— Здравствуйте, миссис Андерсон. Как вы себя чувствуете?

— Хорошо, дорогая. А ты как? Я слышала, что у тебя скоро операция. Доктор Фенвол очень взволнован из-за этого.

— Ох, ну вы же его знаете, — широко улыбается София. — Он волнуется из-за всего. Я же не питаю надежды.

— Не говори так, милая! Уверена, операция пройдет успешно, так что тебя выпишут, и ты сразу же пойдешь на свидание с тем своим стильным молодым человеком.

София смеется, но как только мы заворачиваем за угол, ее улыбка мгновенно увядает, как цветок на первом морозе.

— Она кажется, эм, славной, — осторожно произношу я. — А также, умирающей. Но славной!

— Все мы умираем, Айсис, — говорит София. — Просто некоторые из нас быстрее других.

Чувствуя себя отчитанной, я стараюсь смотреть куда угодно только не на нее.

— Им действительно необходимо сделать ремонт, — говорю я. — Может нарисовать на стенах несколько сердец. Оу, и щенят. Все усыпать щенками. И будет здесь золотое дно щенков.

Она ничего не говорит, просто ведет меня к лестничному пролету. О, вот оно! Вероятно, она действительно собирается меня убить, прямо здесь и сейчас. Может, она ненавидит щенят? Или ненавидит нарисованные на стенах сердца! Ух, скорее мой длинный язык, наконец, довел меня до беды, из которой я не смогу выбраться, ведь единственный способ свалить с этого лестничного пролета — перепрыгнуть через перила прямо вниз…

— Айсис, не будь глупой. Я не собираюсь тебя убивать.

Я поднимаю глаза. Наверху ступенек София придерживает открытую дверь, сквозь которую проникает солнечный свет. Она за руку проводит меня через нее, и я оказываюсь на крыше; свежий, морозный, зимний воздух обдувает мое лицо. Отсюда можно увидеть большую часть Носплейнс, которая удобно расположилась внизу скалистой долины. Вокруг верхушек деревьев пикируют дрозды, а огромная стая птиц сидит на крыше, сонно поклевывая. Они выглядят такими спокойными. Такими маленькими. Такими мирными…

— АААААААА! — кричу я, распугивая их. Они разлетаются с сердитыми, пронзительными криками, и этот шум оглушает на долю секунды.

— Вот что ты получаешь, когда ведешь себя так чертовски мило! — кричу я. София подходит ко мне, ветер играет ее красивыми, серебристыми волосами.

— Я прихожу сюда, когда мне грустно или одиноко.

— Здесь потрясающе! — кричу я слишком близко к ее уху. — Здесь потрясающе, — шепчу я.

— Рада, что тебе нравится. Я никому не показывала это место. Ну, кроме Джека. Я показывала ему. И Наоми знает, что я сюда прихожу.

— Потому что она пронырливая, как яйца.

— Потому что она пронырливая, как яйца, — соглашается София.

— Шумная, как яйца, — продолжаю я.

— На самом деле яйца не шумят, но если потянуть…

— Ах, ла-ла-ла-ла! — кричу я, прикрыв уши. София смеется и садится на край крыши. Я осторожно опускаю руки и медленно направляюсь к ней. Заглядываю через край — высоко. Невероятно, смертельно высоко. Но, кажется, Софию это совсем не беспокоит. Она всего лишь спокойно колотит туфлями по зданию.

Чтобы она не чувствовала себя покинутой, я сажусь рядом с ней и робко перекидываю ноги. София что-то напевает себе под нос. Солнце собирается садиться: оно все еще яркое и полное, но устало опускающееся. Весь мир находится в покое. Или просто игнорирует нас. Он не знает, что мы существуем. Больные и выздоравливающие люди живут в разных мирах. Нормальный мир сфокусирован на том, чтобы жить, а наш сфокусирован на том, чтобы не умереть. А сидеть здесь — в нескольких дюймах от смерти? Это совершенно другой мир — третий мир. Между ними тонкая грань. Все очень хрупкое и может измениться из-за легкого ветерка, единственного слабого толчка.

— О чем думаешь? — спрашивает София.

— Глубокие, напряженные мысли. Такие глубокие, что как минимум две песни инди заслуживают этой глубины.

Она смеется и напевает громче. Вместе с ней, а может и на нее, начинает щебетать дрозд.

— Что у тебя на руке? — спрашивает она. Я моментально опускаю рукав.

— Ничего.

— Если бы это было ничего, ты бы не носила все время одежду с длинными рукавами.

