Хуже всего было то, что очаг на возвышении в центре холла угас, а на каменной плите под очагом лежала лишь горстка горячей золы. Вокруг не было ни одной собаки, и это было плохим знаком — словно сигнал для крыс покинуть безнадежно тонущий корабль. Все животные ринулись прочь искать более теплый угол в этом лабиринте.

Велев своим слугам ждать, Элеонора осторожно сделала несколько шагов по хлюпающему полу к ширме, за которой, она знала, должна находиться кладовая с запасами еды. Элеонора ожидала найти домашнюю прислугу в кухне. Дыра в ширме, ведущей из холла, была прикрыта воловьей кожей. Едва Элеонора положила на нее руку, как резкий грубый окрик остановил ее.

— И куда же вы направляетесь, госпожа, а?

Она обернулась и увидела Морланда, который вошел в холл с другой стороны. Она догадалась, что здесь имелся еще один выход из помещения.

— Я собираюсь, сэр, найти слуг. Они позволили огню погаснуть, а нам нужна еда.

Элеонора понимала, что, чем увереннее будет звучать ее голос, тем убедительнее она будет выглядеть. Она уже была так сломлена холодом и голодом, что боялась расплакаться. Единственное, что она знала наверняка, — она не будет плакать перед своим будущим свекром.

— Похоже, сэр, — продолжала она смело и отважно, — что все ваши слуги просто сбежали.

Эдуард Морланд посмотрел на нее так, будто раздумывая: ударить ее или признать храбрость невестки.

— Бог ты мой, да у вас, госпожа, жало змеи при таком-то личике. Ну, признаться, я ценю характер: у строптивой овцы потомство сильнее, — он махнул в сторону очага: — А слуги все на ферме. Сейчас очень горячее для нас, овцеводов, время. Так что у них слишком много забот, чтобы еще и огонь разводить, и еду готовить.

— Мы должны поесть, — повторила Элеонора. — Почему об этом никто не позаботился заранее?

— Обеденное время прошло, а ужинаем мы в пять. Придется подождать. — Он собирался уйти, но затем обернулся: — Я скажу своему повару, когда тот вернется с поля, что ваш слуга теперь займет его место. Мой будет только рад. И, напоследок, — мне-то характер ваш по нраву, но неповиновения у себя в доме я не потерплю, так что советую прикусить свой острый язык, а то выпорю, как непослушную скотину.

С этими словами он покинул холл так же, как и вошел. Элеонора стояла выпрямившись, кусая губы от гнева. Она ничего не ответила свекру, но, когда тот выходил, подумала про себя: «Ничего, Эдуард Морланд, вскоре я стану хозяйкой этого дома. Тогда мы посмотрим, чья возьмет».

Габи, волнуясь, дотронулась до ее руки, вернув Элеонору к реальности. По крайней мере, полезно в минуту собственного отчаяния знать, что на тебя надеются те, кто от тебя зависит. От этого сразу становится легче быть храбрым.

— Джо, — сказала она, — пойди и убедись, что о наших лошадях как следует позаботились. Они все еще принадлежат моему опекуну лорду Эдмунду. Погоди, дай мне щенка, я за ним присмотрю. Жак, ты иди в кухню и посмотри, не осталось ли чего-нибудь из еды, хотя бы молока. Эти северяне пусть ждут до ужина, а мне нужно что-нибудь прямо сейчас. Если хоть кто-то попытается тебя остановить, немедленно скажи мне. Габи, ты пойдешь со мной. Мы поднимемся по этим ступенькам и посмотрим, что там наверху. Я догадываюсь, что там должна быть спальня, а может, и еще одна комната.

Вместе женщины прошли через ширму на другой стороне холла и оказались в маленьком коридорчике, из которого ступеньки вели наверх. В коридорчике было много дверей, и Элеонора поняла, что одна из них вела в подвальный этаж, куда же выводили другие двери, она не могла и предположить. У верхней ступеньки была дверь на балкон, а еще одна дверь, как выяснилось, вела в спальню.

— О, мое драгоценное дитя, неужели они думают, что вам здесь можно спать? — не в силах сдержать удивления, сказала Габи. Свет просачивался в комнату сквозь закрытые от дождя ставни, а когда Элеонора распахнула их у другой стены, на стороне балкона, они увидели мрачную пустую комнату. Стены выглядели голыми, на них виднелась только одна нарисованная давным-давно роза. Гардероб в углу не закрывался. В комнате стояла большая кровать с шерстяными покрывалами, которые когда-то были красными, но теперь от дыма и грязи приобрели коричневато-черный оттенок. Кроме того, здесь же у дальнего окна размещалась маленькая, как для слуги, кровать, и грубый деревянный комод был придвинут к стене. Этим обстановка комнаты и ограничивалась.

