Лейла Мичем - Дикий цветок

– К чему?

– Поторопитесь, – сказал Курт. – Не хочу вас пугать, но лучше поторопиться.

Томас проскочил мимо. Взбегая вверх по ступеньках крыльца, он бросил взгляд на Тайлера. На щеках парня – следы слез. В покрасневших глазах – чувство вины. Встретившись взглядом с тестем, Тайлер тотчас же отвел глаза в сторону.

Слуга, узнавший Томаса, лишь указал на ступеньки, ведущие наверх. Еще до того, как он достиг двери, желудок его сжался, когда в нос ударил вязкий запах теплой крови и других биологических жидкостей, знакомый ему с полей сражений, где полным-полно было раненых и умирающих. Он ускорил шаг. В дверном проеме путь Томасу попыталась преградить высокая, неразговорчивая мексиканка, которая правила домом железной рукой. Женщина встала у него на пути.

– Вы не можете войти, сеньор. Там врач. Мужчинам нельзя.

– К черту! Я отец!

Томас отпихнул экономку в сторону и ворвался в комнату. Из его груди вырвался крик. На кровати лежала его девочка, его Регина. Нижний край ее простыни пропитала кровь. Лицо покрывала устрашающая бледность. Волосы слиплись от пота. Веснушки, подобно корице на белой тарелке, выделялись на ее лице. Заслышав его, дочь пошевелила головой, лежащей на подушке, но глаз не открыла.

– Папа…

Она его узнала. Молодая женщина чуть приподняла левую руку. Томас сжал ладонь дочери. Неясные контуры фигур Анны Мак-Корд, врача и акушерки, стоявших по другую сторону кровати, промелькнули у него перед глазами.

– Я здесь, Маковка, я здесь, – произнес Томас.

Он опустился на колени подле постели. В горле у него запершило.

– Чем папа может помочь маленькой девочке?

– Не отпускай… держи… меня за руку, – прошептала Регина.

Глаза полузакрыты. Дыхание неровное.

Врач подошел и заглянул под простыню.

– Хоть целую вечность, золотце, – произнес Томас, гладя дочь по холодному, влажному лбу. – Я никуда отсюда не уйду.

– Ребенок… родился мертвым, – прошептала Регина, – мальчик…

– Т‑с-с‑с… Лучше отдохни, золотце. Все будет хорошо.

– А мама?

– Едет сюда. Бабушка и Вернон с ней.

Томас услышал истерические крики Присциллы на первом этаже. За ними послышался топот ног, взбегающих по ступенькам лестницы. Томас взглянул в сторону двери. Он видел, как врач качает головой, глядя на акушерку. Томас чувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Спустя секунду в комнату ворвалась Присцилла, за ней – Джессика, но они опоздали. Томас вновь взглянул на дочь. Грудь ее опала в последнем выдохе.

Присцилла отпихнула мужа в сторону. Тот, потеряв равновесие, упал. Прижав мертвую дочь к груди, женщина принялась убаюкивать ее, словно ребенка. Поднявшись на ноги, Томас присел на ближайший стул и закрыл лицо руками. Из глаз заструились слезы. Он видел, что врач и Анна, сказав что-то его матери, вышли из комнаты. За ними последовала акушерка. Подошла Джессика и положила руку ему на плечо. Легкая ручка давила с каменной силой. Это было выше простого знака сочувствия, выше понимания его горя. Томас поднял свое заплаканное лицо.

– Мы, Толиверы, прокляты, мама?

Джессика прикрыла глаза. Лицо ее осунулось. Томас вдруг подумал о том, насколько мама стара. В октябре ей исполнится семьдесят лет. В октябре же погиб его сын.

– Я не знаю, – произнесла Джессика.

– А я знаю! – вдруг завопила Присцилла.

Женщина повернулась к ним, все еще прижимая мертвую дочь к груди. В заплаканных глазах читалось отвращение. Рот скривился.

– Вы, Толиверы, прокляты! Прокляты! Прокляты! А мой мальчик, а теперь и моя дочь из‑за этого проклятия мертвы! Боже правый! Как бы я желала никогда не связываться с вашей семьей, никогда вас не видеть! Господи! Будьте вы прокляты!

Скоро сюда войдет Вернон. Нельзя, чтобы он это слышал. Томас заставил себя говорить спокойно.

– Пожалуйста, Присцилла, ты убита горем и сама не понимаешь, что говоришь…

– Иди к черту!

Присцилла осторожно положила тело дочери на кровать и выпрямилась, не отрывая взгляда от мужа и свекрови. Шляпка сбилась набок. Украшенный лентами лиф ее платья пропитался потом дочери. Глаза сверкали маниакальным огнем. Губы жутко кривились. Голос перешел на визг. Она принялась сыпать оскорблениями, совершенно не заботясь о последствиях.

