– Иди сюда.

Покорившись голосу Айме, темнокожая женщина, которую София передала невестке, приблизилась к ней, усаживаясь у ее ног на ковер, и склонила голову, глядя на нее с заботливым усердием домашнего животного. Ничего, казалось, не изменилось в ней за пятнадцать лет, словно эти года ускользнули с ее детской души, будто их и не было, как будто она была в том простодушном отрочестве, которое заставляло сверкать глаза, как два агата, и показывать белейшие зубы, как мякоть кокоса на коже цвета табака.

– Уж плохи стали дела в этом доме, правда сеньора Айме? Как тогда, когда привезли ребенка Хуана.

– Когда тогда?

– Ну, тогда. Когда убился старый хозяин, который привез Хуана. Тогда ниньо Ренато был вот такого роста, и ни Янина, ни Баутиста не управляли в доме.

– А разве все Д`Отремон знают Хуана?

– Ну конечно. Хотите, чтобы я принесла вам бульон?

– Нет. Скажи мне, где остальные. Что делают?

– Каждый на своем месте. Сеньора София закрылась и в ярости, как тогда. Она сказала Ренато, что не будет есть за столом, пока здесь будет Хуан. Все это она делает для того, чтобы тот выгнал Хуана. Но куда там, Хуан в столовой, такой высокий и красивый, как хозяин дон Франсиско двадцать лет назад. Он на него похож, знаете сеньора Айме? Когда я его увидела, аж испугалась. Он был в полутьме, и мне показалось, что это душа хозяина.

– Ты говоришь много глупостей, Ана, и не ответила на то, что я спросила. Где все? В столовой может быть? Уже едят? А Моника? Что делает Моника?

– Пока не знаю. Хотите я посмотрю и вернусь к вам?

– Да, Ана, потому что мне нужно сделать кое-что серьезное, важное, в чем ты могла бы мне помочь, и это будет нашим секретом. Если ты сумеешь его сохранить, я тебе подарю новое платье из шелка, туфли, бусы и все, что захочешь. Но ты должна делать так, как я скажу и молчать, как могила. Ты сможешь это сделать? Клянешься?

– Ну конечно. Я никому не скажу ни слова. Я хорошо умею это делать. Я молчу о стольких вещах, сеньора Айме. Если бы я заговорила, сеньора Айме, если бы заговорила…

Горничная-туземка сделала выразительное лицо, улыбаясь двойным рядом белоснежных зубов, счастливая и довольная, что достигла такой точки доверия, что новая хозяйка откроет ей двери личной жизни. Такая понятная и простая, она, может быть, была самой неподходящей сообщницей; но буря страстей уносила Айме. Она нуждалась в ком-нибудь и не была способна мыслить здраво.


– Моника, не уделишь мне минуту?

– Конечно. Как пожелаешь, Ренато, – они были в одном из фойе, примыкающем к просторной столовой. Моника и Ренато едва попробовали кофе и коньяк, поданные после ужина. Хуан только что ушел, и Моника, казалось, вздохнула теперь уверенней. Присутствие Ренато все еще было для нее драгоценно. Она все еще наслаждалась его присутствием, как лакомством, вызывающим беспокойство и горечь в напряженные и тревожные минуты, даже предчувствуя опасность катастрофы.

– В первую очередь, я хочу поблагодарить тебя. Ты единственная, кто не сбежал, кто разделил нашу трапезу с Хуаном.

– Айме больна, а мама…

– Да, знаю, страдает от мигрени. И у моей матери будет мигрень несколько дней, пока Хуан будет в доме. А что касается болезни Айме, думаю, она преувеличивает, ведь ей тоже неприятен бедный Хуан.

– Она тебе сказала?

– Откровенно сказала. Я спросил ее и, как всегда, она была искренна со мной, и за это я благодарен ей. Но мне бы хотелось, чтобы она была с Хуаном любезней и отзывчивей!

– Не думаю, что Хуан сочетается с духом этого дома. Ты и сам это видишь, Ренато. Он не кажется довольным. Почему не позволишь ему уехать?

– Я позволю, что еще мне остается! Но как нелепа недоброжелательность к Хуану. Он мрачный и угрюмый, потому что много страдал. Это очень длинная и долгая история. Я расскажу тебе ее как-нибудь в другой раз, хотя по правде, в этой истории для меня много темных пятен. У отца было к нему такое сильное обязательство, он был заинтересован в нем, но оставим папу, хотя он и связан с этим. Я хочу полностью изменить рабочий режим в Кампо Реаль. Мы начали с самого срочного – больных, но приложить руку нужно ко всему. Конечно же, для этого мне нужен здесь старый Ноэль, и посмотри, какое совпадение. Я думал послать за ним на следующей неделе, и недавно мне передали, что он задержался на половине пути из-за сломанного колеса наемной повозки. И естественно, я послал за ним другую. Что с тобой происходит? Ты так неспокойна.