— Это ничего, правда.

— Ты пыталась покончить с собой?

Удар. Дрозд перестает щебетать.

— Нет, — наконец произношу я. — Я сумасшедшая, а не глупая.

Тишина возвращается с удвоенной силой. Бремя каждого мира сейчас на этой крыше давит на двух девочек, сидящих на краю.

— У тебя когда-нибудь был секс? — спрашивает она. Резко, без всяких причин, я начинаю качаться. Она хватает меня за руку, а я задыхаюсь.

— Ты действительно пытаешься меня убить!

— Это просто вопрос.

— Но это не даст ответ на мой страшно важный вопрос об амнезии и Джеке!

— Я занималась сексом. — София теребит свое платье. — С Джеком.

— Превосходно! — Я чувствую, как мое горло сжимается, а глубоко в животе что-то переворачивается. Озадаченная такими бурными реакциями своего тела на ее слова, я делаю необычайно умную вещь: полностью от них отмахиваюсь. — Я имею в виду, что это хорошо для вас, правда! То есть. Превосходно! Надеюсь, это было замечательно! Вы двое замечательные! Вместе!

— Ревность тебе не к лицу, — смеется она.

— Ревность? Эм, ты пропустила ту часть, где Джек представляет собой гигантскую черную дыру в моем мозгу, а не реального человека? — Это поражает меня силой дюжины Годзилл, танцующих брейк-данс на руинах Токио. — Я… я…

— Нет! Ох, нет! Прости, я не хотела так тебя завести. Не думаю. Эм. Я точно не знаю, что между вами произошло, но последнее, что я слышала: ты и Джек были вовлечены в жестокое, эгоистичное сражение. А не секс.

— Звучит круто!

— Он сказал, что ты называла это войной, а иногда: «крестовым походом».

— Он, должно быть, сделал что-то действительно дерьмовое, если я использовала средневековую терминологию.

— Я не сомневаюсь, что у вас были некоторые недоразумения, — кивает она. — Он может быть холодным. Даже жестоким. Но Джек делает это не специально. Он просто игнорирует чувства людей в пользу логики и рациональности.

— Фу, — я высовываю язык. — Один из них.

— Он шантажировал тебя.

— Это стандартный ход в войне.

— Ты подложила ему в шкафчик марихуану, после чего его временно отстранили.

— Весьма неплохо.

— Он поцеловал тебя.

Я чувствую, как вся кровь отхлынула от моего лица вниз к ногам.

— Эм, да, нет…

— Эм, да, да, — исправляет она. — Эйвери сказала мне. Кстати, я совсем забыла тебя поблагодарить. Даже если Джек и не навещает меня столь часто из-за тебя, зато приходят Рен и Эйвери. Так приятно видеть их снова. Прошли годы. Знаешь, они чувствуют себя очень виноватыми.

— Постой-постой, притормози, пылающая попка! — вскакиваю я с края. — Ты говоришь, что твой бойфренд поцеловал меня?

— Я не знаю, поцеловал? — она наклоняет голову на бок. — Я доверяю словам Эйвери, даже если не могу ее простить, но твоей памяти я доверяю больше. Ты должна попытаться ее вернуть. Тогда мы обе узнаем правду.

— Если он меня поцеловал, ты должна… ты должна порвать с ним! Он подонок! И больше никогда со мной не разговаривай. Я еще хуже.

София смеясь, встает с края и кладет руку на мое плечо.

— Все в порядке. Откуда ты могла знать, что у него есть я? Ты была новенькой, а обо мне он много не говорит.

Внезапно моя голова начинает пульсировать, боль взрывается в области лба. Я с трудом дышу и массажирую виски, когда болезненные воспоминания возвращаются в изобилии. Лицо Джека, которое смягчается, когда он говорит о Софии. Шкатулка для сигар. Письмо с ее подписью. Его злость за то, что я сунула нос не в свои дела и попыталась узнать о Софии, настолько ощутима и холодна, что я чувствую себя насквозь промерзшей. Что-то, что произошло в средней школе. Бейсбольная бита. Поцелуй. Кто-то меня целует (Джек?), и осознание того, что у него есть София, все время звенит в моей голове.

— Айсис, ты в порядке? — нежно спрашивает София. Я обхватываю запястье девушки и сжимаю ее тонкую хрупкость своей рукой.

