– Мерзавец! Проклятый! А она, она…!

– Хуан, что происходит?

– Своей жизнью и кровью она тоже заплатит!

Напрасно нотариус бежал за ним. Хуан уже шел, как циклон, как смерч, который никто не мог удержать. Одним прыжком он сел в экипаж, взял поводья, хватая свирепым жестом хлыст, в то время как перепуганный Колибри еле успел запрыгнуть за ним.


21.


– Что? Ты оставишь меня, Ренато?

– Только на час, жизнь моя. Моника не может больше делать это одна. Справедливо поехать туда и немного помочь ей.

– Что? Поедешь в другую долину? И ты называешь это часом отсутствия? Чтобы добраться туда, ты потратишь час, чтобы вернуться – другой.

– И несколько минут, чтобы бросить взгляд.

– Уж будет, по крайней мере еще час. В общем три часа без тебя, на три часа брошенная.

– Брошенная, какое ужасное слово? – ласково засмеялся Ренато. – Брошенная в доме, где находятся наши мамы, где целая армия слуг, ожидающих приказов, чтобы удовлетворить твои самые маленькие капризы.

– Они меня не интересуют, меня не интересует никто, кроме тебя.

– Тогда, жизнь моя, жди меня. Обещаю тебе задержаться на самое малое время. Посмотри, в библиотеке есть превосходные книги, кроме последних журналов из Франции. Также ты можешь поупражняться на фортепиано или немного поспать. Это чудесный час для сна. Кроме того, есть вышивание.

– Не хочу ничего делать. Я буду ждать яростная и скучающая, ты знаешь. Уходи, уходи, так как ничто не поможет, но не слишком задерживайся.

Айме обвила шею улыбавшегося Ренато и поцеловала его. Играть в любовь было не сложно для ее гибкой и хитрой души. Она играла в нее ежедневно среди щеголей, составлявших ее двор в Сен-Пьере. Было истинно женским наслаждением проверять действие ее нежностей, улыбок, поцелуев, столь долго изучаемых выражений лица, давших ей легкое владение над чувствами мужчин. Ренато поцеловал ей руки, а затем пересек быстрым и широким шагом длинную галерею. Когда исчезла его фигура, Айме упала со скучающим выражением на атласный диван, погружаясь в подушки и прикрыв веки.


Скача галопом верх по склону, преодолевая крутую дорогу и оставляя позади себя берег, крепкие лошади легко тянули двухместную повозку, подхлестываемые кнутом Хуана. Твердой рукой он направлял лошадей, которые на вершине первого же холма, позволили увидеть маленькую долину, где раскинулись тростниковые плантации и возвышался простой кирпичный сахарный завод, а оттуда на скакуне, свадебном подарке Айме, вдруг выскочила Моника де Мольнар, встав поперек дороги.

– Осторожно, хозяин! – предупредил Колибри.

– Будь она проклята! – ругнулся Хуан, резко останавливая мощных вспотевших лошадей, которые ржали и стучали копытами.

– Вы убили ее, убили, хозяин! – воскликнул испуганный негритенок.

Одним прыжком Хуан оказался рядом с женщиной, которая прокатилась по дорожной пыли, и уже сама поднялась, не ожидая его помощи, посмотрела в лицо скорее злобно, чем со страхом:

– Дикарь! Вы дикарь!

– Святая Моника!

– Хуан Дьявол!

Она отступила, узнав его, и распахнула удивленные глаза. Секунду они стояли молча, сбитые с толку, словно не могли поверить своим чувствам, словно взаимное превращение поразило их одновременно.

– Вы, вы! Это вы?

– Да, я… Я…

Хуан приблизился к ней, пристально глядя на нее, и в сердце затрепетал луч надежды. Эта прекрасная женщина, сейчас одетая в обычную одежду; ее неожиданное присутствие на землях Д`Отремон, которую он не мог представить больше нигде, кроме далекого монастыря; ее появление посреди дороги… А может быть дела обстоят вовсе не так, как он подумал?

– Мольнар, Мольнар… Вы тоже Мольнар! Или вы сеньора Д`Отремон?

– Я? Вы сошли с ума?

– Значит не вы вышли замуж за Ренато Д`Отремона? Не вы? Тогда, это Айме. Айме!

Он шел к Монике, а она со страхом в глазах отступала назад. Она понимала, слишком красноречиво было выражение мужественного лица, дрожащих губ, сверкающих глаз, сильных рук, которые резко схватили ее, но от которых она освободилась, гордая и сердитая, приказав:

– Отпустите меня! Как вы осмеливаетесь?

– А как она осмелилась сделать мне такое? Мне! Мне!

– А вы кто? Я ничего не понимаю.

