Глаза Кайлы становятся стеклянными, и она смотрит вдаль. Я энергично машу рукой перед ее лицом.

— Эй? Не время улетать космос, глупышка, у тебя еще и здесь осталась работенка: необходимо получить степень и разбить сердца мальчишек.

Она хватает меня за руку и медленно переводит взгляд.

— Я вспомнила.

— Вспомнила что?

Кайла смотрит поверх моего плеча.

— Однажды летом, в десятом классе, я абсолютно уверена, потому что тогда на мне был оранжевый танкини, и он был таким изящным и стильным…

— Кайла!

— Точно, гм. Так вот, тем летом мы зашли слишком далеко вдоль озера. Мы проходили здесь, что было странно, так как это очень скалистая местность и обычно мы ходили другим путем, но в тот день решили пойти именно здесь, мы зашли далеко, наверное, чуть дальше отсюда, и Эйвери велела нам… Эйвери велела нам остановиться, — вздыхает Кайла. — Она очень испугалась и жутко взбесилась. Эйвери была на грани паники и сказала нам, что мы должны вернуться, мы все спросили ее почему, но она просто продолжала твердить: «потому что я так сказала» и «это мой коттедж, идиоты, поэтому мы возвращаемся, когда я скажу».

Мое сердце взмывает. Возможно, все это было не зря.

— Шли этим путем? — спрашиваю я. Кайла кивает и указывает за мое плечо.

— Если мы пойдем дальше, я смогу посмотреть с обрыва вниз на озеро и сказать тебе, где конкретно она велела нам остановиться.

Я следую за ней. Она идет так быстро, как никогда, однако адреналин столь же быстро пульсирует в моих ногах, и я с легкость могу от нее не отставать. Солнце по-прежнему высоко и кидает блики на поверхность озера Галонага. Кайла изучает опушки леса, где деревья и грязь переходят в камни и береговую линию. Она каждый раз качает головой и продолжает идти вперед, пока, наконец, не останавливается.

— Прямо здесь. Именно здесь она испугалась.

Я осматриваюсь. Здесь нет ничего необычного — просто лес. Но Эйвери испугалась, когда они дошли досюда, значит, она боялась, что они могут увидеть то, чего не должны видеть. То, что она здесь спрятала. То, что определенно можно заметить, находясь на берегу озера.

— Давай пойдем дальше. Смотри по сторонам, ищи что-нибудь странное.

Кайла кивает и следует за мной. Мы идем медленно, осматривая все вокруг. Кайла замечает это первой и хватает меня за локоть.

— Айсис.

Я смотрю, куда она указывает, и мое сердце падает. Нет, слово «падает» определенно не подходит. Оно вываливается из моей задницы. Оно ушло, а на его месте образовалось нечто тяжелое, свинцовое.

Там, у дерева установлен деревянный крест, а у подножия креста небольшая груда камней.

— Это… — Кайла тяжело сглатывает. — Это…

— Могила, — заканчиваю я. — Да.

Она останавливается, застыв на месте, а я осторожно подхожу к могиле и опускаюсь на колени рядом с ней. Деревянный крест — самодельный, кто-то просто скрепил две толстые ветки бечевкой, однако он выдержал проверку временем. Кора разложилась, и осталось только белое, выцветшее дерево. Если посмотреть под правильным углом, то белый цвет можно легко увидеть через деревья, да и от озера. Хотя, кто бы ни сделал эту могилу, он определенно знал свое дело. Вероятно, камни уберегали тело от животных, которые могли выкопать его и съесть.

Могила очень маленькая.

Я уже знаю, что находится внутри. Но этого недостаточно. Я должна увидеть это собственными глазами. Так что я начинаю убирать камни.

— Айсис! Что ты делаешь? Прекрати!

— Возвращайся к машине, Кайла, и жди меня там.

— Ты не можешь просто… не можешь просто взять и раскопать…

Я оглядываюсь на нее через плечо.

— Истина находится прямо здесь, Кайла. Я должна знать. Поэтому возвращайся к машине и жди меня. Притворись, что я этого не делаю.

