понял?

– Да, сэр, мистер Сайлас.

– Ты это слышала? – обратилась к Джессике Типпи. – Твой муж волнуется о твоей безопасности.

– Мой муж беспокоится о безопасности своих капиталовложений.

Было много такого, что стоило записать. Вскоре Джессика обнаружила, что имеет склонность заходить в своих описаниях далеко за пределы простой констатации фактов, касающихся состояния дорог, погоды и пейзажей – всего того, что составляет содержание путевых заметок и журналов. Подобного рода сведения она включала в свой дневник только тогда, когда они непосредственно влияли на жизнь переселенцев, что случалось, впрочем, весьма часто. Свои записи она усыпала личными размышлениями и впечатлениями о людях и увиденных местах. Только через некоторое время Джессика осознала, что ее записи превращаются в личный дневник.

20 марта 1836 года

«Иногда я вспоминаю прежнюю жизнь, то, кем я была раньше, и мне не верится. Та девушка поднималась с кровати, закрытой пологом, не ранее девяти часов утра и умывалась в комнате, согретой огнем, разведенным в камине слугой. Ее причесывали, и вместе с другими членами семьи она садилась завтракать. Буфет ломился от посуды и яств: ветчина с подливкой, яичница с беконом, мамалыга, теплое печенье, которое, чтобы не остывало, накрывали серебряными крышками и подавали на тончайшей фарфоровой посуде; желе, варенье, сироп из сахарного тростника, кофе и сливки. После завтрака эта девушка принимала ванну, ее одевали и делали ей прическу. Прислуживала ей лучшая подруга. Единственной проблемой был вопрос, чем заняться днем.

Девушка, которой я стала, поднимается с жесткого соломенного тюфяка, когда еще темно, а от холода зуб на зуб не попадает. Она спит в одежде, в которую была одета накануне. Принять ванну нет никакой возможности, так как вода – почти ледяная по ощущениям. Расчесывание по утрам было бы излишней роскошью, поскольку никто ее нечесаных волос под капором не увидит. Холодно. Капор с головы она снимет только перед сном. Завтрак – горячая каша, подслащенная сахарным сиропом, запасы которого вскоре иссякнут. Ест она из одолженных оловянных мисок. Фарфоровую посуду пришлось бросить на обочине дороги.

Несмотря на все тяготы пути, я, впрочем, не особо тоскую о той девушке из прошлого. Я больше никогда не буду тщеславной. Я могу обойтись без ежедневной смены платья, да и уход за волосами уже не так важен для меня, как прежде. Но вот горячая ванна с пахучим мылом… хоть какое-нибудь купание… Я бы удовольствовалась даже водами небольшой речки, но муж сказал, вернее, приказал мне никогда не покидать лагеря ночью – в то редкое нынче время, когда можно оказаться один на один с собой. Сейчас, впрочем, еще очень холодно. Даже помыслить страшно о том, чтобы выскользнуть из фургона и окунуться в ближайший к лагерю водоем. Скоро, однако, наступит настоящая весна. Бывают дни, когда чувствуется, как земля оттаивает под солнечными лучами. Облачка пишут стихи на голубых небесах.

Мой муж. Как странно думать так о Сайласе Толивере, учитывая вероятность того, что он никогда не станет по-настоящему моим. Его сердце принадлежит Летти, навсегда, наверное. Сайлас, должно быть, очень по ней тоскует. Как он может не думать о ней долгими часами, проводимыми верхом во главе каравана? Впрочем, если он и не думает о Летти… Типпи, описывая мое выражение лица, когда я разговариваю с Сайласом, заявила, что я «не любезнее сковороды», и предложила хотя бы изредка улыбаться.

«Он все равно этого не замечает», – сказала я ей.

«А ты попробуй», – ответила Типпи.

Учитывая ее проницательность, она наверняка догадывается о моем растущем чувстве к нему».

1 апреля 1836 года

«Ради близости к Сайласу я бы предпочла, чтобы мой конестога ехал в голове каравана, но нет же – он распорядился так, чтобы фургон мой катился в середине вереницы других повозок. Я хотела уже объявить о своем несогласии, но потом подумала, что придется сказать о причине моего желания, а я не хочу. Выбранное им для меня место обусловлено тем, что посередине безопаснее. У кучера первого фургона в веренице есть обязательства, о которых Джаспер и понятия не имеет. Тот обязан первым справляться с возникающими трудностями езды по пересеченной местности, задавать темп движения и четко реагировать на сигналы каравановожатого – останавливаться, менять направление следования, замедлять или убыстрять ход. Часто-густо случается натолкнуться на змею или другое животное, которое вполне может испугать упряжку лошадей. Если у кучера голова не холодна, а рука не тверда, животных может охватить панический страх, и они понесут. Кучер первого фургона обычно первым гибнет от индейских стрел.