— Он говорил о тебе, — произношу я. — Я только что вспомнила. Господи, он не говорил о тебе много, но когда говорил… он был таким гиперопекающим. Таким колючим. Он хотел убедиться, что никто не причинит тебе боль. Он хотел… он хотел защитить тебя. Однажды я пыталась прочитать твое письмо, ну, то есть, я вломилась в его дом, чтобы сделать это, но, клянусь, только с хорошими намерениями. Он хранит их все в шкатулке из-под сигар своего отца в комоде. Они все в идеальном состоянии, можно сказать, что он заботится об этих письмах больше, чем о собственной жизни. Он застал меня, читающую одно из них, и так разозлился, я даже подумала, что он буквально зарубит меня. Зарубит меня вопросом. Вопросом: «ты хочешь умереть быстро или медленно?».

Лицо Софии розовеет, и она опускает взгляд на землю.

— Он любит тебя, София, — медленно произношу я. — Никогда не сомневайся в этом. Я, конечно, не помню большую часть о нем, но есть обрывок, который я только что вспомнила, и мои кишки без единого чертова сомнения говорят мне, что он любит тебя. А мои кишки никогда не ошибаются. Ну, за исключением тех случаев, когда у меня диарея. Вот тогда они действительно очень, очень ошибаются.

София поднимает свои глубокие, синие глаза, которые заволокло пеленой слез, сдерживая смешок.

— Прости. Я не хотела обвинять тебя или кого-то другого. Я просто… иногда я так долго общалась с ним, что мне даже больше нечего было ему сказать. А с тех пор как ты перевелась в его школу, его письма… — Она пристально осматривает мое лицо, будто пытается прочитать что-то по моему выражению. Затем качает головой. — Извини. Неважно. Спасибо.

Прежде чем я успеваю сказать что-нибудь еще более глупое, она выходит за дверь и, перепрыгивая через ступеньку, оставляет меня ветру и птицам.

Я смотрю на свои руки. Воспоминания были такими живыми. Запах жаркого, которое готовил Джек. Лицо его мамы, ее картины. Их собака — Дарт Вейдер. Комната Джека: запах сна, парня, меда и мяты, запах настолько знакомый, что успокаивает меня.

Успокаивает?

Я гримасничаю и выбрасываю эту мусор-мысль в мусорную корзину мозга, где ей и место. Этот чувак, безусловно, придурок. Он поцеловал меня, когда у него была девушка! Меня! Я даже не достойна поцелуя! Я и близко не могу сравниться с кем-то вроде Софии. У него была София, а он поцеловал меня, так что он не только придурок, но еще и слепой идиот.

Я перепрыгиваю через ступеньку, когда возвращаюсь. Прохожу холл, но Софии здесь нет, поэтому я направляюсь обратно в свою комнату, прокручивая в голове хреновые события, с которыми я только что столкнулась. Когда поворачиваю за угол, меня снова настигает запах Джека. И я яростно трясу головой. Уххх. Что бы между нами ни было, все закончилось. Как только я выясню детали, мое прошлое уйдет в хранилище мозга и больше никогда оттуда не вернется. София очень милая. И она моя подруга. Ну, или вроде того.

А Джек единственный, кто у нее остался.

— Кроме того, он мне даже не нравится. Я даже его не знаю. Как может нравится основанная на углеродах платяная вошь?

— Кто основанный на углеродах?

Я поднимаю взгляд и вижу Рена, стоящего у моей кровати и держащего стопку бумаг. Его зеленые глаза сияют за стеклами очков в роговой оправе, а растрепанные волосы выглядят еще более небрежно. Как только я понимаю, что это он, раскрываю объятья и бегу к нему, но когда замечаю, что эти бумаги не что иное, как письменные задания по математике, отхожу к стене.

— Что это? — шепчу я осуждающе. Он моргает.

— Составленные для тебя задания по алгебре?

Я шиплю и выгибаю спину. Рен вздыхает и кладет бумаги на столик у кровати, рядом с вазой засохших подсолнухов, которые принесла мне мама.

— Если хочешь окончить школу вместе с нами, тебе иногда придется заниматься.

— Конечно, но если ты не обратил внимания, я определенно не тот человек, который следует общепринятым традициям народных масс. Кроме того, в нашем выпускном классе приблизительно четыреста человек, а мне, может быть, нравятся только трое. Ты один из них. Кайла вторая. — Рен выжидающе смотрит на меня. — И Мальчик-нож!

Он выдыхает.

— Как я понимаю, ты еще не полностью выздоровела.

— Как ни странно, но я здорова! Так что теперь я могу задать тебе один крошечный вопросик! — Я хватаю его за воротничок. — Почему ты ничего не сказал мне про Джека?