Кайла зажмуривается, но не двигается. Я один за другим скидываю камни, затем беру плоский камень и начинаю копать мягкую землю. Когда раскапываю глубже, слышу, как Кайла начинает рыдать. Ее плач эхом раздается по лесу, и каким-то образом я понимаю, что это не первые человеческие слезы, который видят эти деревья. Мои руки болят, пальцы горят, а кутикулы разорваны, и оттуда течет кровь, смешиваясь с грязью, но я не могу остановиться. Я не смогла бы остановиться, даже если бы захотела. Уже на фут разрыла. Два фута, три фута, а затем…

Затем грязь распадается и из-под земли появляется крошечный кусочек розового одеяльца. Моя кровь капает прямо на него. Я копаю быстрее, но гораздо осторожнее и только вокруг свертка, который начинает приобретать форму. Когда раскапываю его полностью, медленно вытаскиваю, стряхивая грязь, затем кладу на землю, покрытую сосновыми иголками, и раскрываю его. Одеяльце заколото булавкой, но она давно проржавела и легко открывается, края жесткой ткани распадаются, словно покрытый коркой, древний цветок, раскрывая свою сердцевину.

Слева от себя я чувствую тепло, исходящее от Кайлы, ее любопытство определенно преодолело отвращение. Но как только одеяло раскрывается, слезы из ее глаз начинают литься гораздо сильнее, чем когда-либо, и она отскакивает, словно обожглась.

— Нет. Нет, нет, нет, — плачет она. — Нет. Нет, НЕТ!

На меня невероятно маленькими и черными глазками смотрит крошечный скелет, который так никогда и не увидел свет. Я совершенно в этом уверена. Пять месяцев? Может шесть, но я могу лишь предположить. Рядом со скелетом лежит маленький браслет с выгравированной надписью. Я дрожащими пальцами поднимаю его.

«Таллула»

Кажется, я смотрю на это имя часами. Днями. Таллула.

Коротко: Талли.

* * *

Звуки подвального помещения оглушают меня в ту же секунду, как я захожу. «Хвост Быка» — определенно нехороший бар и далеко не самый приличный: углы покрыты опилками, мочой и рвотой, однако это именно то, что я ищу.

Это именно то место, где умирают надежды людей.

Субботней ночью он забит доверху. Мужчины шатаются и ржут в свое пиво или виски, неприятный запах пота и затхлого арахиса моментально режет обоняние. Рок-музыка орет из скрипучего музыкального аппарата в углу, а дрожащий экран плазменного телевизора над баром показывает игру, которая, кажется, интересует, лишь часть постоянных посетителей. Бармен — женщина в возрасте с когда-то блестящими, светлыми волосами и невероятно красивой внешностью, однако годы посвистываний в знак восхищения и хватаний за задницу изнурили ее, превратив в бледную пародию.

— Что будете? — кидает она в мою сторону полусекундную, неестественную улыбку.

— Два шота самого крепкого. И джин-тоник со льдом.

— Удостоверение? — спрашивает она. Я достаю его, и она кивает. — Хорошо. Секунду.

Я жду. Я здесь единственный без пуза, так что женщины начинают меня замечать. Хорошо. Это сделает все гораздо легче.

Бармен возвращается с моими напитками, и я выпиваю их так быстро, как могу.

— Эй, — произносит мужчина слева от меня. — Ты слишком молод, чтобы так напиваться.

— Ты слишком стар, чтобы так надоедать.

Он смеется, но это не смех из-за обиды. Это веселый смех. Я смотрю на него: твидовый костюм покрывает достаточно крепкое тело. И я вспоминаю, что он шел за мной по тротуару. Он не толстый, на самом деле совсем наоборот. У него широкие плечи и неплохие мышцы. Он сидит идеально прямо, но расслабленно. Его правый указательный палец и сухожилия, переходящие из него в руку довольно мощные — классический признак человека, имеющего дело с огнестрельным оружием. Военный — несомненно. Его волосы седые и редкие, также как и усы, а темные глаза блестят.

— Люди так напиваются только по двум причинам: чтобы что-то вспомнить или что-то забыть, — говорит он.

— Да ты просто гений тавтологии, — усмехаюсь я. Джин и водка горят на моем языке. Женщины начинают действовать, и я тщательно выбираю свою цель. Это должен быть кто-то достаточно глупый, чтобы предположить обо мне самое худшее. А это означает, что подойдет любой пьяный мужик.

— Это девушка, не так ли? — спрашивает военный. Я не удостаиваю его ответом. — Она привлекательная?

Я молча вращаю оставшийся в стакане лед.

— Значит она некрасивая, — продолжает он. — Должно быть, совершенно омерзительна.

— Нет, — резко произношу я. — Не то, чтобы это имеет значение, но нет.

— Не то, чтобы это имеет значение? — давит он. Я молчу. Он хочет вывести меня на разговор, но алкоголь быстро ударяет в голову, и мне больше нечего терять.

