Эти мысли промелькнули у Алессандры в голове за те несколько секунд, пока она сидела в седле, сияя от счастья. Сегодняшний триумф для нее самая большая победа в жизни.

— Молодец! — поздравила ее жена директора.

Затянутая в костюм бирюзового цвета, она выглядела совершенно неуместно рядом с могучей разгоряченной лошадью. Когда Сатир тряхнул головой и нетерпеливо переступил ногами, дама забеспокоилась и быстро ретировалась в безопасность ложи.

Алессандра послала Сатира в легкий галоп и под гром аплодисментов совершила круг почета. В конце круга ее ждал Эмилио Савентос.

— Тебе сегодня чертовски повезло, — мрачно сказал он, — но так будет не всегда.

— Разумеется, — холодно согласилась она.

— Эта лошадь… — Эмилио с презрением окинул взглядом Сатира. — Она никуда не годится. Цепляет ногами препятствия.

— Все иногда ошибаются. Даже твой жеребец.

— Оттавио всего лишь коснулся жерди. Он знает, как поджимать ноги, я его научил. — В этих словах Алессандре почудилась плохо скрытая жестокость. Черные глаза Эмилио злобно блестели. Она вдруг почувствовала, что он способен на ужасные вещи. Интересно, подумала Алессандра, какими варварскими способами ты учил свою прекрасную лошадь поджимать ноги во время прыжка? — Тебе следует больше пользоваться шпорами и хлыстом, — продолжал поучать ее Эмилио.

Алессандра перевела взгляд на бока Оттавио. До самого низа живота, позади чересчур сильно затянутых подпруг, ясно виднелись следы глубоких ран. Они уже подживали и были прикрыты слоем мази, но Алессандра безошибочно узнала в них страшные метки специально заточенных острых шпор. Гнев душил девушку, но она ничем не выдала своего возмущения. Ее лицо оставалось холодным и бесстрастным.

— Нет, — ответила она Эмилио. — Я могу победить, не прибегая к жестокости.

Его ноздри раздулись, как у дикой лошади. Алессандра же спокойно сидела в седле. То, что произошло потом, было настолько неожиданным, настолько невероятным, что позднее она с трудом восстановила в памяти картину происшедшего.

Она сжала шенкелями бока Сатира, заставляя его пройти мимо кипевшего от злобы испанца. В этот момент Эмилио изо всей силы махнул хлыстом, со свистом разрезав воздух. Может быть, этим движением он просто хотел разрядить ярость, может, намеревался выместить досаду от поражения на своей несчастной лошади. Однако, какими бы ни были его мотивы, хлыст опустился прямо на круп ни в чем не повинного Сатира. Конь, и без того возбужденный соревнованиями и шумом толпы, непривычный к насилию, взвился на дыбы и рванул с места бешеным галопом. На пути Сатира выросли высокие ворота, закрывавшие вход в леваду. Алессандре не оставалось ничего другого, как крепко вцепиться в гриву лошади. Ворота надвигались с угрожающей быстротой, и она стала молиться.

Характер Сатира не позволял ему закинуться или обнести — он всегда смело шел на препятствие. Так он поступил и сейчас — рванулся в воздух. Но не его вина, что на этот раз все пошло наперекосяк. Сатир потерял равновесие, беспорядочно задергал ногами и зацепился копытом за верхнюю перекладину ворот.

Алессандра полетела через голову лошади на траву левады. От удара о землю у нее перехватило дыхание, но, к счастью, обошлось без травм. Она вскочила и увидела, что Сатир лежит на боку. Лошадь закатила глаза и судорожно била ногами.

Обезумев от страха, девушка кинулась к коню. Слезы жгли глаза и ручьями бежали по щекам. Около забора уже собралась толпа зевак, глазевших на Алессандру, которая упала на колени рядом с перепуганной лошадью. Одной рукой она подхватила повод, другой гладила Сатира, стараясь успокоить его и унять боль.

Прекрасная лошадь, которая беспомощно лежит на земле, — зрелище невыносимое. Сердце Алессандры едва не разорвалось от муки, когда Сатир поднял на нее огромные глаза — страдающие, испуганные, непонимающие. Казалось, он лежит так уже целую вечность. Затем конь сделал неимоверное усилие и чудом поднялся. Он стоял на прохладной зеленой траве, боясь шелохнуться, дрожа крупной дрожью и держа на весу правую переднюю ногу.

— О Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы нога осталась цела! — прошептала Алессандра, дико озираясь по сторонам. — Скорее позовите ветеринара! — закричала она зевакам.