— Все это надо сменить, — сказала Элеонора уныло. — Я не могу понять, Габи, они ведь не испытывают недостатка в деньгах. Я полагаю, лорд Эдмунд не мог обмануться на счет их богатства? И вот, со всем их золотом, они довольствуются тем, что живут, как звери, обходясь даже без света, который озарил бы их существование.

— Дело не в нехватке денег, а отсутствии женской руки в доме, — констатировала Габи. — Мужчины превращаются в неуправляемое стадо, если остаются одни.

— Но я никогда не знала мужчины, который не хотел бы украсить себя, как павлин, если бы только мог себе это позволить, — ответила озадаченная и сбитая с толку Элеонора.

Кровать для слуги была низкой и на колесиках, чтобы на день задвигать ее под кровать хозяина.

— Ну, это когда поблизости есть кто-то, перед кем можно распустить хвост, — заметила Габи. — Если же в доме одни мужчины, им становится все равно, как они выглядят или во что превращается их дом.

Элеонора покачала головой:

— Все это выше моего понимания. В любом случае, как только я стану здесь полноправной хозяйкой, поверь моему слову, дела примут иной оборот.

Остальная часть этажа состояла из длинной комнаты, разделенной ширмами на кладовые помещения. Судя по той мебели, которую они обнаружили, раньше здесь были и комната для шитья, и даже комната для гостей.

— Похоже, что когда-то это был громадный холл, — сказала Габи, глядя на высокую балочную крышу, которая тянулась над целым крылом. Такое часто можно увидеть в старых домах — большущий холл на верхнем этаже. Наверное, они разделили его на комнаты, когда построили еще более просторный холл внизу.

Элеонора кивнула и поежилась. Габи, заметив это, собралась предложить вернуться вниз, чтобы хоть как-то вдохнуть жизнь в потухший очаг, но тут их нашел Роберт.

— Ах, вот и вы, — сказал он нервничая. Роберт переминался с ноги на ногу, явно смущаясь и собираясь с силами, чтобы обратиться к своей невесте, так как чувствовал, что пренебрег ею, на что она могла заслуженно разозлиться. С одной стороны, он хотел извиниться, с другой — не знал, как это сделать, не подвергая критике своего отца.

Элеонора взглянула на него презрительно. «Какой простофиля! Ну просто какой-то теленок-переросток», — не стала щадить его в своих мыслях разгневанная Элеонора.

— Итак, сэр? — пытаясь продвинуть разговор, произнесла она язвительно.

— Я пришел сказать вам, попросить вас… — Он споткнулся на следующем слове. — Я пришел помочь вам устроиться.

— Боюсь, что это будет выше ваших сил, — ответила Элеонора резко. — Я не нашла приготовленного для меня жилья, или вы в Йоркшире полагаете, что женщине пристало спать в холле со слугами?

Роберт вспыхнул.

— Я прошу прощения, — сказал он. — Были оставлены распоряжения приготовить для вас гостевую спальню, но потом начались проблемы с овцами, и всем пришлось выйти в поле. Слуги все еще там, мой отец тоже ушел. Он прислал меня…

— Проверить, хорошо ли мы устроились, — насмешливо закончила Элеонора.

Роберт почувствовал себя загнанным в угол.

— Я сделаю все, что смогу, — мягко проговорил он.

— Ну, и где же ваша гостевая спальня? Может, мои слуги сумеют закончить то, чего не успели ваши?

— Вот это она и есть, — Роберт обвел рукой комнату, где они стояли. Элеонора хранила молчание, которое было красноречивее слов.

Роберт почувствовал, что должен объясниться.

— С тех пор как мама умерла, мы перестали использовать все комнаты. Мы живем большей частью в холле. Раньше у нас была отведена комната для гостей, были и другие комнаты тоже, но постепенно все они превратились в кладовые. Мне очень жаль, что ничего не сделали к вашему приезду. Если бы я только был здесь…

Габи прониклась сочувствием к нему за его очевидное раскаяние и сказала:

— Ничего страшного, сэр, если у вас есть пара свободных людей помочь нам передвинуть все эти припасы, то комната будет в порядке.

— Госпожа, почему бы вам не спуститься к огню, а ко мне прислать Джо, и мы начнем?

— У вас есть свободные люди? — спросила Элеонора Роберта.

— Они вскоре закончат работу в поле. Отец распорядился, чтобы двое из них перенесли ваш багаж из конюшни.