— Я считаю ее привлекательной, — морщусь я. — Не то, чтобы она симпатичная. Нет, она, конечно, симпатичная, но это еще не все, кем она является.

— Конечно, нет. В противном случае ты не был бы здесь из-за нее, пьяный и с невнятной речью.

Я отправляю стакан обратно бармену и смотрю на мужчину. Он слегка улыбается, обернув пальцы вокруг стакана бурбона со льдом. Каким-то образом молчание мужчины раздражает гораздо сильнее, чем его слова, так что я прерываю затянувшуюся паузу:

— Мужчины любят классифицировать женщин, — я презрительно кривлю губы. — Расфасовывают их по маленьким, подходящим коробкам с надписями: «горячая», «милая» или «красивая». Для них так легче, но не для меня.

— Значит, она особенная, — подводит он итог. — Она не относится ни к чему из этого?

— Она все это, — говорю я слишком быстро, что мне абсолютно не нравится. — Гораздо больше, чем все это, и в то же время ничего из этого. Она именно та, кто она есть, ни больше и ни меньше. Но говорить все это сейчас совершенно бессмысленно.

— Она тебя бросила?

— Она сказала не лезть в ее жизнь.

— И вот ты здесь, забрел в захолустный бар с целью подраться с кем-то лишь для того, чтобы выпустить пар.

Я, прищурившись, смотрю на него.

— Я живу достаточно долго, чтобы узнать лицо того, кто ищет драку, — произносит он не переставая улыбаться. — Также я знаю лицо того, кто знает, что значит драться, — при этих словах темные глаза мужчины становятся нечитаемыми. — И я определенно знаю лица людей, которые в глубине души, даже себе не признаваясь в этом, наслаждаются дракой.

Я впиваюсь взглядом в барную стойку, блестящая, деревянная поверхность отражает мое лицо. Мужчина перестает мне улыбаться и делает глоток виски, прежде чем снова заговорить:

— Иногда ты можешь увидеть это в парнях. В армии большинству из нас не нравится то, что мы делаем, веришь ты этому или нет. Мы объединяемся из-за товарищеских отношений, чувства принадлежности, приказа. Не из-за крови. Но время от времени ты видишь, как проявляется истинная суть людей. Им нравится кровь. Некоторые из них прячут это лучше, чем другие, но рано или поздно правда все равно всплывает.

— Что ты говоришь? — рычу я.

— Я говорю, сынок, что ты монстр, — произносит он спокойно. — И ты ненавидишь себя за это.

Мой кулак соединяется с челюстью мужчины, прежде чем я успеваю его остановить. Лед растаял. Самообладание и спокойное, разумное поведение, которое меня сдерживало, мгновенно испаряется, и мужчина оттесняет меня наружу, толкая за плечи, бармен что-то кричит, а пьяные идиоты улюлюкают и орут, делая ставки и следуя за нами, когда мы оказываемся на ночном воздухе. Я наступаю в лужу, когда уворачиваюсь от хука справа. Он настолько мощный, что рассекая воздух, издает слышимый «глухой звук». Мужчина просто огромный. Он выше и шире Лео, а у меня нет биты. Он бросается на меня, и я опрокидываю между нами мусорный бак. Он пинает его в сторону, и тот сминается об стену, словно консервная банка.

И впервые с тех пор, как я увидел Айсис на полу с пятном крови вокруг головы, я чувствую страх. Реальный, настоящий, холодный страх, который проникает в мои легкие и вырывает их через горло.

Я поднимаю кулаки и уворачиваюсь от еще одного хука справа, но он ударяет меня коленом в грудь, и я не могу дышать, мир превращается в бело-красные вспышки и боль. Я едва могу расслышать толпу, перекрикивающую звук моего бешеного сердцебиения. Кто-то пытается нас разнять, но мужчина отталкивает их и бросается ко мне, а в следующую секунду мои ноги отрываются от земли, он хватает меня за воротник и поднимает над цементом. На долю секунды наши глаза встречаются, и, на удивление, его взгляд не выражает никаких эмоций, а затем он отбрасывает меня в сторону. Перед глазами появляются звездочки, а моя спина с отвратительным глухим стуком ударяется об кирпичную стену. Я пытаюсь подняться на ноги, но они напоминают желе.

Мужчина наклоняется ко мне и произносит:

— Никто не сможет приручить монстра вместо тебя, сынок. Ни твои родители, ни девушка. Ни колледж, ни институт. Только ты можешь это сделать.