Какой-то мальчишка выбрался из толпы и понесся к конторе конного комплекса. Через несколько минут появилась молодая женщина в белом халате. Ловко перебравшись через ворота, она подбежала к Сатиру и принялась осматривать его ногу. Потом подняла глаза на Алессандру.

— С вами все в порядке? — мягко спросила женщина.

— Да, да! Что у него с ногой?

Женщина осторожно провела пальцами по травмированной ноге.

— Думаю, ничего серьезного. Скорее всего, растянуто сухожилие. Давайте посмотрим, сможет ли он двигаться. Уговорите его сделать пару шагов.

Алессандра попробовала потянуть за повод и сдвинуть лошадь с места. Сатир сделал один неуверенный подпрыгивающий шаг и остановился. Когда ветеринар стала ощупывать копыто, он вздрогнул, закатил глаза и сверкнул белками.

— Где ваша коневозка? — спросила женщина Алессандру. — Я сделаю ему обезболивающий укол. Доведем его до коневозки, а уж там разберемся, что к чему.

С бешено бьющимся сердцем Алессандра осторожно вела хромавшего и подпрыгивавшего Сатира к дорогой коневозке, которую родители подарили ей на восемнадцатилетие. Сатир из последних сил поднялся по крытому резиной трапу. Увидев знакомое стойло с толстой подстилкой из сладко пахнущей соломы и кормушку со свежеприготовленным кормом, он сразу расслабился.

Ветеринар еще раз тщательно осмотрела ногу лошади и успокоила Алессандру. Нет никаких признаков перелома. Она посоветовала обернуть ногу Сатира смоченной в холодной воде салфеткой и забинтовать.

— Постарайтесь, чтобы в течение часа он стоял спокойно и не двигался. Потом я зайду взглянуть на него еще раз. — Внимательно посмотрев на бледное лицо Алессандры, она поинтересовалась, с кем девушка приехала на соревнования.

— С матерью.

— Наверное, вам нужно с ней увидеться? Тогда идите. Я пришлю кого-нибудь из конюхов последить за лошадью, пока вас нет.

— Хорошо. — Алессандра вышла из коневозки, гадая, где теперь искать мать. Тэра Ксавьер тоже была знаменитостью. Наверняка ее где-нибудь окружили поклонники, жаждущие узнать о творческих планах звезды.

Может, оно и к лучшему, подумала Алессандра, внезапно осознав, что у нее есть счет к Эмилио. И разумнее всего предъявить его сейчас, пока никто не мешает.

Хотя ноги девушки все еще дрожали от пережитого страха, выглядела она совершенно спокойной. Алессандра шла вдоль вереницы коневозок, рядом с которыми хлопотали спортсмены, конюхи и родственники, пришедшие помочь и поболеть. Лошадей собирали в обратный путь.

Она хорошо знала коневозку Савентоса. Машина стояла несколько в стороне от остальных, в самом конце длинного ряда фургонов. Коневозка была огромная. Лучше, чем у нее. Настоящий передвижной дворец для лошадей.

Подойдя к машине, она услышала возбужденный стук копыт. Ее сердце тоже застучало как барабан. Дверь была закрыта, но не заперта. Алессандра потянула за ручку и остановилась, вглядываясь в полутьму. На какой-то момент она словно ослепла: глаза должны привыкнуть к сумраку после яркого дневного света. Но чтобы понять происходящее, достаточно одних звуков.

Это были свист хлыста, впивавшегося в живую плоть, и пронзительный визг перепуганной лошади. Боже милосердный! Не удовлетворенный тем, что испугал и покалечил одного коня, Савентос теперь мучает другого.

— Прекрати! — закричала Алессандра.

Рванувшись вперед, она с разбегу прыгнула на человека, державшего хлыст, вцепилась в его поднятую для удара руку и опрокинула на пол.

В ответ раздались приглушенные проклятья. Савентос, сначала струхнувший и растерявшийся, наконец, разглядел своего противника. Его лицо исказила ярость.

— Убирайся отсюда, английская шлюха! — зарычал он. — Как ты посмела войти сюда?!

— Оставь лошадь в покое! — отрезала Алессандра, мертвой хваткой сжимая его руку.

— Что хочу, то и делаю. — Его черные глаза пылали злобой. — Я никогда не слушал баб. И не собираюсь впредь!

Она попыталась вырвать у него хлыст, но Эмилио отвел руку в сторону.

— Это мое животное, и я научу его не совершать ошибок! Буду делать с ним все, что мне нравится! — Он вскочил на ноги и снова замахнулся хлыстом. Лошадь шарахнулась в дальний угол, ее розовые ноздри широко раздулись.

