– Хватит, хватит, не запутывайте меня!

– Я говорю правду. И вы будете последним негодяем, если разоблачите ее при всех.

– Замолчите, замолчите, вы окончательно лишите меня рассудка.

– Я достучусь до вашего сердца, добьюсь, чтобы вы поняли. Вы не оскорбленный и не обиженный.

– Надо мной посмеялись, а я ради нее жизнь положил. Я был дураком, но теперь как же я ее презираю!

– Это единственное, что вы должны сделать! – посоветовала Моника, ловя его на слове. – Разве не будет самой лучшей местью ваше презрение, ваше огромное презрение? Если она вас обманула, солгала, была с вами неверной и нечестной, подумайте, что по крайней мере, вам повезло ее вовремя узнать. Мир огромен, в нем миллионы женщин. Зачем вам рушить из-за нее жизнь, если вы уже знаете, что она этого не стоит? Зачем делать зло невиновным и делать все это самому? Что вас ждет после отмщения? Месть – не более минуты, а что останется после?

Хуан Дьявол остановился и задумался. Одно за другим, словно меткие стрелы, слова Моники вонзались в его сердце. Вдруг он посмотрел на нее, словно увидел впервые, словно оказался под ее влиянием, и медленно пробормотал:

– Действительно, есть много женщин. Полагаю, они такие же, как и она: лживые и притворные. Хотя, говоря по правде, вы такой не кажетесь. Но…

– Иисус! – прервала его Моника, смутившись от звука приближающейся лошади. Это едет Ренато. Сжальтесь, не говорите с ним, не говорите ему. Прошу вас, умоляю, заклинаю вас именем Бога на небесах.

– Я не верю ни во что, и ни в кого, Святая Моника.

– Ради вас, Хуан, ради вашей совести, – попросила Моника шепотом. – Умоляю вас со слезами.

Хуан пронзил Монику пристальным взглядом, вопрошающим и странным. На миг показалось, что высокомерные глаза смягчились. Затем он горько улыбнулся и тоже прошептал:

– Вон едет самый счастливый человек на земле.

– Моника, что случилось? Я столкнулся по дороге с твоей непривязанной лошадью, – заговорил Ренато, который обеспокоенно приближался. Но вдруг он удивился, узнав спутника Моники и с искренней радостью воскликнул: – Хуан, Хуан. Это невероятно. Думаю, небо тебя послало, Хуан.

Он направился к нему с распростертыми объятиями, сжал так непринужденно, по-братски, искренне и открыто, что Хуан Дьявол не смог его отвергнуть. Он дал себя обнять, ответив неловким жестом, затем, исполненный горечи, повернул голову, посмотрев на бледное лицо Моники, и, наконец, сказал совершенно спокойно:

– Ты считаешь, это небо? Святая Моника не разделяет твоего мнения. У нас произошел несчастный случай. Я налетел на нее, когда пересекал дорогу, и чудо, что она не пострадала. Конечно, ни с ней, ни с животным ничего не произошло. Сейчас я приносил ей извинения.

– Ты сказал Святая Моника? – удивился Ренато.

– Это шутка дурного тона, естественно, как и все, что я делаю. Но сеньорита Мольнар меня простила. Еще более неуклюжей шуткой было перевернуть карету, но я сделал это не нарочно.

– Вы знаете друг друга?

– Немного, чуть-чуть. Правда, сеньорита Мольнар?

– Действительно, – нерешительно подтвердила Моника. – Наш дом в Сен-Пьере находится близко к песчаному берегу. Сеньор Хуан…

– Дьявол, – дополнил Хуан.

– Сеньор Хуан… Бога, – поправила Моника. – Часто высаживался на берег, где утесы, и захаживал к нам в дом. Иногда мы разговаривали, вот так мы знакомы.

– Как странно и удивительно, – проговорил Ренато.

– В жизни много неожиданностей, – указала Моника. – Также то, что вы знаете друг друга давно, было для меня полной неожиданностью.

– Мы друзья детства, – с удовольствием подчеркнул Ренато. – Но ты плохо выглядишь, Моника, очень бледная. Тебя так напугало столкновение? Тебе нехорошо?

– Ясно, что она чувствует себя нехорошо, – вмешался Хуан. – Но, к счастью, дом близко. Если она позволит, я отвезу ее в своей повозке. Давайте, поднимайтесь.

Он резко поднял ее и посадил в повозку. Взял в руки кнут и вожжи, пока Ренато шел по направлению к своей лошади, Хуан напряженно наблюдал за ней.

– Благодарю, благодарю вас! – еле слышно прошептала Моника.

– Пока не нужно меня благодарить. Возможно, я нашел, как вы мне подсказали, другой способ мести, способ более изысканный и жестокий!