— Это правильно, сэр. А теперь проведите мою госпожу вниз к огню, пока она не окоченела от холода, а я присмотрю тут за всем. Я полагаю, — сказала она с внезапным сомнением в голосе, — я полагаю, что у вас выделена для нее кровать?

— Кровать есть, и она будет спать на ней до…

— До? — поторопила его Габи. Лицо Роберта стало пунцовым:

— До свадьбы.

— О да, — сказала Габи. — Ну же, госпожа, спускайтесь и возьмите этого несчастного щенка с собой.

Элеонора одарила Габи благодарной улыбкой и вышла, сопровождаемая Робертом, как королева, за которой следует паж. Но она была голодной и замерзшей королевой в запачканной грязью одежде, которая не видела вокруг ничего, что могло бы компенсировать ей разлуку с покинутым домом.

Свадьбу решили не откладывать, и она была назначена на третье ноября, сразу после праздника Всех святых. Это означало, что на приготовления отводился только месяц, и Элеонора чувствовала, что времени слишком мало, чтобы успеть сделать все запланированное ею. Дом надо было убрать, спальню украсить новыми драпировками и застелить кровати новыми покрывалами. Нужно было приготовить новую одежду и организовать свадебный пир. Одновременно Элеоноре предстояло привыкнуть к новому дому, постичь премудрости ведения хозяйства, запомнить имена живущих с ней под одной крышей людей и выучить хоть что-то из их языка. Все это было необходимо, чтобы после свадьбы с Робертом Элеонора почувствовала себя настоящей хозяйкой в своем новом доме.

С первого ее дня в доме к ней перешла обязанность готовить еду, и Жак ей очень помогал. Именно с его помощью она составила список необходимых продуктов, которые покупались на городском рынке. Морланд любил вкусную еду, и разнообразие блюд, которыми его баловал Жак, настолько смягчило нрав хозяина, что он охотно соглашался с предложениями и Элеоноры, и Роберта о перестройке и оборудовании дома.

Под их давлением все полусгнившие половицы в холле сняли и устлали пол свежим тростником. Ароматизация и проветривание помещений обычно выполнялись раз в квартал, но новый квартал[5] начался только месяц назад, а грязи в доме уже накопилось столько, словно он не убирался полгода.

Для Элеоноры стало очевидным, что никто в доме не отдает распоряжений по этому поводу, и уборка в доме делается от случая к случаю. По ее приказу табуреты и скамейки были начищены до блеска, а старая штукатурка удалена и нанесена на стены заново.

В спальне Элеонора приказала расписать стены розами, красными и желтыми, а также нарисовать виноградную лозу. Занавески и покрывала, которые она привезла с собой, были из пурпурно-желтой полосатой ткани, подбитой подкладочным шелком. Еще у нее были две зеленые диванные подушки, вышитые бело-желтыми маргаритками, которые она положила на маленький низкий дубовый комод, обитый серебром, чтобы можно было сидеть на нем. Промасленный лен был натянут на окна, чтобы пропускать свет и защищать от ветра и дождя, а жаровня с углями стояла наготове все время. Вскоре спальня стала самой яркой и уютной комнатой в доме. Поскольку в доме не было оборудованной комнаты для шитья, Элеонора решила использовать с этой целью спальню, которая оказалась единственным достаточно светлым местом, позволяющим работать даже в непогоду, когда ставни пришлось бы держать закрытыми.

Планируя и занимаясь всеми этими переделками, Роберт и Элеонора проводили много времени вместе. Не раз она бывала приятно поражена тем, что он говорил или делал, поскольку Роберт неожиданно обнаруживал образованность и хорошее воспитание. Когда это можно было организовать, Роберт вывозил ее на конные прогулки, чтобы показать все имение. В эти моменты он чувствовал себя счастливейшим из смертных. Верхом на Додмэне, со щенком, которого она назвала Джелертом, примостившимся впереди в седле, Элеонора следовала за Робертом по полям и торфяникам. Ветер румянил ее щеки и добавлял блеска глазам, а свежий воздух пьянил, как хорошее вино. Роберт, переводя своего старого Сигнуса на легкий галоп, чтобы держаться вровень с семенящим Додмэном, глядел на Элеонору с обожанием. Он боготворил ее и отдал бы за нее жизнь, лишь бы угодить ей, но как раз с этим дело обстояло не так просто. Она была очень подвержена перепадам настроения: то смеялась вместе с ним, а то и над ним, эмоционально обсуждая перспективы переделки дома, то через мгновение отдалялась, меря его ледяным взглядом, в котором ему виделось презрение.