Алессандра поняла, что спорить с мерзавцем бессмысленно. Перед ней был прирожденный садист. Она никогда не позволяла захлестнуть себя эмоциям, выпустить наружу демона гнева. Тем не менее, она в ярости выскочила из коневозки и со всех ног бросилась к своему фургону. Там, быстро схватив лежавшую на мешках с кормами корду, она завязала ее конец скользящим узлом и побежала обратно.

Алессандра вовсе не удивилась, когда поняла, что пойманный с поличным Эмилио и ухом не повел. Напротив, он продолжал «урок», который она тщетно пыталась прервать.

Пронзительный визг лошади, тонкий и высокий, как крик птицы, бил по натянутым нервам.

Ее решимость прекратить издевательство над животным крепла с каждой минутой. Она прищурилась, высматривая Савентоса, прицелилась и метнула корду, как ковбой лассо. Петля развернулась в воздухе, плавно опустилась на голову Савентоса и захлестнула шею. Алессандра тут же рванула корду на себя и туго натянула ее.

У Эмилио перехватило дыхание, хлыст выпал из руки. Он судорожно схватил руками петлю и оглянулся. Не ослабляя натяжения, Алессандра перебирала корду, постепенно приближаясь к нему. Кончилось тем, что она продела корду в прибитое к стене кольцо и прочно закрепила ее. Савентос оказался привязанным, как бычок на ярмарке.

Алессандра сделала шаг назад, любуясь своей работой.

— Попался, — спокойно сказала она.

Савентос дернул головой и уставился на нее, не веря своим глазам. В нем закипало бешенство. Алессандра подобрала с полу хлыст и подошла ближе. Плетеный кожаный кончик раскачивался у щеки Савентоса, почти касаясь ее. Лицо Эмилио перекосилось.

— Теперь ты беспомощен, — констатировала Алессандра, многозначительно поглядывая на хлыст. — Теперь уже я буду делать с тобой все, что захочу. Слышишь, ты, негодяй?

— Пошла вон! — прошипел Савентос сквозь стиснутые зубы.

— Встань на колено, — велела Алессандра.

— Что?

— Что слышал. — Она слегка ударила Эмилио хлыстом по щеке, чтобы напомнить, кто теперь хозяин положения, а затем пнула его в голень носком сапога.

Испанец медленно и неохотно выполнил приказ. Алессандра схватила его высокий, до блеска начищенный кожаный сапог и стянула с ноги. Держа хлыст в одной руке, другой она подняла сапог и поднесла его к лицу Эмилио. Холодная сталь шпоры, отточенной до остроты бритвы, вдавилась ему в щеку. Он рванулся и попытался отодвинуться, но Алессандра это предусмотрела: любое, даже самое незначительное движение только туже стягивало петлю.

— Наверное, стоит оставить на твоей физиономии хорошенькие маленькие отметинки… вроде тех, что ты оставил на боках Оттавио, — задумчиво произнесла она.

Савентос снова попробовал отвернуться.

— Нет! — придушенно прошептал он. — Нет!

— Ты жалкий трус, — сказала ему Алессандра. — Противно пачкать об тебя руки. — Она и в самом деле так думала, но если бы с Сатиром случилось что-нибудь серьезное, Эмилио бы дорого заплатил за это.

Внезапно ее охватила усталость. Савентос и его жестокость вызывали у нее отвращение. Она брезгливо отшвырнула сапог. Тот упал у дверей, едва не задев поднявшегося по трапу мужчину.

Он нагнулся и подобрал сапог.

— Что это значит? Что тут происходит?

— Суд, — ответила Алессандра.

Она повернулась к незнакомцу и смерила его взглядом. Оставшийся за спиной Савентос ворочался и пыхтел, как разъяренный бык.

Мужчина мельком посмотрел на него и снова перевел глаза на Алессандру. Он был хорошо сложен, с густыми черными волосами, волевым квадратным подбородком, с искренним и открытым выражением лица. Такое лицо могло принадлежать только очень честному человеку, хотя и не обязательно мягкому.

Приход незнакомца несколько разрядил атмосферу в фургоне.

— Кто вы? — с вызовом спросила Алессандра.

— Меня зовут Рафаэль Годеваль Савентос, — представился тот.

После этих слов опять наступило молчание.

Увидев его блестящие черные глаза, Алессандра вяло удивилась. Как это она сразу не распознала в нем родственника Эмилио? Разумеется, в отцы мужчина тому не годился. Наверное, старший брат. Впрочем, какая разница.

Рафаэль Савентос неторопливо посмотрел в угол фургона, где стояла дрожавшая лошадь, покрытая пеной и кровью. Лицо его осталось бесстрастным, но глаза выразили гнев и презрение. Он посмотрел на Эмилио и быстро заговорил с ним по-испански. Тот отвернулся, у него задрожали губы.