– Конечно же понимаете. Я в ваших глазах вижу, что понимаете. Она не могла выйти замуж за другого, и вы это прекрасно знаете! Она не могла, ей будет стоить жизни то, что она сделала!

– Очнитесь! Вы что, потеряли разум?

Теперь уже она преградила ему путь, когда он пошел к экипажу, который придерживал Колибри за вожжи своими дрожащими руками. Вдруг она увидела невообразимую картину ужаса, словно ярчайшее сияние луча ослепило глаза.

– Куда вы пошли?

– Куда же, как не искать ее? Где бы она ни была и ни находилась, я должен встретиться с ней!

– Она рядом со своим мужем!

– И что? Вы думаете, меня это остановит, потому что этот идиот, ничтожество, этот никчемный…?

– Замолчите, или я дам вам пощечину! Это вы идиот, ничтожество, пустой человек!

– Вы хотите, чтобы я задушил вас? – пришел в ярость Хуан.

– Сделайте, если осмелитесь!

– А что, если осмелюсь? Вы и вправду хотите, чтобы я совершил безрассудство? Уйдите с дороги!

– Я не отпущу вас, пока вы не выслушаете меня! По какому праву вы собираетесь добраться до Айме?

– Что? По какому праву? Вы что, не знаете, кем был я для нее? Разве вы не знаете, что я приехал выполнить обещанное? Разве она не рассказала вам, что это со мной, с Хуаном Дьяволом, со мной она должна была навсегда соединиться?

– С Хуаном Дьяволом!

– Хуаном Дьяволом, да с Хуаном Дьяволом! А это я! И если вас так раздражает мое имя, то сожалею, но я Хуан Дьявол и им должен быть, и Хуан Дьявол потребует от вашей сестры очень строгих отчетов. Таких тонких, как ее шея, когда эти руки перестанут ее сжимать, чтобы Ренато подобрал единственное, что я оставлю от нее – проклятый труп!

– Нет! Не может быть!

Моника была на грани обморока под наплывом ужаса, который производил взгляд и выражение лица этого свирепого человека, но резко пришла в себя, когда его руки сжали ее, одновременно встряхивая и поддерживая.

– Не падайте в обморок, Святая Моника. Подождите еще увидеть это! – посоветовал Хуан со свирепой издевкой.

– Вы этого не сделаете, потому что Ренато Д`Отремон…

– Я разрублю его на четыре части за предательство, за идиотизм!

– Ренато ничего не знал! Он даже не знал, что вы существуете.

– Как это не знал о том, что я существую?

– Никто не знал, что вы существуете в жизни Айме. Я сама не знала!

– Ложь! Мы с вами виделись в лицо.

– И что? А разве могла я предположить, что грязный моряк был любовником моей сестры?

– Так вы должны были предположить!

– Действительно. Теперь вы правы, – согласилась Моника с горечью. – Зная ее, я должна была это предполагать. Как же она низка и презренна!

– За то, что полюбила меня?

– Да! За все, что она сделала, и за это! За то, что любит такого варвара, как вы!

Моника, пошатываясь, отступила на шаг к краю дороги, пока ствол дерева не задержал ее. И, обессиленная, неподвижно застыла, задыхаясь. Хуан сделал несколько шагов к ней. Его злость слегка смягчилась, словно новое чувство забурлило с новой успокаивающей силой, и он пробормотал:

– В таком случае, Айме обманула нас всех.

– Именно, – подтвердила Моника сдавленным голосом. – Она всех обманула, посмеялась над нами, растоптала наши чувства. Все мы имеем право потребовать у нее ответа, также как этого хотите вы, а Ренато Д`Отремон более всех остальных!

Хуан сжал кулаки, поднял гордую голову, посмотрел от одной стороны земли до другой. Направо, рядом, была маленькая долина, которая заканчивалась у моря, плантации сахарного тростника, сахарный завод, крутые склоны, непокорное море; слева Кампо Реаль, далекая, окруженная туманной голубой завесой вечера, цветущая долина, сладостная и плодородная, в глубине которой высился старинный дворец всех Д`Отремон. Как будто жалуясь, он взбунтовался:

– Ренато Д`Отремон. Все у него было, все у него есть с детства, все в его руках. Но этого не было достаточно, этого не хватало. Он должен был забрать, отнять у меня первое, что я захотел иметь! Будь он проклят!