– Ренато, сынок, что случилось? – спросила София. – Лошадь, на которой была Моника, вернулась одна.

– Моя лошадь, моя прекрасная лошадь пришла вся изуродованная и поцарапанная, вся в земле, с оторванным стременем, – пожаловалась Айме.

– Знаю, я столкнулся с ней на дороге, и тоже поспешил, волнуясь; но, к счастью, Моника совершенно не пострадала. Она скоро будет здесь. Она едет в повозке, которую я опередил, именно для того, чтобы вы не беспокоились.

– В той повозке? – спросила Айме.

– Которая ее сбила при пересечении дороги, – заключил Ренато. – К счастью, с Моникой ничего не случилось; и виновник происшествия попросил разрешения привезти ее сам.

– Виновник происшествия? – удивилась София.

– Для него прошу снисхождения, мама.

– Если он налетел на Монику по неловкости…

– Не только из-за столкновения, мама, но из-за другого. Поэтому я приехал раньше. Знаю, для тебя он не святой, но умоляю, прошу тебя, чтобы ты обращалась с ним терпимо, мы поговорим о нем потом.

– Но кто это? – сильно обеспокоилась София.

– Отверженный, который, я уверен, сможет раскаяться. Безумный, который мечтаю, возьмется за ум. Грешник, которого я страстно желаю спасти уже много лет.

– Ты скажешь, наконец, кто это, сынок? – торопила София, взволнованная в высшей степени.

– Я тоже в крайнем нетерпении, Ренато, – уверила Айме. – Кто это?

– Хуан Дьявол. Как раз вот он…

Ренато уже шел к парадной каменной лестнице, перед которой остановилась двухместная коляска, в которой приехал Хуан с Моникой. Колибри спрыгнул на землю, чтобы освободить место. Дрожа от гнева и растерянности, София сделала несколько шагов позади сына. К счастью для Айме, никто не увидел, как она схватилась за спинку кресла, чтобы не упасть, не рухнуть, ее колени подогнулись, зрение затуманилось. Ей показалось, что все закружилось и подавляя крик души, она упала в обморок.

– Айме, Айме! Что это? – забеспокоился Ренато.

– Обморок, она очень волновалась, – объяснила Софи. – Сынок, позови горничных.

Хуан спустился медленно с повозки. Он издалека увидел Айме; увидел, как она пошатнулась и упала; видел, что все подбежали ей помочь; он дал пройти Монике, которая направилась к сестре.

– Быстро! Пусть бегут за врачом! – властно распорядилась София. – У нее нет пульса, она ледяная.

– С ней такое случается, – объяснила Моника. – Но ничего страшного. Ей просто нужен покой и тишина. Пожалуйста, Ренато, отнеси ее в спальню.

– Моя спальня ближе, пойдемте, быстро, – предложила София, удаляясь с Ренато, который взял на руки безжизненное тело жены.

– Хуан, уходите сейчас! Удалитесь сейчас же, – умоляла Моника, охваченная тревогой.

– Не беспокойтесь. Я подожду. Идите с ними. Мы подождем, – он посмотрел на мальчика, у которого расширились глаза от испуга, и улыбнулся ей желчно. – Идите спокойно, Святая Моника, мой секретарь и я подождем.

Опираясь на руку сына, София Д`Отремон стояла у дверей, выходящих на галерею, глядела на высокомерную и неподвижную фигуру рядом с парадной лестницей. Словно отгоняя ужасную мысль, она тряхнула головой. Точно также, как и нотариус, она почувствовала, как мороз прошел по коже, ледяной пот проступил на висках, потому что ожидавший молодой человек, с высоко поднятой головой, был чрезвычайно похож на Франсиско Д`Отремон, который, нарушив все божественные и человеческие законы, дал ему жизнь. Как и он, изящный и крепкий, сильный и ловкий; у него были такие же широкие жесты, и презрительное выражение лица, он с таким же высокомерием поднимал голову. Только кожа была темнее, волосы более волнистые и черные; а большие итальянские глаза Джины Бертолоци являлись для Софии Д`Отремон невыносимым оскорблением.

– Мы не закончили из-за обморока Айме, – пробормотал Ренато. – Но ведь ты слышала мою просьбу, да, мама?

– Ренато, прошу тебя…

– К чему эта злоба, мама? – мягко упрекнул Ренато. – В конце концов, что плохого он нам сделал?

– Он вор! – защищалась София низким и злым голосом. – Все об этом говорят!

– Все ошибаются насчет него. Думаю, я понимаю его. Позволь мне попробовать, мама, дай мне эту возможность. Обещаю, что если он не будет соответствовать, то я повернусь к нему спиной.

