Лейла Мичем - Дикий цветок

– Не стоит, Джесс, – предостерег собеседницу Джереми.

– Просто констатирую факт, Джереми. Старое тело уже не то, что прежде. Оно дает о себе знать каждое утро, когда я встаю с постели.

– Ну да.

Джереми закинул ногу на ногу. Старик сидел на качелях в бельведере. По его внешнему виду Джессика догадалась, что ее упоминание о неизбежности конца омрачило его настроение. Ей было восемьдесят два года, ему – девяносто три. Джессика переменила тему разговора. Она получила письма от Сары Конклин и Типпи. Внешнеторговая палата избрала Сару в числе других представлять «женщин Бостона минувшего столетия». Типпи запустила в производство новую линию одежды для передовых женщин, которые в последнее время все чаще и чаще давали знать о себе в обществе. Они хотели быть полезными и независимыми.

– Комфортно, практично и эстетично, – процитировала Джессика описание, данное Типпи своим новым фасонам одежды.

Джереми встретил ее рассказ своим всегдашним «а‑а-а‑а». В конце концов Джессика перешла к тому, из‑за чего прислала старику записку с приглашением встретиться. Женщина потянулась к маленькой коробочке для драгоценностей, которую принесла с собой в бельведер.

– Джереми, дорогой, я хочу попросить тебя кое о чем.

– Все что угодно, Джесс. Ты ведь и сама знаешь…

– Ты мог бы продать это вместо меня?

Джессика открыла крышку коробочки. Внутри лежала изумрудная брошь, которую отец подарил ей на восемнадцатилетие. В глазах старого друга промелькнули узнавание и удивление.

– Джесс! Именно эта брошь была на твоем платье, когда я впервые тебя увидел! – воскликнул он.

– У тебя хорошая память, Джереми.

– Как бы я мог такое забыть?

На долю секунды, как показалось Джессике, его глаза увлажнились. Она перевела взгляд на брошь. Утренний солнечный свет зажег зеленое пламя в серединке камня на ее старой ладони.

– После того вечера я ни разу ее не надевала, – задумчиво произнесла она, – хранила на черный день. Человек, имеющий деловую хватку, сможет выручить за нее немалую сумму.

– Зачем, ради всего святого, ты решила ее продать?

– Мне нужны деньги, чтобы издать мою книгу, мои «Розы». Своих денег у меня недостаточно. Я не смогла заинтересовать ни одного издателя. Никто не согласен заплатить мне за привилегию издать историю наших семей. Кто захочет купить мою книгу? И сейчас не то время, чтобы просить денег у Томаса.

– А‑а‑а… Джесс, – Джереми взял брошь из коробочки и с восхищением стал разглядывать драгоценность. – Красиво… Редкая штучка. На праздновании дня твоего рождения эта вещица выглядела просто изумительно. Почему бы тебе не оставить брошь себе, а я заплачу за издание твоей рукописи?

– Нет, Джереми. Это будет противоречить желаниям Сайласа и договору, который он, ты и Анри заключили, когда обосновались здесь: никогда не брать и не давать взаймы денег друг другу. Этот договор помогал нашим семьям сохранять дружбу. Кроме того, я не хочу, чтобы после моей смерти эта брошь стала камнем преткновения между Жаклин и Дарлой. Зная характер Жаклин, я уверена, что она уступит брошь Дарле. Лучше я ее зарою куда подальше. Так ты мне поможешь?

– Конечно же, помогу. Я знаю человека, который заплатит за брошь хорошую цену.

– И еще, Джереми…

– Да, Джесс?

– Не добавляй денег от себя. Пообещай.

– Я обещаю, Джесс.

Следующим утром Джереми поехал на поезде в Хьюстон. Он считал обязательным для себя покровительствовать местным городским торговцам, где бы ни оказался, но природа предстоящего ему нынче дела требовала осмотрительности и анонимности. Джереми направлялся в ювелирный магазин, в котором когда-то покупал каменья редкого качества в подарок своей покойной жене. Он не страдал, подобно Джессике, от затруднительного положения, когда пришло время передать драгоценности Камиллы двум невесткам, а теперь Беатрисе, жене Джереми Третьего. Камилла гордилась бы, увидь она, что ее драгоценности теперь носят женщины, на которых женаты мужчины из рода Уориков. Вообще-то, Джереми считал себя очень счастливым человеком.