Конестогой Джереми во главе вереницы повозок тех, кто пошел за Уориком, управляет негр Билли, один из самых знаменитых в Южной Каролине погонщиков скота.

Почему я не боюсь писать о своих чувствах в дневнике? Что, если Сайлас его прочтет? Тогда он узнает, что я злюсь на него за то, что он так редко появляется рядом со мной – разве что после наступления сумерек или когда приезжает посмотреть на сына, который едет на деревянных козлах подле меня. Иногда, впрочем, Сайлас позволяет сыну ехать в головном фургоне рядом с Билли.

Когда я вижу Сайласа, то не могу сдержать чувства обиды и раздражения. Если бы не сын, он, я уверена, ни за что бы не поинтересовался, как там поживает его жена. Что со мной происходит? Каждый раз, когда я вижу Сайласа, с уверенным, даже повелительным видом восседающего в седле или весьма остроумно и рассудительно разрешающего споры и конфликты, которые возникают чуть не каждый день, – я чувствую, как в душе моей поднимаются тепло и гордость, которые смущают и злят меня. Как я оказалась жертвой таких сильных чувств по отношению к мужчине, с которым меня ничто не связывает?

Мне бы хотелось поговорить с кем-то, кто обладает достаточными знаниями и опытом, чтобы помочь мне разобраться в этих странных чувствах, оставляющих меня беспомощной и слабой. Иногда они до такой степени меня переполняют, что мне кажется, будто я лопну.

Типпи сказала, что я влюблена и что во мне бурлят женские соки. Так сказали ей звезды.

Я попросила ее спросить их, что мне с этим делать.

Ответ: «Будь мила с мистером Сайласом, и посмотрим, что будет».

Я сказала ей, что наговорила ему в Виллоушире разных гадостей и забыть их он не сможет.

Типпи ответила, что мужчины забывают о словах женщин, когда в них тоже бурлят соки.

Я пожаловалась на то, что мой внешний вид не располагает к тому, чтобы вызвать бурление соков.

«Тебя может ожидать приятный сюрприз», – улыбнувшись, ответила Типпи.

Для меня это было бы огромным сюрпризом».

Ко времени, когда они добрались до Джорджии, Джессика сменила корсет на нижнюю юбку, а модные платья с набитыми пухом рукавами и пышные юбки конической формы на простые хлопковые платья. Теперь она присоединилась к стае воробьих, если не стала своей в гнезде. Важность сохранения «величественного силуэта», столь льстящего ее фигуре, ее единственному достоянию, казалась смехотворной, когда приходилось под проливным дождем идти возле плюющего грязью фургона, освещая поклажу фонарем, или стараться не упасть с козел, когда фургон ехал по ухабистой, словно стиральная доска, дороге, или переправлялся через реку, или увязал в болоте. Широкие поля ситцевой шляпы, которую она купила в магазинчике со смешанным ассортиментом в маленьком городке, прежде чем выехать за пределы Южной Каролины, затеняли ее веснушчатое лицо. Сайлас удивил Джессику, подарив ей крепкие рабочие башмаки, которые увидел в витрине магазинчика.

– Я надеюсь, что они не будут вам велики, – сказал он. – У вас очень изящные ножки.

Джессика была покорена его комплиментом. Башмаки самого уродливого вида оказались велики, но на толстый чулок – в самый раз. По сравнению с ее легкими туфлями из лайки, башмаки эти были куда практичнее и удобнее.

– Спасибо, – застенчиво поблагодарила она.

Сайласу, казалось, доставило удовольствие осознание того, что он порадовал ее.

– Пожалуйста.

– Я верну за них деньги, – сказала Джессика.

На его лице сразу же отразилась обида. Затем оно посуровело.

– Я собирался сделать вам подарок, но, если вам так больше нравится, считайте, что ваш отец уже заплатил за них, – отрывистым тоном произнес Сайлас.

Мужчина ушел прежде, чем успел заметить, как его жена кусает губу, кляня себя за недостойное поведение. Джессика не могла понять, зачем захлопывает двери перед носом мужчины, если на самом деле хочет широко их распахнуть. Боится ли она того, что Сайлас разгадает ее чувства, какими бы они ни были? Настанет день, когда ему станет совершенно все равно, и она не сможет винить в этом никого, кроме себя самой. Через неделю Джессика записала в своем дневнике, что покупка ей башмаков была его последней попыткой «подружиться». После этого время выдалось суматошное, и стало не до того. А вскоре пришли тревожные вести.