– Со мной ничего не происходит. Столько всего, что…

– Одну за другой мы их постепенно решим. Если ты не слишком устала, выйдем посмотреть, не приехал ли Ноэль. Боюсь, что и его присутствие не будет радостным для мамы.

– В таком случае?

– Ей не нравится ничего, что предпринимается против Баутисты, но я готов покончить с его злоупотреблением власти. Его присутствие здесь – зло, которое нужно искоренить, здесь нужно действовать решительно. Слышишь? Мне кажется, подъезжает карета. Пойдем!


– Сеньор Ренато и сеньорита Моника вышли в сад, потому что услышали, как подъехала повозка, они ждали этого гостя. Это была большая карета, с заказами сеньориты Моники для больных, о которых она печется. Так что они были очень заняты таким количеством сумок и пакетов, – сообщила Ана, в соответствии с заданием, что та ей дала.

– А Хуан? С ними был Хуан?

– Как бы не так! Хуан ушел из столовой, закончив есть и сказал, что ляжет спать. Но как бы не так. Он пошел искать мальчика, которого привез с собой, узнать, дали ли ему поужинать. И сказал Эстебану, чтобы того не отправляли в комнату для слуг, потому что Колибри, так зовут негритенка, должен спать с ним в той же комнате.

– И где он сейчас?

– Гуляет с мальчиком во втором дворике и не разговаривает.

– Послушай, Ана. Нужно, чтобы ты позвала этого ребенка, увела его куда-нибудь, чтобы оставила Хуана одного.

– Для чего, хозяйка? – удивилась служанка.

– Не спрашивай, делай, что говорю. Посмотри, тебе нравится это кольцо? Возьми его. Оно твое. Для тебя. Но делай немедленно, что я приказываю. Иди.


– Мой хозяин…

– Что такое, Колибри?

Прогуливаясь с одного конца двора в другой, Хуан медленно остановился. Он бродил с мальчиком, но не смотрел на него и не разговаривал. Он был слишком погружен в горькие мысли, и когда тот с ним заговорил, он удивился, словно пробудился ото сна, полного зловещих образов. Его немного успокоило маленькое и темное лицо друга.

– Мы останемся в этом доме, хозяин? На кухне говорили, что останемся навсегда, и что вы будете управлять, и что выгонят очень плохого человека, который сейчас управляет. Но когда он пришел, все замолчали. Это очень скверный старик, капитан! Он пришел молча, и ударил ногой кошку, которая пила молоко. Он правда очень плохой, ведь кошка ничего ему не сделала. Это правда, что говорят, хозяин?

– Нет, Колибри, это неправда. Завтра мы уедем из этого дома.

– И не увидим новую хозяйку? Не будем ее искать?

– Нет твоей новой хозяйки, Колибри, – вздохнул Хуан с глубокой грустью. Мы снова уедем на Люцифере. Возьмем курс в море, и больше не вернемся на Мартинику.

– А большой дом, что вы собирались построить там, в горах? А все красивые вещи, о которых вы думали, хозяин?

– Всему пришел конец, Колибри. Уедем, и не вернемся больше!

– Пс… пс…! – тихо позвала служанка-метиска.

– Что это? Что происходит? – пришел в ярость Хуан.

– Я позвала мальчика, сеньор Хуан. Позвала, чтобы увести с собой. Вы будете говорить наедине, – прошептала Ана низким и таинственным голосом. – С вами хотят поговорить, и чтобы никто не знал.

– Кто хочет поговорить?

– Не кричите. Нужно, чтобы никто не узнал. Идите в тот темный угол и не кричите. Не говорите громко. Это секрет. Хозяйка не хочет, чтобы кто-то узнал.

– Хозяйка? Какая хозяйка? – спросил Хуан, но вскоре понял и воскликнул: – Айме!

– Пс… Не кричите… Не кричите… – умоляла Ана. И удаляясь, приказала: – Пойдем, мальчик.

На миг Хуан оцепенел, потрясенный от удивления и гнева, а также чем-то вроде дикой радости. Айме там, перед ним, в нескольких шагах. Он почти угадал ее в темном углу, разглядел, и приблизившись, увидел бледное лицо, дрожащие губы, умоляюще протянутые к нему руки. Непроизвольно он понизил голос. Возможно, его душило биение сердца, которое бушевало, или необъяснимый озноб, пробежавший по спине, и он прошептал:

– Ты! Ты!

– Убей меня, Хуан! Я пришла, чтобы ты убил меня.

– Я пришел убить тебя, Айме. Но, в конце концов, не считаю, что у меня есть такое право.

– Не считаешь, что у тебя есть это право? А когда тебе нужно было это право, чтобы руками вырвать у жизни то, в чем она тебе отказывала? Разве оно когда-нибудь было нужно тебе, Хуан?