– Простите, что прерываю, – извинился Хуан, приближаясь к Д`Отремон. – но я спешу вернуться в деревню. Я приехал, чтобы рассчитаться с Ренато, сеньора Д`Отремон, и избавлю вас от неудобства видеть меня. Вот то, что я должен…

– Что ты говоришь, Хуан?

– Возьми. То, что ты за меня заплатил, когда меня арестовали, что дал однорукому, чтобы тот забрал иск, и чего стоил арест Люцифера. А вот самый старый счет: платок с монетами, который ты дал мне, а я отнял его у тебя, когда мы были детьми. Две золотые монеты и двадцать шесть серебряных реалов. Я взял их, чтобы сбежать отсюда и не умереть с голоду, как собака у дверей твоего богатства, но все уже оплачено, все до последнего сентаво!

– Хуан, Хуан! – позвал Ренато, увидев, как Хуан удалился быстрым шагом.

Он побежал за Хуаном, чтобы остановить, и ухоженной рукой кабальеро схватил его за сильное плечо. Его облик был простодушен и благороден, так же, как высокомерен облик Хуана. В голубых глазах был свет понимания и сердечности, в то время как в черных и свирепых глазах Хуана Дьявола блестела вспышка резкой злобы, давней, идущей от предков ненависти, которой вскармливали все его несчастное детство, ужасное отрочество, суровую и мятежную юность.

– Хуан, почему ты так себя ведешь?

– А как я себя веду? Плачу долги? Это ведь не только преимущество людей благородных. Оставь меня, Ренато. Почему ты не оставишь меня?

– Потому что я такой же упрямый, как и ты, Хуан Дьявол, – сердечно утверждал Ренато. – Потому что у меня есть страстное желание стать твоим другом, хотя ты и всегда отвергал меня наихудшим образом.

– Чего ты хочешь? Я не кабальеро. Оставь меня, Ренато! Будет лучше, если ты меня оставишь.

– Пошли, хватит строить из себя отверженного. Даже ребенком тебе не удалось испугать меня своим шипением зверя, Хуан, я знаю, что ты добрый.

– Я добрый? – горько засмеялся Хуан.

– Смейся сколько хочешь, Хуан, я понимаю тебя, возможно, лучше всех на свете. Есть в тебе что-то, что меня привлекает, заставляет чувствовать тебя своим братом. Я не знаю, как это объяснить. Может быть, потому, что ты пришел сюда за руку с моим отцом, которым я восхищался; может быть, и это почти тайна, потому, что несмотря на нашу короткую дружбу, ты был единственным моим другом в детстве.

– О чем ты говоришь?

– Понимаю, что тебя это удивляет. Странно, но так было. У меня не было в детстве друзей. Мать не разрешала иметь их. Ее огромная любовь окутала меня ласками и заботами. Я никогда не ходил в школу, учителя были для меня не более, чем слуги, лишь более уважаемые, служащие за плату, рассыпающиеся перед единственным учеником в похвалах и заискиваниях, ведь родители превосходно платили. Конечно, в Кампо Реаль было много детей и мальчиков, но им никогда не разрешалось приближаться ко мне, как и мне приближаться к ним. Ты был чем-то новым, другим. Кажется, я до сих пор вижу тебя. Когда тебя привели, мрачного, угрюмого, дикого, как лесного кота. Но было в тебе что-то сильное, свободное и пленительное, что заставило меня завидовать тебе. Да, завидовать, Хуан. Я считал себя счастливым, когда ты позволял мне идти за тобой по полям, пытаясь повторять твои подвиги, и я бы не колеблясь пошел за тобой, если бы ты не предпочел уйти один. Вижу, ты удивляешься.

– В действительности, ты казался мне королем, а я рядом с тобой был меньше, чем пес.

– Возможно, другие видели вещи так, но я – нет. Для меня ты был королем, а я никогда не знал суровых радостей твоего детства. Ты мало изменился, Хуан. Тогда ты смотрел на меня также, как сейчас, угрюмо и хмуро, но торопился помочь и защитить меня, если видел в малейшей опасности. Помнишь?

Хуан опустил голову. Его широкие кулаки, сильные, как булавы, сжались. Он словно опустился вглубь себя, спустился в самую бездну заветных чувств, в мир печали, злости и зависти, в которых барахтался, как потерянный. А голос Ренато звучал еще задушевней, по-братски, еще сердечней и искренней:

– Я хочу, чтобы ты остался рядом со мной, Хуан. Хочу, чтобы сменил одежду моряка на эту одежду, которая так тебе идет, использовал во благо свою храбрость и силу и был рядом со мной тем, о ком я мечтал: другом, сотрудником, братом, да, братом. Отец однажды сказал мне, и я не забыл его слово. Я назначаю тебя управляющим Кампо Реаль. У тебя будут деньги и власть, и ни перед кем тебе не нужно будет отчитываться.