Долгое время стоял неподвижно Хуан Дьявол, сжав кулаки, стиснув зубы, с таким горьким выражением, с такой мучительной гримасой, что Моника де Мольнар в замешательстве посмотрела на него. Только сейчас заметила она огромную перемену в нем и осмотрела с ног до головы, начиная с высоких сапог из блестящей лакированной кожи, до хорошо скроенного жакета, который безупречно облегал изящное и крепкое тело. Только сейчас она с удивлением заметила белую рубашку из расшитого льна, золотые пуговицы, волосы, подстриженные по-другому, чисто выбритые щеки, и то ошеломляющее выражение лица, благородную и глубокую боль, стирающую ярость горящих итальянских глаз. Она видела его другим, молодым и привлекательным, сильным и красивым, и у нее непроизвольно вырвалось:

– Хуан, хотите, чтобы мы поговорили?

– О чем? Я пришел не говорить, а действовать, пришел отомстить за себя. Это единственное, что мне осталось: отомстить за себя, отомстить вот этими руками. Убить ее кулаками, как шлюху! И убить также его!

– Вы сошли с ума? Что он плохого вам сделал? Что плохого вольно или невольно сделал вам Ренато Д`Отремон?

– Вольно или невольно? Не знаю. Наверно, ничего. Но тем, что живет и родился, он уже этим сделал мне настоящий вред!

– Тем, что живет и родился? Теперь я не понимаю, – удивилась Моника.

– Естественно. Как вам понять! Может быть, он тоже не смог бы понять меня.

– Тогда почему вы его так ненавидите? Проклинаете?

– А почему вы его так упорно защищаете? Вы лишь ее сестра; для вас он зять, вам-то какая разница?

– Это не только он, – начала увиливать обеспокоенная Моника. – Это все, все. Моя бедная мать, робкая женщина, добрая, слабая. Что бы вы не сделали Айме, будет против ее матери, потому что она ее мать. Вы помните мать, Хуан Дьявол?

– Нет, Моника, – язвительно отверг Хуан. – Не помню. А если бы и помнил, то только для того, чтобы ненавидеть больше имя Д`Отремон, проклинать его, питать к нему отвращение, желать стереть его кровь. Да. Чтобы стереть его кровь с лица земли!

С безмерной печалью говорил Хуан Дьявол; с бесконечным удивлением слушала и смотрела на него Моника. Он был совершенно другой, совершенно другой: человек, ничем не похожий на наглого моряка, что спорил с ней неподалеку от их дома в Сен-Пьере. Было в нем что-то благородное и достойное в его боли и гневе; что-то прямое, чистое и верное, несмотря на ненависть и проклятия, словно у него было основание ненавидеть и проклинать, словно у него было основание для такого выражения лица, такого печального, мятежного, с каким он смотрел на весь мир. И вопреки всему, Моника восхитилась им и испугалась. Загадка, скрытая в нем, вырвалась у нее вопросом, почти извинением:

– На самом деле я почти вас не знаю.

– Ни вы и никто, но это все равно никого не заинтересует. Никого! Я думал, что это волновало женщину, что она меня любит, а это было не так! Я был лишь ее игрушкой, развлечением, над кем можно было посмеяться накануне ее свадьбы с другим. Ну хорошо, теперь она не будет смеяться одна, теперь посмеемся мы все, а я буду смеяться последним и буду делать это с большим удовольствием!

– Но разве вы можете думать только о ней? Сеньора Д`Отремон больна.

– Сеньора Д`Отремон! – взорвался разъяренный Хуан. – О, святая сеньора Д`Отремон! Она все еще больна? Еще не умирает? Она думает прожить сто лет, пока остальные будут подыхать вокруг нее?

– Хуан, Хуан! – упрекала Моника.

– Хватит уже, Святая Моника, мы и так слишком много говорим.

– Нет, потому что вы еще не услышали меня. Я не знаю вашу жизнь и историю, не знаю ваших оснований для злобы к Д`Отремон, но что бы то ни было, знайте, Ренато невиновен.

– Невиновен, невиновен, и что? Неужели только на одного ложатся грехи? Достаточно ли имени, чтобы быть благородного или низкого происхождения? Не наследуются с ним почести и состояние? А как насчет оскорблений и горя? Но нет, какое имеет значение прошлое в конечном счете?

– А что вы выиграете, устроив скандал?

– Я не хочу ничего выигрывать, буду довольствоваться тем, что все потеряют всё, когда я растопчу и запятнаю всё.

– А вы не думали отомстить с большим благородством? В конце концов, каков ущерб от ваших обид? Женщина была вашей. Она была ею, потому что любила без условностей, без расчета. Полагаю, это было без расчета.

– Конечно, расчет она сделала потом, когда совершилась свадебная сделка.

– Но за это вы не имеете права мстить. Это право его, Ренато Д`Отремон. Единственное, что вы можете сделать, это сказать ему, разоблачив ее, похвалиться тем, о чем любой мужчина должен всегда молчать. Предать гласности то, что предоставила вам женщина, считая вас настоящим мужчиной, который будет молчать.