– Отец Джессики заплатил Сайласу Толиверу, чтобы он бросил девушку, которую любил, и взял в жены твою мать, Томас. Ты об этом знаешь? За полученные деньги Сайлас купил Сомерсет, священный алтарь, перед которым вы, Толиверы, молитесь.

Присцилла бросилась к стулу, на котором сидел Томас, чтобы высказать все, что она думает, прямо ему в лицо.

– Твоя бабушка предрекла, что из‑за этого на вашу землю падет проклятие. Твой отец поверил в него, когда потерял своего сына и других детей, которые у него были бы, если бы он не предал девушку, на которой собирался жениться. До самой смерти твой отец верил в то, что над его детьми, наследниками Сомерсета, тяготеет проклятие, вызванное сделкой, которую он заключил с дьяволом.

Ошеломленный, все еще не в силах встать со стула, Томас выдавил:

– Откуда ты это узнала?

– Она прочла мои дневники, – спокойно заявила Джессика.

Присцилла заморгала и затем уставилась на Джессику так, словно только сейчас заметила ее присутствие в комнате. Томас видел, что ярость уступила место недоумению.

– Ты читала дневники моей мамы? – прохрипел он.

Присцилла отшатнулась от мужа. Она зажмурилась и прижала пальцы к вискам, словно не могла понять, где же очутилась.

– Нет! Я кое-что слышала… слухи…

– Боюсь, что это неправда, – сказала Джессика.

Пожилая женщина подошла к кровати и провела тыльной стороной ладони по щеке внучки. Склонившись, она поцеловала ее в мертвенно-белый лоб.

– Покойся с миром, милая девочка.

Выпрямившись, Джессика устремила взгляд на Томаса и Присциллу. Выражение ее лица было столь же бесстрастным, как у мраморной статуи.

– Осторожнее в словах. Вернон уже в вестибюле.

– Задержи его ненадолго, мама, и прикрой за собой дверь, – сказал Томас уходящей Джессике.

Присцилла вся съежилась.

Когда дверь закрылась, мужчина спросил:

– Это правда? Ты прочла мамины дневники?

– Нет! И какое это имеет значение? Наша дочь мертва.

Присцилла закрыла лицо руками и снова разрыдалась.

Томас тяжело поднялся со стула. Он понимал, что должен обнять мать своей дочери, но не мог. Чувства к этой женщине были столь же мертвы, как и тело под пропитанной кровью простыней.

– Надо поговорить с Тайлером, попросить разрешения забрать нашу дочь домой, – сказал он.

Четыре дня спустя на семейном кладбище состоялись похороны Регины Елизаветы Толивер Мак-Корд. Там же упокоили ее мертворожденного сына. Печальные, члены семьи Толиверов собрались в гостиной особняка. Они тихонько сидели на мягких, набитых конским волосом стульях и диванах, слишком изнуренные эмоционально, для того чтобы разговаривать. Присцилла и Джессика не сняли шляпок. Томас и Вернон не ослабили узлов туго завязанных галстуков. Эми молча внесла поднос с чаем и сдобным печеньем, а потом все так же молча вышла из гостиной.

Томас и Присцилла старались не разговаривать друг с другом без особой нужды после того, как маленькая кавалькада вернулась на Хьюстон-авеню, везя с собой в повозке тело дочери, которое предстояло обмыть, переодеть и выставить в гробу для панихиды. Плотно сжав губы, с глазами, где не было видно ни слезинки, они приветствовали множество посетителей, стоя в комнате как можно дальше друг от друга. Первую ночь по возвращении от Мак-Кордов Томас провел в одной из комнат для гостей. На следующий день он приказал прислуге перенести его вещи из их общей с Присциллой спальни на новое место.

– Надо что-то сказать, – произнес Вернон.

Джессика разливала чай.

– Один кусочек или два? – взяв щипчики для сахара, спросила она.

– Не нужно, – поднимаясь со своего места, заявил Вернон. – Мне надо ехать на плантацию.

– Надо бы отдохнуть, – сказала Джессика, – тебе, кстати, тоже, Присцилла.

– Да, – апатично согласилась та.

– А ты, Томас? – переводя взгляд на сына, спросила пожилая женщина.

Томас напрягся, готовясь подняться с кресла.

– К ужину меня не ждите.

В глазах Присциллы сверкнули дикие огоньки.

– Куда ты идешь?

– Погуляю, – ответил муж.

– Ты с ней встречался? – произнес голос из темной ниши напротив комнаты Томаса.