Тан и Тадеус Оппенхаймеры были близнецами, совместно владевшими ювелирным магазином, который посещали только очень богатые люди. Тан продавал, а Тадеус покупал. Джереми сообщил элегантно одетой продавщице, что хочет видеть Тадеуса. Бросив взгляд на визитную карточку и дорогую одежду визитера, продавщица провела его прямиком в мастерскую, располагавшуюся в глубине магазина.

– Боже мой! Какое великолепие! – заявил Тадеус, рассматривая брошь через ювелирную лупу.

С помощью этого маленького инструмента ювелиры определяют качество драгоценных камней.

– Хотя мне не следовало говорить вам об этом. Вы сейчас запросите у меня целое состояние.

– А Тан продаст брошь за два состояния, – возразил Джереми.

– Он может, – тихо согласился Тадеус.

Потом он назвал цену.

– Согласен, – сказал Джереми.

– Мы тотчас же выставим брошь на продажу, – пообещал ювелир. – Думаю, ее купят уже к концу дня.

– Скорее всего, – согласился Джереми.

Он отобедал в «Таунсмене», мужском клубе Хьюстона, членом которого являлся. Деньги, вырученные за брошь, оттопыривали ему бумажник. Джереми не торопился, сидя в комнате для отдыха и наслаждаясь бренди и кофе. Там он вел беседу с другими титанами промышленности и познакомился между прочим с одним нуворишем. Тот был из Корсиканы в Восточном Техасе. В 1897 году этот человек бурил неглубокую артезианскую скважину на своей земле, а наткнулся на нефть и природный газ. После приятной беседы с новичком Джереми взглянул на циферблат своих золотых карманных часов. Он решил, что прошло достаточно времени: брошь инвентаризировали, почистили, отполировали, назначили цену и выставили под яркие огни в одной из стеклянных витрин магазина Оппенхаймеров. Надо поторапливаться.

За прилавком стоял Тан. Джереми увидел, что брошь поместили на подставке в особую, только для нее предназначенную витрину, расположенную при входе так, чтобы сразу попадаться на глаза каждому входящему.

– Я хотел бы приобрести эту изумрудную брошь, Тан, – заявил Джереми.

Совладелец магазина очень удивился.

– Но… Вы ведь только что продали ее нам, мистер Уорик.

– А теперь я желаю выкупить ее… за назначенную вами цену, конечно же.

– Ну… да. Как пожелаете, мистер Уорик.

Джереми выписал Тану чек.

– Не надо ее упаковывать, Тан. Когда я приеду домой, то положу ее в сейф.

– Значит, эта вещица не для красивой женщины, мистер Уорик?

В голосе ювелира прозвучало едва сдерживаемое изумление, которое не покидало его с той минуты, как Джереми вошел в магазин.

– В памяти, Тан, все осталось в памяти.

Джессика удивленно пересчитала банкноты.

– Так много, Джереми? Ты обещал, что не будешь добавлять своих денег.

Джереми поднял руки вверх.

– Как обещал, так и сделал. Ровно столько ювелир заплатил мне за брошь. Поверь мне, он выручит после продажи гораздо больше.

– Интересно, кто ее купит, – задумчиво промолвила Джессика.

– Думаю, мужчина, очень влюбленный в женщину, – сказал Джереми.

Новый 1900‑й год Джессика встретила, поставив перед собой нешуточную задачу: написать историю семейств, основавших Хоубаткер. Первые три месяца она планировала подбирать материал, а еще полгода отводила на собственно написание. Джессика надеялась, что сможет предоставить рукопись издателю в начале октября, так, чтобы времени хватило на верстку и печать «Роз». Ей хотелось подарить по экземпляру своего сочинения друзьям во время традиционного совместного празднования Рождества.

Денег у нее вполне хватило на покупку пишущей машинки «Ремингтон» и оплату услуг машинистки и корректора. Проведя собеседования с несколькими квалифицированными специалистами, а их в городке было не так уж много, Джессика остановила свой выбор на молодой женщине, которая работала секретарем и, нуждаясь в деньгах, согласна была печатать под диктовку. Для исправления грамматических ошибок Джессика наняла репортера из газеты Хоубаткера, с трудом сводившего концы с концами.

– До замужества Дарла зарабатывала себе на жизнь, проверяя гранки для одного издательства, мама. Почему бы тебе не воспользоваться ее услугами?

Джессика бросила на сына многозначительный взгляд, который Томас истолковал превратно.

– Хорошо, – пошел он на попятную. – Она беременна. Дел – невпроворот. Понимаю. Дарла просто не справится.

– Какой ты догадливый! – сказала мать.