Айме шагнула из полумрака и удивленно взглянула, почти со злостью. Она увидела холодное, невозмутимое, непроницаемое лицо – не такое лицо Хуана она желала видеть. Чтобы опередить его, избегая его ярости, одной фразой она поставила на кон все, а теперь чувствовала себя обманутой в болезненном желании. Хуан, ее Хуан Дьявол казался теперь другим в одеждах кабальеро. Казался другим, загадочным, с сатанинской вспышкой в глазах.

– Для чего хочешь, чтобы я убил тебя? Ты не любишь мужа, благородного кабальеро Д`Отремон? Не счастлива, будучи хозяйкой Кампо Реаль? Не счастлива со всеми этими шелковыми тряпками, хламом бус и драгоценностей?

– Ты хорошо знаешь, что делает меня счастливой, и ничего из того, что ты сказал, Хуан.

– Я ничего не знаю. Что я могу знать о сеньоре Д`Отремон, супруге лучшего друга? Супруге Ренато Д`Отремон, такому благородному и внимательному ко мне, словно у нас одна кровь, столь озабоченному моим будущим, что не хочет отпускать меня снова уплыть в море; столь внимательному к моему благополучию, что лично хочет о нем побеспокоиться; столь уверенному и мне доверяющему, что предлагает мне место, на котором можно было бы очень легко его разорить, да и опозорить.

– Ты с ума сошел?

– В любом случае, он такой. Хотя мои слова и прозвучали для тебя язвительно, но это чистейшая и суровая правда. Забавно, не так ли? Чрезвычайно забавно. И нет причины показывать свое отчаяние. Наоборот. Ты удачливая женщина, Айме, чрезвычайно удачливая. Чего ты еще хочешь?

– Хотелось бы знать, искренен ли ты и почему так говоришь. И кроме того, для чего приехал? Чего добиваешься? Что будешь делать, в конце концов?

– Ради чего приехал, я уже тебе сказал: убить тебя. Но кое-кто меня остановил в первом порыве.

– Моника. Это была Моника!

– Возможно, это была она. Ты обязана ей жизнью. У тебя есть, за что ее благодарить. Но также я думаю, что и Ренато нужно поблагодарить. Сложно уколоть кинжалом ребенка, который улыбается и называет тебя «лучшим другом детства». А сказать Ренато, кто ты есть, это все равно, что ударить его кинжалом. Потому что не только в меня верит этот благословенный Богом. Он верит и в тебя. Ты видала что-нибудь более забавное? Он верит в тебя, Айме, считает тебя самой чистой, благородной, верной. Он любит тебя, как солнце, которое пришло в его жизнь, освещая и очищая ее. – И постепенно разъяряясь, он бросил оскорбление: – Тебя, тебя, мерзавку, отбросы, лицемерную и презренную бабенку, порочнее, чем последняя проститутка! Но успокойся, он этого не знает, а ты сеньора Д`Отремон – хозяйка и королева Кампо Реаль, – закончил он насмешливо.

– О, хватит! Убей меня, если думаешь, что я обманула тебя, если обманула твою любовь и разбила сердце; но не оскорбляй, потому что я не стану выносить этого!

– Нет? А что ты сделаешь, чтобы не выносить этого?

– Я способна кричать, могу рассказать все!

– Правда? Так сделай это. Это будет чудесно. Скажи правду Ренато. Скажи ему, кроме того, что я относился к тебе так, как следовало. Позови его, чтобы он призвал меня к ответу за оскорбление. Обрати его против меня, ведь я желаю, чтобы пришел оскорбленный мужчина, чтобы оскорблял и нападал на меня. И тогда в самом деле мне будет легко растерзать его вот этими руками. Тогда все будет на равных. Сделай это, Айме, сделай! Крикни, позови его!

– Ты слишком хорошо знаешь, что я не сделаю этого, и ты этим пользуешься, чтобы так со мной обращаться, – возражала Айме, выливая на него весь гнев. – Ты знаешь, что я в отчаянном положении, беззащитная. Ты трус!

– Да, трус, потому что не должен был никого слушать, потому что должен был убить всех, кто мне мешал, добраться до тебя, как и хотел, сжать тебе шею вот этими руками, – Хуан увидел страх на бледном лице Айме, и презрительно успокоил ее: – Нет, не пугайся, не кричи. Это ты трусливая, трусливая и низкая. Потому что лгунья, лицемерка, потому что унижаешься, кусая в спину, пропитывая своим ядом кровь.

– Хуан, Хуан, – взмолилась Айме. – Я знаю, что ты ненавидишь меня, должен ненавидеть. Знаю, что презираешь, должен презирать меня. Но в глубине сердца ты любишь меня, должен любить, потому что любовь не уходит вдруг.