Мужчина повернулся на звук. Ниша была довольно глубокой, с полочками, на которых ставили подносы с чаем и кофе. Будучи детьми, Дэвид и Регина, играя в прятки, первым делом искали друг друга в этом месте.

– Ты вздумала за мной шпионить, Присцилла? – вставляя ключ в замочную скважину, поинтересовался Томас.

Жена возникла из тени, ступив в освещенный единственной свечой коридор. Была уже почти полночь. Что-то неуловимо зловещее было в шелесте ткани, в сиянии тусклого света, отражающегося от материи домашнего платья. За два месяца, прошедших со дня смерти дочери, Присцилла очень похудела. Лицо ее стало лицом призрака. Томас сочувствовал ее горю, но только как отец, также потерявший свою дочь, не более того. Как муж он оставался к ней равнодушен. Горе Присциллы усугублялось сожалением о том, что она выпустила из мешка кошку, изобличив себя в том, что читала дневники свекрови. Томаса уже не волновало то обстоятельство, что эта женщина может причинить ему какие-либо «муки». Он и так жил словно в аду.

– Я не шпионю, – ответила Присцилла. – Я просто решила подкараулить своего мужа у него под дверью. Может, мне удастся заставить его меня выслушать? Я бы подождала у тебя в спальне, но ты ее запер.

– У меня есть на то достаточно веские причины, или я не прав? – отрезал Томас. – Мы поговорим утром. Уже поздно, я устал. Иди лучше спать.

Щеки Присциллы залились румянцем. Она крепче стиснула зубы.

– Мы поговорим сейчас же. Я хочу знать, правда ли это.

– Что?

– То, что ты встречаешься с Жаклин Честейн.

– Если под «встречаешься» ты имеешь в виду то обстоятельство, что изредка я вижу ее в городе…

– Я слышала, что в воскресенье ты подвез ее в своей карете.

– Я предложил ее подвезти, так как нам было по пути, мы ездили в церковь. Было бы очень жарко идти по такому солнцепеку.

– Как удобно вышло, что в воскресенье я находилась в слишком расстроенных чувствах и не поехала с тобой на службу!

– Думай, что тебе угодно, Присцилла.

Томас открыл дверь. С него и так довольно.

– Тебе все равно, что люди говорят? – встрепенулась жена.

Томас вошел в спальню и втянул Присциллу вслед за собой. Ему не хотелось, чтобы пронзительный голос жены разбудил мать, чьи покои располагались в противоположном конце коридора. Он притворил за собой дверь.

– И что же они говорят, Присцилла? Или это очередное твое безосновательное обвинение?

– Где ты провел вечер?

– Играл в карты с Джереми-старшим, Арманом и Филиппом. Филипп сейчас в отпуске, приехал в родной город.

– Ты не был у нее?

– Я никогда у нее не был.

– Я тебе не верю.

– Ну… как хочешь.

– Где ты пропадаешь, когда не бываешь дома? Ты же не все время проводишь на плантации или в городском совете?

– Так… Посмотрим, что же остается, если отмести эти варианты. Мне так кажется, остается возможность того, что я пребываю в доме одного из моих друзей.

– Ты слишком много времени проводишь в их обществе.

– Неужели?

– Почему ты столько времени проводишь на плантации? Разве не Вернон распоряжается там сейчас?

– Да, но я ему помогаю.

– Ты настроил сына против меня.

– Ты сама настроила Вернона против себя, Присцилла. Он стоял за дверью у Мак-Кордов и слышал каждое произнесенное тобой слово.

Как обычно, воинственность Присциллы внезапно дала слабину. Она обняла себя руками за тонкую талию, словно желала таким образом успокоиться.

– Томас… Я… была, как ты сам говорил, в полном расстройстве чувств. А как же иначе? Моя дочь умерла. Я сама не понимала, что говорю. Меня нельзя винить слишком строго.

– Ты читала дневники моей мамы?

– Нет! – решительно заявила Присцилла и покраснела. – Все, что я тебе наговорила, основывалось на слухах. Люди любят посплетничать. Ты и сам это хорошо знаешь.

– Да, – произнес Томас, – если тебе станет легче, я… тоже задумывался над тем, не виновна ли чья-то мстительная рука в трагедиях, которые постигли Толиверов из‑за жертв, принесенных моим отцом и мной ради плантации. Но это бывало только в минуты отчаяния. Я не сторонник суеверий. Фатальное падение моего брата с лошади, смерти нашего сына и дочери, выкидыши моей матери не являются более сверхъестественными, чем смерть дочери Дюмонов во время урагана или гибель сына Уориков от руки офицера-северянина во время войны. Молодые женщины умирают во время родов каждый год. То, что случилось с Дэвидом, могло произойти с любым мальчиком, который играет возле пруда.