Джессика, девушка-секретарь и репортер образовали вполне гармоничный коллектив, который собирался дважды в неделю. Эми с удовольствием угощала гостей чаем и выпечкой. Остальные дни напролет Джессика просиживала у себя, обложившись записными книжками, тетрадями, планшетами и карандашами. Из своих покоев она выходила только на время обеда или ужина.

– Время, кажется, стало особенно ценно для твоей мамы, – однажды заметила в разговоре с Томасом Жаклин. – Думаешь, она «слышит грохот приближающейся колесницы времени»?

Эта фраза была взята из полюбившегося как ей, так и Джессике сочинения Эндрю Марвелла[51]. Женщины порой декламировали друг другу это стихотворение.

– Ей скоро исполнится восемьдесят три года, – ответил Томас. – Не удивлюсь, если так оно и есть.

– Жаль, – тихо промолвила Жаклин.

Ей не хватало общения со свекровью. Прежде они часто вместе читали, работали в саду или ездили на велосипедах. В последнее время Жаклин чувствовала себя одиноко. Томас дни напролет пропадал на плантации. Хлопок вновь стал востребованным товаром на рынке. На заре нового столетия было видно, что только лесозаготовки могут конкурировать с хлопковым маслом в экономике Техаса. Теперь фабрика Толиверов по производству масла работала круглые сутки, чтобы удовлетворить возросший потребительский спрос. На территории штата, да и вообще на Юге, были построены текстильные фабрики, соперничающие с аналогичными предприятиями на Севере. Сомерсет занимал лидирующее положение в поставках миллионов бейлов хлопка для удовлетворения отечественных и зарубежных потребителей. Благосостояние Толиверов росло.

В начале апреля, когда Джессика уже третий месяц работала над книгой, Жаклин предложила Томасу кое-что, определившее ее дальнейшую судьбу. До родов Дарлы оставалось около месяца. Они обещали быть трудными. Последний месяц она провела в постели. Сэсси, на подхвате у которой была всего лишь одна служанка, не считая четырехлетней дочери Панси, с ног сбилась, удовлетворяя капризы раздражающейся по малейшему поводу хозяйки. Арендованный домик оказался слишком мал, чтобы там можно было поселить больше служанок, поэтому Жаклин предложила всей семье переселиться в особняк на Хьюстон-авеню. «Пока не родится ребенок, а Дарла снова не встанет на ноги», – сказала она. Томас сможет чаще видеться с внуком, а Эми будет рада, если дочь и внучка будут жить под одной крышей с ней.

Томасу эта идея не понравилась. Бог свидетель, он не отличался проницательностью, когда дело касалось женщин, но на этот раз с самого начала догадался о причине, по которой его невестка желает жить где угодно, лишь бы не с родней мужа. Дарла относилась к тому типу женщин, которые не любят делиться тем, что считают своим. В этот круг в случае Дарлы входили муж, сын и дом.

С другой стороны, Томаса не на шутку тревожило благополучие младенца во чреве матери. Сэсси жаловалась Эми на раздражительность и ипохондрическое настроение своей хозяйки. Хорошо отразиться на здоровье и развитии внука это не могло. У Вернона должен появиться еще один наследник. Томас любил Майлза, но у мальчика было слишком много от Хенли, слишком много от его матери. Хотя ребенок был еще мал, ни дед, ни отец не считали, что, повзрослев, он сможет встать за штурвал Сомерсета.

Поэтому Томас дал добро, и спустя пару недель семья Вернона Толивера перебралась в одно из крыльев особняка на Хьюстон-авеню. Хотя Дарла, как и прежде, чувствовала себя не особенно хорошо, настроение беременной улучшилось. Она даже забыла о своих обязанностях по дому и больше времени уделяла приятным мыслям о предстоящих родах. До этого окружающие терзались опасением по поводу того, что именно вследствие недостатка любви к младенцу Дарла так плохо переносит свою беременность, а злость срывает на домочадцах, разрушая хорошо налаженную жизнь в своем доме. Когда она была беременна Майлзом, то все проходило куда легче.

В начале мая, после восьми часов очень трудных родов, Дарла разрешилась от бремени Мэри Региной Толивер. Когда девочку положили ей на руки, обессиленная мать не выказала и тени подобающей в этом случае радости. Напротив, все члены семьи и слуги увидели, насколько Дарла разочарована тем, что родила не мальчика. Стоявшие у постели роженицы отец, дед и прабабушка ребенка, напротив, с радостным изумлением смотрели на новорожденную. Черные волосики, ямочка на подбородке, элегантная форма головы, ручек и ножек – все свидетельствовало о том, что перед ними одна из Толиверов.